«Сельский гламур» и глобализационный китч

В современном мире китч становится всепроникающим и всеприсутствующим — сложно найти такую сферу, которая бы была вне влияний массовой культуры в общем и китча в частности. Жан д’Оста в своей энциклопедии китча был крайне откровенным, когда заявлял: «Политика? Китч. Демократия? Китч. Диктатура? Китч. Деколонизация? Китч. ООН? Китч. Спорт? Китч. Телевидение? Китч. Гастрономия? Китч. Декорации? Китч. Двойное гражданство? Китч. Конкурсы красоты? Китч. Иностранные наемники? Китч...» С этим утверждением трудно не согласиться, наблюдая за тем, как политика в Украине переместилась на телеэкран и превратилась в шоу, как разыгрывается шоу-спектакль вокруг «Юлиной косы» или футбольного мундиаля, как захватывают наше внимание мода и гламурная светская жизнь.

В китч давно превратился и евроремонт, и конкурс Евровидения. И хотя это звучит странно, но именно еврокитч выступает одним из важных агентов евроинтеграции. Говорят вообще о китч-драйве к Евросоюзу и о том, что эстетическое использование китча служит социополитическим целям и дает возможность избегать этнонациональных конфликтов. Ведь, например, конкурс Евровидения представляет нам определенным образом различные этнонациональные и культурные традиции, приучая к тому, чтобы показать и увидеть другое — другую культуру, другого исполнителя (представителя определенной страны) способом, не вызывающим у нас агрессивного отторжения. Евросоюз таким образом выступает массовым косвенным спектаклем, делая возможным знакомство с различными культурными традициями.

Примечательно, что «Дикі танці» Русланы, одержавшие победу на Евровидении, по сути своей были глобализационным китчем — в них сочетались этнические песни, гуцульские танцы, техно-панк, примитив типа «Ксены, принцессы-воина». Все это символизировало неудержимый витализм маскультуры, увлекающей в свой круг и этнонациональные мотивы, и поп-культуру, которая способствует интеграции украинскости (языка, культуры, обычаев) в европейское культурное сообщество.

Вообще-то всеприсутствие китча в современном мире поражает, поскольку китч — один из синонимов массовой культуры. Он охватывает сферы религии, спорта, туризма. Существуют разновидности утопического порнографического китча, есть китч невинности и естественности, фольклорный и сатанистский китч, карнавальный и христианский китч, китч смерти, монструозный китч и китч готов, китч нацистский, советский, американский. Конечно, существует и традиционный псевдофольклорный украинский китч — с вышиванками, шароварами, гопаком, варениками, салом и горилкой. Но рядом с ним есть еще один украинский китч, доселе скрываемый. Антон Мухарский назвал его сельским гламуром.

Китч — враг культуры?

Вообще существует определенный парадокс в том, как мы обычно относимся к слову «китч», и в том, сколь уважаемую роль этот китч играет в нашей ежедневной жизни. Что же такое современный китч?

Еще в 1939 году известный американский критик Клемент Гринберг довольно красноречиво описал культурный феномен, которому немцы дали название «китч»: сюда он относит «рассчитанные на массы коммерческие искусство и литературу с присущими им колористикой, журнальными обложками, иллюстрациями, рекламой, чтивом, комиксами, поп-музыкой, танцами под звукозапись, голливудскими фильмами и т.п.» К китчу критик причислил и музыку П.Чайковского, и живопись И.Репина, и академизм, и сталинские парады, и нацистскую культуру. В конце концов китч был раскритикован как искусство, воплощающее поддельные эмоции и превозносящее фальшивые ценности современной жизни. Кроме того, китч был признан культурой (точнее, антикультурой) людей особого переходного состояния, например, переселенцев из села, которые оторвались от своей — сельской культуры и не постигли чужую — городскую культуру.

Если обратиться к происхождению китча, то тут нет четкой ясности. Слово «китч» (kitsch с немецкого — претенциозный хлам, диалектное kitschen — пачкать, verkitschen — делать дешевым, удешевлять) появилось на художественном рынке в Мюнхене в 1860—1870 годах и означало дешевые, популярные, предназначенные для продажи картины и зарисовки. Одна из версий происхождения термина — «родившийся в художественной студии». Со временем китч стал ассоциироваться не только с картинами, но и музыкальными произведениями, а еще китчем стали называть всяческие подражания художественным вещам, предназначенным на продажу. Подражательные картины и декоративные вещи становились товаром, и, покупая и выставляя их у себя дома, нарождавшийся класс буржуа демонстрировал свою культурность, а также приспособленность культурных артефактов к ежедневному, будничному быту.

Итак, во второй половине ХIХ в. с помощью подделок художественных артефактов, которые уже расцениваются не только как вещи быта, но и как культурный капитал, символизирующий социальный статус, зарождающаяся мюнхенская буржуазия стремилась сравняться с элитой. Таким образом, первоначально китч ассоциировался с объектами, в частности эстетически невыработанными, дешевыми художественными поделками. Вместе с расширением сферы проявления модерных форм жизни, техники, быта, искусств расширяется и сфера бытования китча и меняется его понимание. Становится очевидным, что китч образован не так вещами — объектами, которые по обыкновению называются китчем, а сознанием, направленным на эти объекты, то есть восприятием их как китчевых. Таким образом, китч неотделим от китчмена — любителя китча, который как создатель производит его, а как потребитель готов его покупать и щедро платить за него. Все это значит, что китч уже не отождествляется только с китч-объектами, а превращается в китч-рецепцию, где главным становится китчмен — субъект, творящий и потребляющий китч.

Такая эволюция феномена китча и его интерпретации довольно понятна для Запада. Однако в странах постсоветского пространства китч все еще преимущественно, а то и полностью воспринимается так, как нас приучили видеть его при социализме — как проявление «плохого», буржуазного, мещанского антиискусства. Не имеет значения при этом, что китч занимал внимание крупнейших интеллектуалов ХХ века, что на сегодняшний день уже довольно трудно определить в положительных категориях и само понятие искусства, поскольку в течение прошлого века границы его постоянно разрушались, и в конце концов стали довольно относительными. Поэтому, только поместив какую-то вещь в мысленные рамки с надписью «искусство», эту вещь и воспринимаем как художественную.

Встреча с китчем: сельский гламур

В современном глобализирующемся обществе китч выполняет важные роли в процессах социальной адаптации и психологической терапии. В частности, китч облегчает восприятие «другого» — иммигрантов, туристов, людей различных этнокультур, квир-, лесби- и гей-сообществ. В китче иначесть проявляется в формах, эмоционально понятных, визуально доступных, цветистых, облегчая понимание и коммуникацию между людьми. В конце концов китч, родившийся на изломе социальных и культурных изменений, в процессе активного переселения крестьян в город и развития третьего сословия, естественно несет в себе механизм приспособления к новым обстоятельствам.

Причем китч служит способом приспособления довольно специфическим образом. Он прививает стереотипы, гомогенизирует восприятие, колонизирует нас представлениями-мечтаниями. Так по сути галюцинаторные виды Африки, чайные церемонии Японии или ярмарочное многоголосие «Сорочинской ярмарки» вошли в культурную память современного человека прежде всего как китч, и туристическое погружение в них приносит почти одинаковое удовлетворение, независимо от разницы этнонациональных деталей. Но при этом важно, что китч показывает эти объекты и тем самым выводит их из состояния забвения и покоя, придает определенную форму и, как это ни парадоксально, способствует формированию их самоценности, а через это — пробуждает и самосознание. Фактически китч показывает нас миру, как, например, это делает китч сельский гламур.

Что же показывает китч? Новый проект Антона Мухарского «Сельский гламур», заявленный несколько лет назад и продемонстрированный на последнем Гогольfest-2009, знаменателен прежде всего тем, что показывает, какую роль играет китч в современном мире. Обращаясь к традиционному китчу, Мухарский демонстрирует, как тот видоизменяется и как усваивается современной культурой. Такой проект еще раз демонстрирует неистребимость китча и способность последнего к передаче новых социокультурных смыслов.

«Сельский гламур» — монументальное полотно, складывающееся из сотен народных картинок, склеенных и объединенных в нем. На картинках — многочисленные варианты и целые серии изображений — Аленушка с оленем, казак с дивчиной, лебеди, волшебные храмы и райские озера. Сочетающиеся друг с другом, репродуцированные и мультиплицированные китч-картинки в «Сельском гламуре» подвергаются повторной китчизации, уже не имитационной, подражательной, а активной, творческой. Речь идет о повторном использовании китча, об его цитировании, что служит способом создания другого, дополнительного значения, согласующегося с нынешним глобализационным временем.

Сам Мухарский называет эти картинки, снискавшие широкую популярность в 30—60-х годах ХХ столетия в маленьких городках и селах центральных и северных областей Украины, жанром «кустарной (или базарной) картины». Эти картинки, которые продолжительное время расценивались официальной соцреалистической культурой как проявление «мелкобуржуазного псевдоискусства», А.Мухарский стремится актуализировать по-новому, вписав их в контекст современной культуры и, в частности, трактуя их как мегастиль под названием «Сельский гламур». Такой мегастиль, по его убеждению, с одной стороны, аналогичен поп-арту, а с другой — альтернатива соцреализму. «В отличие от единой официально признанной художественной религии того времени — соцреализма, — утверждает А.Мухарский, — в Украине существовал и развивался «украинский народный поп-арт» со всеми характерными для этого художественного направления признаками — тиражированием архетипичных сюжетов, использованием ярких (порой технических и синтетических) красок, привлечением в сюжеты поп-образов, которыми питал народное воображение трофейный (германский и американский), а со временем индийский кинематограф, западные открытки, иностранные марки, этикетки со спичечных коробков и т.п.».

Вписывая сельские картинки в традицию поп-арта — популярного культурного движения 1960-х годов, Мухарский соотносит их с трендами годов 2000-х, в частности гламуром. Коллекционер, певец, художник, а также шоумен Мухарский обращает внимание на компенсаторную природу изображений на народных картинах и фактически ставит знак равенства между кустарными народными изделиями и современными глянцевыми журналами и популярными телесериалами, которые дают читателям впечатление о «полной» и «совершенной» человеческой жизни и которые зачаровывают воображение зрителя-слушателя-читателя видениями красивого счастья.

Ставя знак равенства между гламуром и народным наивом, А.Мухарский создает в высшей степени ироническую концепцию гибридного вкуса, подчеркивая тем самым трагически-катастрофический смысл современной украинской культуры. В ней активно прививаются западные, новейшие, преимущественно урбанистические тренды, хотя ложатся они на эклектическое, преимущественно сельское культурное сознание. Это порождает легкое, без примесей отчуждения, очарование чужим, иным, модным; квинтэссенцией последнего становится гламур. Он и в западной культуре имеет тенденцию покрывать своим флером все сферы жизни и быта, однако особенно агрессивным становится в тех культурах, где существует огромная пропасть между благосостоянием и уровнем жизни общей массы населения. Такова, в частности, и современная Украина.

Что такое гламур? Гламур — явление глобальной массовой культуры. Некоторые социологи утверждают, что гламур как культурный феномен существует, начиная с первой половины ХIХ в. и представляет собой явление интернациональное как одна из примет общества потребления. Происходит это слово от английского glitz — мнимое великолепие, блеск, и впервые применил его романтик Вальтер Скотт в 1805 году. Гламур у Скотта — магическая сила, превращающая серую повседневность в волшебную сказку. За понятием «гламур» сегодня прочно закрепился образ красивой жизни, которая не только очаровывает своим блеском и роскошью, но и шокирует экстравагантностью.

На постсоветском пространстве гламур — это и образ-самопредставление новой элиты, и универсальный культ роскоши, моды, экзотического и эротического образа жизни, рекламируемый массмедиа. При этом гламур окрашен на постсоветском пространстве в тона посттравматической ностальгии по какому-то аристократическому величию. Он несет отсвет удовлетворения от того, что прошли хаотические и бедные 90-е годы, сигнализирует о причастности к западному глобализирующемуся миру.

Сельский гламур для Мухарского — прежде всего метафора гибридности современной украинской культуры, возникающая на основе прививания гламурного шика и чрезмерности на территории полуразрушенного, преимущественно сельского этноса Украины.

Откуда происходит сельский гламур, а с ним — целый пласт украинской культуры ХХ века? В нем Мухарский выделяет три подвида картин: 1) традиционные архетипические образчики сельского гламура — наподобие сюжетов «Хлопець і дівчина біля колодязя», «Ховайся, Петре з Наталкою, йде мати з качалкою», «Суперниці», «Несе Галя воду»; 2) мутационные картины, то есть сюжеты народных картин, «мутировавшие в нечто среднее» «под влиянием трофейных фильмов, германских открыток времен Второй мировой войны, а со временем — индийского кино и других продуктов массмедиа». Третью подгруппу, по его мнению, представляет сельский гламур в чистом виде, создателями которого являются «простые народные художники, часто инвалиды войны, люди, которые, кроме своего села и тяжкого труда, ничего не видели»; они «рисуют идеальную «буржуйскую жизнь» так, как они ее себе представляют: много золота, роз, все блестит, переливается».

Тут вещи становятся не функциональными, превращаясь в знаки красоты и счастья. Слоники на буфетах и лебеди, вышитые на полотенцах и вытканные на ковриках, устойчиво ассоциирующиеся с китчем, становятся атрибутами счастья и заменителями благосостояния. Они тоже символизируют собой «культурность».

По всем признакам сельский гламур является китчем. Здесь красавцы-мужчины напоминают кинозвезд, но в примитивных и неестественных позах угадывается их кукольность; традиционные русские березки и тирольские олени служат рамкой для тоскующих барышень то в модных в 50-е годы платьицах, то в псевдонародной одежде, то в каких-то псевдобаварских костюмах. Эти образы выступают знаками по-особому понятной «красоты», в частности, заимствованной из кино, открыток, журналов.

Возвращая традиции народного лубка и народной картинки, проект «Сельский гламур» А.Мухарского открывает нам скрытые сокровища популярной украинской культуры, которая была спутником, советчиком, мечтой и желанием украинца в течение долгого и не очень счастливого ХХ века. «Сельский гламур» производит шоковое впечатление: перед нами вдруг открывается затонувшая Атлантида — мир, который мы не замечали до сих пор. Этот мир существовал рядом с нами, но ныне исчезает, а между тем он прекрасен в своей наивности и доверчивости. Собранные воедино, мультиплицированные, эти свидетели сельской или местечковой жизни производят шок, поскольку сегодня они вписываются в глобализирующийся мир современности, становятся товаром, выставленным для созерцания, становятся миром-зрелищем, а не миром-частностью. Вот именно это — утраченная на наших глазах невинность доселе сокрытого частного мира — создает шоковый эффект, который возникает вследствие сочетания красоты и дьявольского искушения китча. Послание «Сельский гламур» сориентировано уже не к тем, кому принадлежали эти коврики, а к аудитории глобализированной, культурно пресыщенной, которая имеет возможность заинтересоваться чем-то новеньким. И послание это говорит нам о ностальгии по частному, исчезающему в современном мире, оказывающемуся под угрозой, имитирующему, становящемуся спектаклем, зрелищем, как и те мультиплицированные картинки. Китч заставляет нас увидеть себя иначе.