СТРАСТИ ПО БУЛГАКОВУ

В один из тех незабываемых солнечных майских дней, наполненных упоительной борьбой за социальную справедливость, по бывшей улице Карла Маркса, а ныне Городецкого двигалась колонна демонстрантов. С двух сторон ее отгораживали от тротуаров цепочки милиционеров в белых форменных рубашках. В то время как конец колонны находился где-то в районе майдана Незалежности, начало ее уперлось в третью цепочку милиции, перегородившую подступы к администрации Президента, отчего демонстрация стала весьма похожа на сосиску из хот-дога, обложенную ломтями белого хлеба.

Возглавлял демонстрацию огромный черный кот, который стоял на задних лапах, а в передних держал древко знамени.

- С котами к Президенту нельзя, - говорил знаменосцу милиционер с полковничьими погонами.

- Па-азвольте, - надменно отвечал кот, - я сам народный избранник, - и с этими словами протянул полковнику синюю депутатскую книжечку.

Полковник, однако, книжечку смотреть не стал. То ли ему противно было брать ее из кошачьих лап, то ли он просто не умел читать, но вместо того, чтобы ознакомиться с удостоверением, он размахнулся и огрел кота резиновой дубинкой, злобно крикнув при этом: «Получай, депутатская морда!»

На морде у кота моментально образовалась страшная рана, из которой на мостовую и на выпавшее из ослабевших лап знамя хлынула благородная депутатская кровь. Тут же у кота из-за спины вывернулся какой-то хлипкий гражданин в шахтерской каске и в треснувшем пенсне на носу. В один миг, осознав произошедшую трагедию, гражданин завопил: «Убили, депутата убили!».

Толпа всколыхнулась, полковник повелительно крикнул: «Оградите власть от народа!» - и стройные шеренги ОМОНА начали теснить демонстрантов, раздавая налево и направо удары дубинками.

В этот момент черная туча накрыла город Киев, сверкнула фотовспышка корреспондента CNN и враз наступившая темнота скрыла и омоновцев, и демонстрантов, и весь город с его бульварами, прекрасными парками и коммерческими ларьками.

* * *

На следующий день все городские газеты поместили репортажи о демонстрации, снабдив их броскими заголовками. «Пробуждение классового самосознания» - сообщала одна газета, «Шабаш демократов» - утверждала другая.

«Вечерний Град» опубликовал статью на целый разворот газеты, в которой сравнил произошедшие события с геноцидом 33-го года, черными красками обрисовал образ милицейского полковника, в лице которого «угадывался страшный оскал Москвы» и заканчивал статью следующими прекрасными и горькими словами: «В очередной раз пролилась невинная украинская кровь молодого кота на камни древнего и вечномолодого Киева. Угасла жизнь верного сына народа. Доколе?!»

- Доколе?! - горестно произнес кот, вопреки утверждениям «Вечернего Града», живой, хотя и с перевязанной головой.

Он сидел в большой комнате прекрасного особняка на Печерске, читая вслух наиболее понравившиеся ему места из статьи. Внимал ему никто иной, как его вчерашний сподвижник по демонстрации, правда, уже не в шахтерской робе, а в легкомысленном клетчатом костюмчике. Кроме них в комнате находился некто третий, в строгом черном костюме, при шпаге. Однако кота он не слушал, задумчиво рассматривая причудливую игру языков пламени в растопленном, несмотря на жару, камине.

- Где ж это видано: особняки с каминами?! - возможно, воскликнет какой-нибудь киевлянин, потомственный обитатель малосемеек. - Все врут писатели!

Бог ему судья, горемыке...

- Нет, нет и еще раз нет! - решительно произнес кот, бросая газеты на пол. - Никакой свободы слова, никакого закона об информации эти лжецы не заслуживают. Коровьев, друг мой, разве это было похоже на шабаш?

- Ни в коем разе, - живо возразил обладатель клетчатого костюма и подмигнул коту. Кот в ответ подмигнул Коровьеву и лихо закрутил усы. Видимо, обоих собеседников связывали какие-то общие, одним им известные, но, несомненно, приятные воспоминания о шабаше.

- И потом, - продолжил Коровьев, - я не вполне уверен: можно ли считать пролитую тобой кровь украинской.

- А какой же? - обиделся кот, - жидомассонской что ли? Моя прабабка зналась с любимым котом великого Кобзаря. Если бы ты знал, как иногда причудливо тасуется колода карт. Именно поэтому я воспринял так близко к сердцу идеи социальной справедливости. Не сомневаюсь, что моя кровь, обагрившая знамя, найдет отклик в сердцах людей. А вы как думаете, мессир? - обратился он к сидящему у камина.

- В сердцах людей - возможно, - отрывая взгляд от камина, произнес тот, кого кот именовал мессиром. - Люди как люди, и милосердие иногда стучится в их сердца. Национальный вопрос их только испортил. Каков будет этот отклик, вот в чем вопрос? Ведь даже кровь, пролитая на горе Голгофе, нашла весьма своеобразный отклик. Кстати, этот... как его…

- Полковник, - почтительно подсказал Коровьев.

- Да, полковник. Он очень напомнил мне одного прокуратора, когда тот усмирял взбунтовавшихся рабов Рима. «Хлеба и зрелищ!», - вопили эти несчастные, и тогда прокуратор крикнул страшным хриплым голосом: «Руби их!» - и когорты легионеров двинулись стройными сомкнутыми рядами, опуская мечи на головы восставших, и кровь полилась на камни древнего Рима.... А потом пришли варвары и великий Рим пал.

- Неужто социальной справедливости не существует из-за самой природы людей? - обеспокоился Коровьев.

Но мессир молчал, и только потрескивание горящих дров в камине нарушало тишину в комнате.