"Сергей Данченко спас меня от Володи Ульянова"

Режисер-франковец Петр Иванович Ильченко отмечает на днях юбилей. Ему 60. Сегодня в репертуаре Национального театра имени Ивана Франко есть безусловный кассовый хит, на который непросто достать билеты, - "Кайдашева семья" по мотивам повести Ивана Нечуя-Левицкого в постановке Петра Ильченко. Линия этого режиссера в главном драмтеатре страны - преимущественно украинская классика. Его спектакли по пьесам Ивана Карпенко-Карого, Григория Квитки-Основьяненко всегда находят своих поклонников. Накануне юбилея режиссер вспомнил о своем сотрудничестве с Наталией Ужвий, поделился воспоминаниями о Сергее Данченко, рассказал о работе над пьесами Александра Корнейчука и Николая Зарудного, авторов, давно сошедших с репертуарных афиш украинских театров.

- Петр Иванович, прежде всего, искренне поздравляем вас с юбилеем... Хотелось бы узнать, как пришло к вам осознание того, что театр - ваше предназначение, дело, которым вы должны заниматься? И когда - в детстве или позднее?

- Это возникло поздно. Поскольку я ни в коем случае не видел себя в этой сфере. Вот мой родной брат по натуре был весьма артистичен, поэтому даже поступил в хореографическое училище. Но почему-то потом забросил это дело и стал главным агрономом, окончив Одесский сельскохозяйственный институт.

Я тоже сначала хотел быть агрономом. То есть мы с ним будто поменялись местами. И когда меня уже все поздравляли с зачислением без экзаменов в Одесский университет, я вдруг, в последний момент, осознал, что хочу быть... кинооператором. Но, ознакомившись с условиями вступления, подумал, что, наверное, у меня нет таланта к кинооператорству, ведь там нужно владеть техникой, быть всесторонне технически подкованным. А это не мое. Тогда решил поступить на актерский, а уж потом - стать кинооператором. Поступил... Уже после учебы, когда работал актером в театре оперетты, мое увлечение операторством прошло. Появилось желание заниматься режиссурой. И я решил себя попробовать.

- А почему возникло желание стать именно оператором? Может, какой-то фильм произвел на вас большое впечатление?.. Может, вас поразил, скажем, оператор Урусевский своим фильмом "Летят журавли"?

- Понимаете, я хотел видеть жизнь в какой-то трансформации. Но почувствовал, что технологически к этому не готов. Поэтому поступил на курс к Леониду Артемовичу Олейнику. Это выдающийся педагог, который был наставником Сергея Данченко, Степана Олексенко, Элины Быстрицкой, Владимира Опанасенко, многих других замечательных мастеров...

- Годы, когда вы учились на первом, втором, третьем курсах, называют годами застоя. То есть это 1970-е, период правления Брежнева. Как вы лично осознавали тогда этот застой?

- Это было время в определенном контексте советской эпохи, когда ты уже имел право самостоятельно что-то оценивать, но не выходя за определенные общественные рамки. В творческой среде позволялось очень многое. Более того, "фрондирование" считалось модой, которую поддерживали. Это было время, когда свои прекрасные и свободные работы в театре пробовали делать Виталий Малахов, Владимир Карашевский, Николай Карасев. То есть это было непростое, противоречивое время, в котором творческие люди все-таки пытались себя как-то проявить.

- Какие уроки Леонида Олейника для вас и сегодня остались главными, априорными?

- Думаю, это подтвердил бы и Сергей Данченко, а сегодня это подтвердил бы и Станислав Моисеев: Леонид Артемович всегда учил нас самостоятельности. С первого курса он говорил: "Очень важно, что думаю я, но не менее важно, что думаете вы". Никогда не было диктата темы или заданного ракурса взглядов. И за это я ему чрезвычайно признателен. Леонид Артемович как выдающийся педагог всегда старался не помешать своим ученикам раскрыть свою индивидуальность.

- Петр Иванович, расскажите о ваших работах еще на студенческой театральной территории...

- Первой такой самостоятельной работой - а это была курсовая - стала для меня постановка "Дяди Вани" Антона Чехова. Возможно, этим моим поиском и заинтересовался как-то Сергей Владимирович. Данченко тогда позвонил по телефону Олейнику, чтобы спросить, что это за парень, который ставит Чехова. И они вместе решили, что я должен зайти в кабинет к Сергею Владимировичу. Я, вероятно, воспринял тогда это не очень серьезно. Возможно, решил, что это какая-то шутка. И никуда не пошел. Уже позже именно Олейник снова послал меня к Сергею Данченко, чтобы поговорить об одной пьесе.

С пьесой не вышло. И через некоторое время мы выбрали другое произведение - детскую пьесу Ярослава Стельмаха "Викентий Премудрый".

Позднее Сергей Владимирович назначил меня режиссером "Гибели эскадры", дал мне разрабатывать массовые сцены, которые я, конечно же, запорол. Премьера была в день съезда партии, и, поразительно, зрителей пришло довольно много. И никто не воспринимал спектакль как событие ради съезда. Зрители принимали спектакль в общем-то хорошо, он шел лет пять, за это время его возили и в Москву, и в Ленинград. Состав был весьма хорош: Валерий Ивченко, Богдан Ступка, Степан Олексенко, Марина Герасименко. Сергей Владимирович сделал некоторое переосмысление образа Кобзы: ведь по пьесе то был враг, но все-таки человек умный, серьезный, а не объект для насмешек. И когда привезли спектакль в Москву, кто-то из критиков сказал относительно этого образа: "А вы знаете, даже было страшновато".

- Таким образом, сотрудничая с Сергеем Данченко над пьесой Корнейчука, вы решились на "ревизию" его драматургии?

- Просто Сергей Владимирович крайне серьезно подошел к пьесе, к конфликту в ней. Линия партии не была уж такой патетичной. На сцене были люди, попавшие в патовую ситуацию. И в Киеве, и в Москве нашу "Гибель эскадры" воспринимали как настоящую трагедию. Постановка Данченко, сценография Лидера, музыка Шостаковича - все это играло на серьезный результат.

- Что для вас оказалось самым сложным почти за три десятилетия работы в театре Франко? В чем, собственно, заключалась эта сложность, если таковая была?

- Сложность заключалась в том, что необходимо было осознать свою самостоятельность, нужно было найти свое место в таком сильном театре. Признаюсь откровенно, у меня это не сразу получилось. Я даже хотел оставить этот театр, убежать куда-то в провинцию... Но так сложилась судьба, что я имею большое счастье работать в самом лучшем театре, с самыми лучшими актерами.

- О каких спектаклях можете сами себе сказать, что работа действительно удалась?

- Например, "Житейское море" мне нравилось. Каждый спектакль в определенной степени ставишь и о себе также. В работе над "Житейским морем" с признательностью вспоминаю Степана Олексенко, вложившего в постановку много своей творческой энергии.

- А если вспомнить спектакли, за которые, так сказать, неудобно, которые можно расценить как потерянное время?

- В театре всякое случается. Единственное, от чего меня уберег Господь, - это от работы над откровенно идеологизированными просоветскими пьесами. В свое время в московском Ленкоме шла популярная пьеса о молодом Володе Ульянове. И Сергей Данченко, понимающий, что театру нужен какой-то "датский" спектакль, завел со мной разговор на эту тему... Но увидел, что я стал ерзать, сомневаться. Таким образом Данченко спас меня от молодого Володи Ульянова. А театр - от сомнительной пьесы. Ведь это были времена, когда на сцене франковцев гремел его выдающийся спектакль "Визит старой дамы" по пьесе Фридриха Дюрренматта. Ну и рядом с таким визитом юный Ленин выглядел бы несколько нелепо. Впрочем, Данченко мог принимать серьезные программные решения, он мог отклоняться от магистрального курса партии. Его уважали, возможно, даже боялись. Если и было на него давление, то умеренное.

- Так случилось, что вам посчастливилось работать с Наталией Михайловной Ужвий над ее последним спектаклем - "Ретро" по пьесе Александра Галина. Что припоминается с того периода?

- Это, несомненно, потрясение масштабом личности актрисы. Хотя образ Наталии Михайловны был такой, будто она со скульптуры снята, - в работе актриса оставалась чрезвычайно живой, интересной. Она была всегда подготовлена к работе. Свою драматическую игру она переводила в пластику. Это, вероятно, осталось у нее еще от эпохи сотрудничества с Лесем Курбасом.

Она была не бесконфликтна. Я даже помню некоторые ее недоразумения с Нонной Копержинской. Но это нельзя назвать скандалами. У них обеих были чрезвычайно интересные, самодостаточные, художественно-показательные роли. Один момент меня просто поразил. Я, еще тогда молодой, на одной из репетиций рассказываю Наталии Михайловне, что ей нужно выйти на помост, зажечь свечи, оттуда проговаривать монолог, а она мне: "Детка, у меня ноги болят, вы что, не знаете, сколько мне лет?". Помню, как я испугался и жаловался Евгению Порфирьевичу по этому поводу. И вдруг через некоторое время, на репетиции выходит Наталия Михайловна, в руках у нее спички, она все зажигает, сама договорившись с осветителем. То есть актриса подумала, поняла и сделала эту сцену намного лучше, чем планировалась с самого начала. Думаю, что это была несказанно масштабная фигура, которая и сегодня не совсем адекватно оценена. Из-за наслоений какого-то другого порядка. Надо разграничивать. Да, Наталия Михайловна была в этом процессе, не могла не быть. Перед ней стоял весьма простой вопрос: либо она будет жить, либо нет. Вероятно, ей просто не хватило мужества быть неживой.

- Петр Иванович, сколько раз на сцене франковцев шла ваша "Кайдашева семья"? И что, на ваш взгляд, так привлекает в спектакле зрителей?

- За семь лет спектакль шел почти 130 раз. А "Шельменко" - 192. Но он уже 15 лет в репертуаре. Не думаю, что в их успехе исключительно моя заслуга. Скорее, это заслуга авторов. А также коллектива франковцев. Труппе не так было важно, какова форма спектакля, как найти интонацию, отыскать болевую точку в сюжете Нечуя. Это все талантливые люди.

- Вы надеялись на такой успех "Кайдашевой семьи", когда начали репетиции?

- Да нет, мы просто работали. Ни разу не стоял вопрос, что из этого получится...

- О Наталии Ужвий вы вспомнили, а теперь, если можно, - о Наталии Сумской, играющей у вас Кайдашиху.

- Полагаю, что они близки по масштабу своего актерского дарования, а также преданности профессии. Наталия Вячеславовна всегда проявляет чрезвычайно высокий профессионализм. У нее есть одна хорошая черта: она не пытается зафиксировать сразу все решение своих ролей, некоторые вопросы оставляет открытыми. Позволяя таким образом лепить образ дальше и дальше. Даже при том, что основа уже закреплена. Мне кое-кто говорил: дескать, с ней трудно работать. Нет, это не так... Могут быть творческие дискуссии, но всегда есть результат. И к тому же, мне кажется, что ее потенциал раскрыт не до конца. Думаю, ей подойдут лучшие роли мирового репертуара. Считаю, что в ней есть намного больше, использован далеко не весь ее запас перевоплощения. Актрисе необходимо двигаться путем масштабной драматургии, не исключено, что это даже может быть трагедия. Так что ей стоит рисковать.

- В чем, на ваш взгляд, своеобразность театра имени Ивана Франко? Что более всего привлекает вас в этом коллективе?

- Мне пришлось работать и в оперетте, сейчас преподаю в трех учебных заведениях. Но франковцы - это франковцы. Здесь есть возможность гармонизировать отношения между людьми. Рабочие сцены и актеры, артисты хора и билетеры - это все одна семья. Иногда думаю, что если бы общество смогло найти такую самоорганизацию, как у нас, то, возможно, именно театр и сыграл бы решающую роль в гармонизации украинской общины.