СПАСАЯ ЛИЧНОСТЬ, ИЗУЧАЛ ТОЛПУ

...Некий профессор, человек не от мира сего, живет в своей уютной венской квартире, от пола до потолка уставленной книгами, не ведая о том, что происходит за ее стенами. По недоразумению ученый женится на своей невежественной, грубой экономке, которая в конце концов выгоняет его из дому. Из идиллического библиотечного рая профессор попадает в отвратительную реальность. Им помыкают какие-то дегенеративные личности - некий жадный карлик, словно сошедший с полотна Босха, и демонический Дворник. Не выдержав знакомства с венским плебсом, профессор сжигает библиотеку и гибнет вместе с книгами...

...В некоей стране тоталитарное правительство нагнетает массовый психоз, запрещая пользоваться зеркалами и фотографироваться.

...Еще одна вымышленная страна - там живут люди, которые от рождения знают точно дату своей смерти...

Первая история - фабула романа Элиаса Канетти «Аутодафе», который английская писательница Айрис Мэрдок назвала «одним из величайших романов столетия». Две другие истории положены в основу его пьес «Комедия тщеславия» и «Пронумерованные» - пьес, которые дали критикам основание причислить автора к предтечам «театра абсурда».

Вот такие темы волновали человека, которого энциклопедия всемирной литературы XX столетия относит к числу «наиболее оригинальных писателей и мыслителей нашего времени».

В 1981 году Канетти - уже в весьма почтенном возрасте - получил Нобелевскую премию по литературе. В то время он был мало известен массовому читателю (рискну предположить, что и сегодня ненамного больше), хотя весьма авторитетен в кругу интеллектуалов.

Выбор Шведской академии пал на человека, которого трудно причислить к какой-либо национальной традиции. Родившийся в Болгарии в еврейской семье, Канетти более сорока лет прожил в Англии и, хотя знал много языков, предпочитал публиковаться на немецком, рекомендуясь при этом «венским писателем». В представлении Нобелевского комитета отдельного упоминания удостоился роман «Аутодафе» и обширное исследование под названием «Толпа и Власть», в котором автор, по его собственному признанию, хотел «схватить век за глотку».

Его детство прошло в состоятельной сефардской семье в портовом городе Рущуке в низовьях Дуная, многонациональном и разноязычном. Дед, преуспевающий владелец оптовой бакалеи, свободно владел 17 языками. Ребенком Элиас говорил на болгарском и ладино. Его родители, получившие образование в Вене, общались друг с другом на немецком. Когда мальчику было шесть лет, семья переехала в Англию. Отец поощрял интерес Элиаса к литературе: ему самому в свое время родные не позволили стать актером и скрипачом, считая, что «мужчина должен делать деньги». «Ты можешь стать, кем захочешь, - говорил Канетти-старший. - Ты не обязан быть бизнесменом, как я и твой дядя».

Однако жить в Англии довелось недолго, чуть больше года: после внезапной кончины отца семья вынуждена была вернуться на континент. Мать давала Элиасу уроки немецкого. В

своей автобиографической книге Канетти признается: «Я как бы родился заново под влиянием пристрастия моей матери к немецкому языку. И спазм этого рождения вызвал во мне страстную привязанность и к матери, и к языку. Без них обоих моя дальнейшая жизнь была бы бессмысленной и несостоятельной».

Канетти учился в Вене, потом в Цюрихе (который он назвал «раем своей юности»). В 14 лет написал первое самостоятельное произведение - стихотворную драму «Юний Брут». Это был чувствительный, чистый юноша, он стремился к знаниям, восторгался искусством, интересовался науками, жалел животных. Его мать, тревожась, чтобы ее сын не вырос слишком мягким в безмятежном Цюрихе (как позже - его злополучный профессор из «Аутодафе»), увезла его в 1921 году во Франкфурт, в раздираемую противоречиями, бедствующую послевоенную Германию.

Реальность не заставила себя долго ждать. Вскоре мальчик стал свидетелем многолюдной демонстрации рабочих - первый потрясший его контакт с «толпой», которая потом десятилетиями занимала воображение писателя.

Окончив школу, Элиас уехал в Вену, где изучал химию в университете. Но он чувствовал, что это не его стезя, и только чтобы не огорчать мать, продолжал занятия и даже получил докторскую степень. Однако на самом деле Канетти решил стать писателем.

Во время поездки в Берлин в 1928 году начинающий писатель встретился с весьма популярными в то время Бертольдом Брехтом, Джорджем Гроссом и Исааком Бабелем. Из этой троицы только Бабель вызвал у него безоговорочное уважение. С Брехтом было сложнее: «Все в нем меня отталкивало, начиная от натянутого выражения лица и кончая косноязычием. Но восхищали его стихи». Среди литературных наставников, которым Канетти подражал в ранних вещах, - Стендаль и Гоголь.

В конце двадцатых годов случай еще раз подтолкнул Элиаса к работе над темой, которая уже давно занимала его: толпа, ее психология, ее поведение. Одна из загадок, волновавших писателя, «растворение личности в массе». В июле 1927-го он сам оказался «растворенным» - затесался в разъяренную толпу, которая подожгла венский Дворец правосудия из протеста против якобы несправедливого решения суда. Личный опыт так потряс Канетти, что следующие три десятилетия он посвятил размышлениям о природе и последствиях массовых сборищ - тема весьма актуальная для той эпохи. Озверевшие толпы в разных странах сжигали книги, неистово прославляли диктаторов, бесновались, дружно требуя расправы над инакомыслящими...

Сам Канетти, к счастью, избежал такой расправы. После «аншлюсса» Австрии он успел покинуть Вену и, пробыв недолго в Париже, уехал в Англию. Поселившись в Хемпстеде, он занимался исследованиями массового сознания и поведения. Его интересуют не столько работы социологов и психологов, сколько фольклор примитивных народов, мифы, антропология, зоология, художественная литература. Он сел за книгу лишь после войны, писал ее 12 лет и определил ее как «труд своей жизни».

Творческое наследие Канетти велико: помимо уже упомянутых книг - сборник пьес, сатирическая проза «Человеческая комедия безумия», очерки о поездке в Марокко, эссе и дневники. Конечно, скорее всего, это навсегда останется литературой для элитарного читателя. И в творчестве, и в повседневных привычках Канетти был типичным европейским интеллигентом - в старомодном и, похоже, отмирающем варианте. Невысокий, худой, седоволосый, аккуратно одетый человек, избегающий публичности. На присуждение Нобелевской премии он отреагировал молчанием. Его лондонский агент, отвечая репортерам, ограничился заявлением: «Господин Канетти очень дорожит своим уединением».