О ФИЛЬМЕ ВАЛЕРИЯ ОГОРОДНИКОВА «БАРАК»

Сюжет «Барака» и соответственно площадь экрана перенаселены, что на каком-то очень генетическом уровне бьет в точку. «На 38 комнат - всего одна уборная»... «Метры, метры, метры», - мурлыкал пьяный райкинский персонаж, замеряя поллитровкой периметр вожделенной комнатенки. «Метры, метры, метры» - как заклинание повторяла вся страна, ютясь в избах, бараках, хибарах, хатах, сараях, казармах, теплушках, трущобах, землянках и десятилетиями ожидая «улучшения жилищных условий». Маразматическая скученность советской массовой жизни, обратно пропорциональная раздолью природной среды «одной шестой земного шара», наложила неизгладимый отпечаток на всех нас, пожалуй, за исключением горстки обитателей «домов на набережной».

Я, например, родился в метростроевском бараке на окраине Москвы, с земляным полом, мышами и даже лягушками. Помню шумное лото на общей кухне, пьяные песни и ругань, новогоднюю елочку с бумажными игрушками. Отрочество мое прошло в коммуналке, где одна соседка, злая и полоумная, намеренно обварила кипятком своего ребенка и подсыпала соль в наш суп, а другая, добрая и славная, похоронив, как бы мы сказали, бойфренда, загуляла и стала водить мужиков, которые скрипели кирзухой, смачно харкали и воняли папиросами. Спал я на раскладушке, поскольку еще одну кровать в нашу комнатку было не втиснуть.

Пишу и самого себя тогдашнего жаль, а вместе с собой жалею и всю нашу измордованную страну, особенно тех, кого постигла куда более суровая судьбина, чем временное спанье на раскладушке. Острое чувство жалости мне, очевидно, мешало воспринимать картину петербуржского режиссера Валерия Огородникова «Барак» (производство ВГРТК и компании «Дар») во всей ее эстетической праздничности. То, что картина эстетически празднична, ясно с первых, стремительных и воздушных, кадров (оператор Юрий Клименко), с вкусных ракурсов и колоритной типажности. А то, что барак - символ, ясно и младенцу. Это советский Ноев ковчег, где соседствуют чистые и нечистые, где каждой твари по паре, социометрический сколок мозаики, причем каждый кусочек смальты искрится тысячью образов, воспоминаний, ассоциаций.

Советский народ представлен в картине как трагичная, противоречивая, парадоксальная, но очень органичная общность с мощной коллективной энергетикой. «Железный поток» вместе с обозом и попутчиками, победив белую гвардию, «врагов народа» и фрицев, перековал мечи на поварешки и разлился по комнатушкам барака, как бы омещанился, осел, но сохранил волю и веру. Волю к чему и веру во что? Вот эти немаловажные вопросики требуют от нас попристальней вглядеться в персонажей огородниковского карнавала.

Время действия - 1953 год. Если точнее, с июля по декабрь, с момента ареста Берия до его расстрела. Напрягаться не надо, нам дадут хронологические подсказки с экрана. Место действия - Челябинская область, поселок при огромном заводе, где куют чего-то железного. Сценарист Виктор Петров - уроженец здешних мест, которые знает, как свои пять пальцев.

В заводской барак въезжает новая жиличка - Ольга Воронцова (актриса Ирина Сенотова), ленинградская блокадница, председатель цехкома, маленькая, но все же шишка в местном масштабе. Женщина она миловидная, изящная, образованная. На нее тут же кладет глаз удалой красавец Алексей Болотин, старший лейтенант из органов, надзирающий за порядком в поселке. Актер на эту роль выбран, надо сказать, стопроцентно правильный. Евгений Сидихин, единственный русский положительный мачо сугубо народной закваски (у Владимира Машкова, еще одного славянского Бандераса, есть привкус капризной изломанности и самолюбования).

Чуть было не позарился на новенькую еще один центральный герой барачной истории, но благоразумно отступился при виде соперника в лице могучего опера. Это фотограф Жора Фогельман, одноногий балагур, грустный озорник и бабник, полуинтеллигент, полужулик, ходячая стенгазета и резонер. Его блистательно играет Леонид Ярмольник. В выборе актера на эту сложнейшую роль Огородников, много и результативно позаимствовавший у Алексея Германа, первооткрывателя «советского карнавала», последовал методу мастера и не прогадал. Герман взял для своих трех «дохрусталевских» картин избитые комические иконы (Юрий Никулин, Андрей Миронов и отчасти Ролан Быков), перевернул их амплуа и доказал, что прилипшую маску полезно время от времени снимать.

Ярмольник играет драму ловеласа-инвалида глубоко и проникновенно, на каком-то остром бабелевском нерве, сохраняя свою фирменную богемную ироничность, но добавляя к ней горький и опасный сарказм умного шута. Есть и роскошные раблезианские эпизоды. В своей комнате Фогельман соблазняет пышную диву Липу. В пылу любовной работы инвалид ритмично ударяет протезом в стенку, которая в этом месте уже красноречиво искрошилась, обнажив проплешины известковой штукатурки. Весь барак следит за колебаниями его сексограммы. В другом эпизоде он демонстрирует завороженно застывшей ребятне неприличный «эффект Фогельмана». Выпуская воздух не изо рта, как фокусник, воспламеняет его спичкой.

Второй план не менее колоритен. Клава - любовница старлея, страстная и ревнивая особа, которой тот играет как хочет. Добрейший контуженый татарин Карим и его угрюмоватая толстуха-жена Полина (как всегда, в сочном исполнении Нины Усатовой). Немец Фридрих, положительный и настороженный, и его беременная жена Фаина. (А у них - собачонка с ценным нюхом: умеющая отыскивать, у кого в бараке спрятана питейная заначка.) Изгой, предатель и стукач (все в одном лице) Белена, блондинистый шпанистый малый с шальным, обморочным взглядом. В финале он «достанет» своими оскорблениями тихого немца, и тот прирежет гада - себе на беду.

А еще есть третий человеческий план, прописанный с тем же тщанием, что и у «малых голландцев». Барачная массовка. Обычный советский люд на улице, на заводе и на танцах в клубе. Уголовная шушера в поезде, где Фогельман приторговывает спиртным. Узнаваемые типы. Убедительная фактурность. Впечатляет. Но не это главное. Повторяю, мы уже видели такое - у Германа в «Лапшине» и у Арановича в «Торпедоносцах».

Ключевая сцена фильма - отлов в выгребной яме пистолета нашего доблестного опера. Пистолет упал в «очко». Весь барак в панике. Почему? Лешку накажут за потерю боевого оружия, выгонят из органов, а нам назначат какого-нибудь мерзавца. Старлей Болотин - добрый ангел, защищающий обитателей барака от недоброго внешнего мира, который норовит то сумочку украсть у барышни, то еврея-инвалида прирезать, то коня конфисковать у безобидного татарина. Народ выходит на поиск в едином порыве, как на строительство Днепрогэса. Организуется цепочка, вонючую жижу процеживают, загребая ведрами. Звучат шутки, подбадривающие крики. Девица ныряет чуть ли не с головой, шарит руками и обнаруживает ствол. Вот он, момент советской истины, советского коллективистского счастья. Такой народ воистину непобедим.

Сарказм невиданной, убойной силы. По горло в дерьме, но счастливы по уши. И одновременно, что, может быть, возникает помимо авторского желания, рождается ощущение неистребимого оптимизма, горделивого любования русским духом. Эстетическая праздничность низового карнавала (по Бахтину) и очень злободневная художественная констатация русской национальной особицы (по Н.Михалкову?). Если вся страна мучительно ищет «третий путь» (не капитализм, не коммунизм, а что-о-о?), то вот вам толстый намек. Патриархальная общинность, коллективное сознание муравейника, где энергия добрых людей побеждают козни злых.

«Барак» Огородникова - это «Иван Лапшин» конца 90-х. Это как бы Герман, но подслащенный красивой русской идеей и накренившийся в сторону ностальгической олеографии. Не случайно использован прием застывшей фотографии. Фогельман запечатлевает для истории страницы славной барачной жизни, и эти кадры, когда четкие, стилизованные под ретро, а когда импрессионистически размазанные, прослаивают действие, отстраняя его, придавая ему ретроспективную величавость.

Так и чередуются лица, лица, лица. Просто доброе, усталое, но доброе, озлобленное, но оттаявшее, зашуганное, но доброе. Подлец в бараке всего один. Белена - барачный Иуда, с тем отличием от евангельского, что его даже на тайную вечерю не пригласили. В самом финале в длинном коридоре (а где еще?) гуляют две свадьбы: славного старлея и Ольги, Фогельмана и пышнотелой Липы. Стол с воодушевлением пьет тосты, истово поет «Вставай, страна огромная», а высыпав на улицу, горланит похабные частушки с задорным припевом «Опа, опа, Америка, Европа...» И лишь обнаруженный коченеющий труп Белены, полузанесенный снегом, отрезвляет барачный люд. Испортил немец праздник. Хороший он, конечно, человек, но придется его сдать внешнему миру на съедение... Барак, как саморегулирующийся механизм, исторгает все опасное, стремное, чтобы продлить свое бытие, убогое и уютное, немыслимое ни в Европе, ни в Америке. Опа, опа...

Слово «барак» стало забываться - за ненадобностью. «Это что, фильм об израильском премьер-министре?» - спросил меня знакомый. Смотрите и вспоминайте.

«НРС»