ТАТЬЯНА ДЕРЕВЯНКО. ПОСЛЕСЛОВИЕ

Она уже не позвонит. Как бы хотелось услышать ранним утром ее чуть насмешливый голос: «Тримбач, это Деревянко. Я еще жива…». И сразу — соображения по делу: надо сделать то-то и то-то. Грядет юбилей имярека, давай шевелись… А там гибнет архив, нужно его раздобыть. Или — готовим выставку. Или фестиваль — она обожала ездить на кинофестивали, ибо больше всего на свете любила атмосферу кино.

Во всем точность. Даже меня она приучила являться вовремя — к ней неудобно было опаздывать. Могла отчитать, запросто. Справедливо полагала, что внешность, внешние проявления человека говорят о многом. «Да у нее юбка всегда неглаженная! Чего уж тут говорить обо всем остальном?» Сама она всегда была ухоженной, одетой достаточно ярко, иногда броско, умело подгримированной. А как же? Ведь главный ее кумир, Александр Довженко, как раз не терпел то же самое: расхлябанность, грязь, некрасивость.

Ее отец, Тимофей Белоненко, был высококлассным врачом — и это тоже о многом говорит. 13-летнюю Таню он взял на фронт, помогать в госпитале. Закончила войну 15-летней девочкой, тогда еще не зная, что она — ветеран войны. Потом будет учеба, Киевский университет, несколько лет журналистской работы. Любила вспоминать, как однажды к студентам пришел Довженко. Видела его только тогда, единожды. Влюбилась в его образ навсегда.

А потом кто-то привел ее на киностудию имени Довженко. Начинала редактором. Старейший режиссер, Лесь Филимонович Швачко, уговорил начать новое дело — студийный музей. Начиналось все с крохотной комнаты в административном здании. Продолжилось в так называемом Щорсовском корпусе, специально построенном для съемок легендарного довженковского фильма. Со временем музей укрепился, сделали экспозиционную часть — рабочий кабинет великого режиссера, обстановка хаты в Соснице, большая музейная комната. А еще неутомимое собирание кинематографических архивов. В ней не иссякала хорошая архивистская жажда собирательства — по всему свету. И как она гордилась каждой найденной мелочью!

А еще в ее жизни была дружба с женой Довженко, Юлией Солнцевой. То была женщина властная, даже деспотичная. Татьяна Тимофеевна терпела все — непосредственное прикосновение к памяти о великом художнике компенсировало любые изъяны. Хотя даже ее терпение иногда иссякало. Помню, как рассказывала об одной поездке на Новодевичье кладбище в Москве, где похоронен Довженко. Машину внутрь не пустили, пришлось тащить Солнцеву, сидящую в небольшом кресле (она уже практически не ходила), на руках. Двум женщинам делать это было нелегко, они часто останавливались, выслушивая попреки и оскорбления…

Все же общение с Солнцевой дало ей много. Тем большим ударом было то, что архив Довженко (та часть его, которая оставалась в квартире) оказался завещанным другому человеку. Там было что-то нечисто, мне кажется. Татьяна Тимофеевна подробно рассказывала мне, что именно содержалось в папках, собранных ею и Солнцевой. Скажем, записи, посвященные Сталину и Берии. Зная теперь несколько больше об отношениях Довженко и власти, можно предположить, что соответствующие органы сделали все, чтобы рукописи и документы (не переданные ранее в госархив) не попали к архивистам, музейщикам. Быть может, все же удастся когда-нибудь разыскать их.

Деревянко была удивительно общительным человеком. Когда грянул Чернобыль, именно она тащила кинематографистов в зону: там работают люди, их нужно культурно развлечь и отвлечь. Фронтовая закваска. Десятки выездов — быть может, именно те дни и укоротили ее век. Но она, похоже, не жалела о том, что было: есть упоение в бою.

Здоровье, однако, подводило ее все чаще. Никогда не забуду, как за десять дней до смерти она просила по телефону: «Сережа, спаси меня!» Господи, как? Черный лик смерти неумолимо приближался. За два или три дня до кончины она сказала сыну: «Это меня Солнцева зовет к себе, на свое столетие» (ее юбилей — в начале августа). Кто знает, может, так оно и есть. Татьяна Тимофеевна столько сделала для укрепления памяти о звездной паре, что они наверняка уже готовы встретить ее где-то там, у небесных врат.

Она постоянно ворошила, будоражила прошлое, а теперь сама становится им. Ну как в это поверить? Не нужно верить. Сказал ведь поэт: «Неправда, друг не умирает, лишь рядом быть перестает…».

Не умирают любовь, фанатичная увлеченность своим делом, чистое, беззаветное служение людям. Это все остается навсегда.