О БОЖЬЕМ ЧЕЛОВЕКЕ, БАНДУРЕ И КОБЗЕ

Известный кобзарь, писатель и журналист Николай ЛИТВИН не один десяток лет поднимает кобзарскую тему в нашей литературе. В 1994 году в издательстве «Веселка» вышла его повесть-эссе «Струни золотії», отмеченная литературной премией имени Олены Пчилки.

В этой повести автор взволнованно и проникновенно рассказывает об истоках нашего неувядаемого кобзарства, творческом и исполнительском мастерстве Боянов прошлых эпох и нашего времени, бьет во все колокола, чтобы ярчайшие цветы украинского фольклора - казацкие думы - не умерли, не погибли.

Сейчас писатель работает над новым, рассчитанным уже на взрослого читателя, вариантом «Струн золотих». Предлагаем отрывок из этой книги.

Народные певцы, начиная с Гомера, в основном были слепцами. Народ верил (и небезосновательно), что лишь незрячему Бог доверяет свою высшую правду, что через голос и сердце слепого певца он общается с людьми, лечит их души от скверны.

Народ наш дал удивительно высокую оценку нетленному кобзарскому искусству, назвав носителя его - кобзаря - Божьим человеком. И когда же впервые Божий человек взял в руки и обнял волшебный музыкальный инструмент, носящий сегодня двойное название кобза-бандура и ставший синонимом певучей души украинского народа? Как утверждает греческий грамматик и софист Полидевк (а жил он и творил во второй половине второго века нашей эры), тогдашние хозяева Северного Причерноморья удовлетворяли свои эстетические запросы, сопровождая песни и пляски игрой на пятиструнном инструменте (Полидевк называл его пентахордом, а другие греческие писатели - пандурой). Как тут не вспомнить известную всему миру фреску в Софийском соборе в Киеве, на которой изображен музыкант русин-украинец со щипковым (пятиструнным!) инструментом. Возможно, это и есть упомянутый Полидевком пентахорд, ставший позднее пандурой-БАНДУРОЙ?

Служебник калифа Мукдадила Ахмет Ибн Фадлан 921 года, направляясь к болгарскому царю, встретил русинских купцов и был свидетелем похорон их певца. Купцы похоронили певца вместе с его восьмиструнным щипковым инструментом, названным Ибн Фабланом... tanbur!

Обычай хоронить народного певца вместе с его инструментом дошел до наших дней, хотя и несколько видоизмененно: бандуру ложили не в гроб, а на могильный холмик, под березовым крестом, перевязанным вышитым рушником. Исследователь искусства кобзарей и лирников Михаил Полотай в двадцатые годы был свидетелем такого обряда похорон кобзаря Петра Ткаченко в селе Синявцы Менского района Черниговской области. Зафиксировала этот такой характерный обряд похорон певца и народная память в казацкой думе:

Кобзо моя! Дружино вірная!

Бандуро моя мальованая!

Де ж мені тебе діти?

А чи в чистому степу спалити

І попілець по вітру пустити?

А ЧИ НА МОГИЛІ ПОЛОЖИТИ?

Но почему в этой думе любимый казацкий музыкальный инструмент называется по-разному?

Попытаемся «копнуть» историю родного края на тысячелетия вглубь от времени, о котором вспоминает служебник калифа Мукдадила. «Великая Скуфь», как называет древнеукраинский летописец скифское государство, была многонациональной. Лишь некоторые ее племена, по языку принадлежавшие к северной ветви иранских народов, были, как свидетельствует «отец истории» Геродот, «собственно скифами» - то есть животноводами-кочевниками, а большинство народа скифского государства составляли покоренные в VII в. до н. э. киммерийцы (хотя и называет их Геродот оратаями, калиптидами, алазонами, бористенами, будинами) - наши прапращуры. Они обрабатывали наши черноземы, как и мы обрабатываем, сеяли на них хлеба, как и мы сеем, а в свободное от работы время пели грустные (неволя ведь) песни, как и мы поем. «Стоит присмотреться, - говорит известный украинский критик, искусствовед, публицист и политический деятель Михаил Косив, - к орудиям труда, украшениям, портретным изображениям жителей северноукраинской Скифии, чтобы убедиться, что это мы, что скифские пастухи и земледельцы и по характеру своего труда, и внешне, и одежной, и жилищем почти не отличаются от стефаниковских мужиков или от описанных в нашей истории Мирным, Карпенко-Карым, Коцюбинским».

Археологи уже нашли портретные изображения, созданные самими скифами в пятом и четвертом веках до нашей эры. И что весьма примечательно: на этих изображениях скифы имеют черты лица, как сказал Михаил Косив, стефаниковских мужиков, героев Мирного, Карпенко-Карого, Коцюбинского. Они не носят бород, а лишь «запорожские» усы, и черепа у них побриты! (Находки из сел Терновки Николаевской области и Ольховички - Донецкой).

В отличие от гречкосевов-тавров, бористенов, будинов... «собственно скиф» всю жизнь почти не слезал с коня. «Нам постоянно приходится воевать, - говорили скифы о себе, - или защищать свои стада и пастбища от других, или нападать на других». Скифский воин был вооружен мечем, кинжалом, дротиком, боевой секирой, пращей, луком. А если добавить к этому вес защитных доспехов (щита, панциря, боевого шлема), то для пятиструнной пандуры места не оставалось.

А вот легкая, словно перышко, трехструнная кобза была по сердцу скифскому воину - на ней можно было играть и во время коротких перерывов между боями, и для поднятия боевого духа воинов, несясь лавиной на врага. Певец в этом случае в последнее мгновение забрасывал кобзу за плечи, выхватывал из ножен меч и уже ничем не отличался от своих боевых побратимов.

В пользу моей гипотезы о скифском происхождении кобзы говорит и тот факт, что у всех народов, имевших отношение к Украине, и народов, заселявших в седой древности ее территорию, есть музыкальные инструменты, название которых имеет корень слова «кобза»: кобузцы, кобуз, кобоз, кбос и т.п. У казахов, считающих себя прямыми потомками царских скифов и половцев, исторических соседей наших, столетия занимавших земли рядом с нами от Черного моря до самой Молдовы, также есть музыкальный инструмент кобуз. Но не о нем сейчас пойдет речь. Путешествуя по казахской земле, слушая их акынов, я заметил удивительную схожесть казахских мелодий и наших чумацких и бурлацких песен. Меня заинтересовала их двухструнная домбра. И так заинтересовала, что как-то за праздничным достарханом я не удержался, взял ее из рук акына и заиграл (сам тому удивляясь, словно кто-то водил моими пальцами) мелодию украинской народной песни «Летіла зозуля», любимой песни нашего незабываемого Григора Тютюнника. Казахи, крайне удивленные моей игрой, начали выкрикивать: «Кипчак! Кипчак!», то есть - половец. В украинской народной мелодии они узнали голос своего далекого пращура. Собственно, тогда и появилась у меня мысль: а что, если казахская домбра - это несколько видоизмененная скифская кобза? Не могли же царские скифы, а со временем и половцы, направляясь из Причерноморья на свои пастбища Дешт-и-Кипчак (древнее название беспредельных степей Центрального Казахстана), лишиться своей гордой, свободолюбивой души!

Это относительно кобзы - «жены верной». А как сложилась судьба бандуры «малеванной»? О.Фаминцин убежден, что бандура появилась в Украине в XVII веке, во время насильственной католицизации украинского народа. Мол, в борьбе за православие, за души верующих, братства, чтобы не отставать, перенимали у Польши все лучшее. Это тогда, мол, и влились в музыкальный быт Украины пандура (со временем получившая название бандура) и торбан разновидность альтовой лютни - «теорбы». Бандура со временем вытеснила из народного музыцирования архаическую кобзу и пустила уже под двойным названием кобзы-бандуры «глубокие корни». Такого же мнения был и Н.Лысенко, утверждая, что «бандура происходит из стран Западной Европы».

В персидском трактате о музыке (первая половина XIV века) вспоминается инструмент, удивительно похожий на нашу современную бандуру. Он, в соответствии с описанием, имел большой, выпуклый, полуовальный корпус («спидняк» - по кобзарской терминологии), узкий, плоский гриф-«ручку» и 39 разбитых на большие и меньшие группы струн, лежащих на вкось приклеенной к деке подставке.

Кто не знает Давида (1010 - 970 гг. до н. э.) - первого царя Иудеи и третьего царя Израиля, великого воина, певца и поэта, творца вдохновенных религиозных песен и псалмов?! Листая книгу «Музыка в искусстве» (Лейпциг, 1972), я обратил внимание на фрагмент рельефа бывшей цистерианской церкви в городе Требнице (Германия). Неизвестный мастер, живший в первой половине XIII века, вытесал царя Давида с музыкальным инструментом в руках, по форме и размерам чрезвычайно похожим на современную бандуру. И даже правая рука царя поставлена «по-бандурному». На арфе так не играют. Я не буду доказывать, что царь Давид был украинским кобзарем, как кое-кто доказывает, что Иисус Христос был галичанином, но согласитесь, дорогие читатели, какая-то частичка истины в этом есть. Тем более, что эта частичка истины подтверждается просто фантастическими археологическими находками последних десятилетий в районе между известными нам еще со школьной скамьи реками Тигром и Евфратом. Археологи Г.Кларк и С.Пиггот в книге «Праисторические общества» (Лондон, 1965) говорят, что 5500 лет назад (запомним эту цифру) Средний и Ближний Восток (Индия, Иран, Пакистан, Месопотамия, Палестина и соседние с ними территории) были колонизированы племенами (сумериянами и их соплеменниками гиттитами), жившими, как автохтоны, в богатых степях между Карпатами и Кавказом. Согласен с таким мнением и известный израильский археолог Эммануил Анати. В книге «Палестина перед евреями» он пишет, что сумерияне хоронили своих мертвых, воздавали почести и поминали их по типичному индоевропейскому обычаю (то есть вместе с телегами и лошадьми), которого аккады, халжеи, гутты и негры, жившие на берегах Тигра и Евфрата, до того не знали. В могилах сумериян Е.Анати нашел также керамические изделия со спиральным декором, характерным для третьего тысячелетия до нашей эры «южной России (т.е. Украины. - Н.Л.) в основном между Днепром и Дунаем». Уникальные находки этого археолога экспонируются в историческом музее Тель-Авива.

Я уже писал о Полидевке и служебнике калифа Мукдадила Ахмета Ибн Фаблана. Но наиболее древнее упоминание о праукраинских народных певцах - прямых пращурах славных кобзарей наших - принадлежит не им, а византийскому историку Феофилакту Симокатту (VI в. н. э.). Так, описывая поход византийского императора Маврикия на Балканы, он вспоминает троих славянских (читай - украинских. - Н.Л.) послов, имеющих вместо оружия «кифары» (бандуры) и заявили императору Маврикию, что их народ не знает ни войны, ни меча, ни военных труб. Он умеет лишь обрабатывать землю, сеять и выращивать на ней хлеб и петь и играть на кифарах-бандурах.

Арабский географ Ибн Даста в книге, датированной 925 годом (за 60 лет до официального введения в наших краях христианства!), писал: «На самой границе славян (между Русью и кочевниками) лежит город Куяб (древнеарабское название Киева. - Н.Л.). Все они (славяне) идолопоклонники. Больше всего они сеют просо... Во время сева берут они зерна проса в ковш, поднимают его вверх к небу и говорят: «Господи! Ты, одаривший нас едой до сих пор, одари нас и теперь в достатке». Этот обряд сопровождался музыкой на лютне (читай бандуре или кобзе), гуслях и сопилке. Сопилка у них длиной в два локтя, лютня (бандура-кобза!) у них восьмиструнная».

Я вижу, как ты, читатель, иронически улыбаешься: здесь, мол, что-то не так. Пандура-бандура, описанная Полидевком, имела пять струн, в персидском трактате говорится о тридцатидевятиструнном инструменте, Ибн Даста имеет в виду восьмиструнный инструмент. Дело в том, что количество струн на кобзах и бандурах народные певцы все время подгоняли под свои исполнительские возможности и вкусы. Кобза О.Вересая имела шесть басов и шесть приструнков, Т.Пархоменко - шесть басов и четырнадцать приструнков, на бандуре П.Братицы было четыре баса и шестнадцать приструнков. М.Кравченко - пять басов и восемнадцать приструнков. Побывав в музее кобзарского искусства в Переяслав-Хмельницком и на территории Киево-Печерской лавры, вы не найдете двух идентичных бандур и по количеству струн, и по форме. Уже позже, когда Черниговская и Львовская музыкальные фабрики освоили серийный выпуск бандур, инструменты стали унифицированными. Но и они не полностью удовлетворяют всех кобзарей. В подземном переходе киевской станции метро «Майдан Незалежности» еще недавно часто можно было видеть и слышать кобзаря Антоненко. Его бандура - «черниговка» с переключателями тональностей последней модификации, но кобзарь увеличил на ней количество басов.

Итак, из всего сказанного можно сделать вывод: рядом с бандурой тысячи лет жила на наших землях, от Сяна до Дона, и скифская кобза. Но можно ли ее называть сегодня скифской? Ведь за почти тысячелетнее владычество царских скифов в Северном Причерноморье она почти полностью «украинизировалась»? А возможно, это «оказахилась» домбра, прямая предшественница скифской кобзы? К сожалению, вещественных доказательств относительно этого нам не дают пока что ни археология, ни древнейшие писанные источники. Хотя нет! Одно вещественное доказательство есть: присмотримся повнимательнее к музыкальному инструменту в руках казака Мамая, любимого героя украинского народного художественного творчества. Не на скифской ли кобзе, дымя люлькой-сосулькой, с удовольствием наигрывает казак Мамай?!

Казак Мамай - представитель широких народных масс, которым доступна легкая музыка, так называемая массовая культура. И поэтому в его руках кобза, чарка и бутылка. Т.к. только на кобзе, перед этим прилично выпив и закусив, в те давние времена можно было поиграть для танцев, затянуть под звон ее струн веселую, а то и скабрезную песню.

А бандуру хмельным певцам брать в руки было нельзя. Ибо градация синонимов по силе выражения (плачет-рыдает, клянет-проклинает, играет-наигрывает). Ф.Колесса в книге «Украинская устная словесность» (Львов, 1938) приводит поэтический пример причитаний дочери за отцом, записанный в Лубенском уезде на Полтавщине. Причитания эти воспринимаются как отрывок из какой-то уже забытой думы старейшего «невольничьего» цикла.

Та відкіля ж вас, мій таточку, виглядать,

Та відкіля вас і визирать?

Чи вас з поля, чи вас з моря,

Чи з високої гори,

Чи з чужої чужини?..

Та й садочки цвітуть і зозуленьки кують,

А я вийду водиці брать

Та буду соловейків питать:

Ви, зозуленьки сивесенькі,

Соловеєчки малесенькі!

Високо літаєте,

Багато світа видаєте, -

Чи ви не чули моєго батенька рідненького,

Чи не бачили моєго батенька старенького?

А зозуленьки літають та кують,

Та бідним сиротам жалю завдають.

«Дума, - писал российский поэт-декабрист К.Рылеев в 1825 году, - прадавнее наследство южных братьев наших, наше русское изобретение. Поляки переняли его от нас. Еще и доныне украинцы поют думы о героях своих: Дорошенко, Нечае, Сагайдачном, Палие и даже Мазепе приписывают авторство одной из них». Рылеев ссылается на польского летописца Станислава Сарницкого, писавшего, что на Руси-Украине пели элегии в память о двоих отважных братьях Струсах, погибших в 1506 году в битве с волохами, и что элегии эти у русинов-украинцев называются думами. Конечно, сегодня мы можем упрекнуть Рылеева в том, что он к авторам первых наших дум относит и великороссов, но, согласитесь, иначе он писать не мог. Это были времена циничного уничтожения всего, что отличало украинский народ от его северного соседа. Но мы благодарны Рылееву за то, что он рядом с Дорошенко, Нечаем, Сагайдачным, Палием поставил преданного анафеме во всех церквях империи «изменника» Ивана Мазепу. И не только поставил, а и назвал его творцом нашего героического эпоса.

Ф.Колесса разделяет древнейшие по возрасту думы (вторая половина XVII в.), дошедшие до нас в полном объеме или в отрывках, на три группы.

«I. Думы о турецкой неволе: 1. Невольники, 2. Плач невольника, 3. Маруся Богуславка, 4. Иван Богуславец, 5. Сокол, 6. Побег троих братьев из Азова;

II. Думы о рыцарской смерти казака: 7. Иван Коновченко, 8. Хведир Безридный, 9. Самарские братья, 10. Смерть казака в долине Кодиме, 11. Сирчиха и Сирченки;

III. Думы о счастливом выходе казаков из опасности, возвращение из военного похода и раздел добычи: 12. Самийло Кишка, 13. Алексей Попович, 14. Разговор Днепра с Дунаем, 15. Атаман Матияш».

Кроме этих дум, ученый выделяет в отдельные группы думы о Хмельнитчине, то есть о национально-освободительной войне 1648 - 1657 годов и так называемые бытовые думы, характерные отсутствием исторического подтекста, с выразительной морализаторской тенденцией.

Но непонятно почему (возможно, не было данных) Филарет Колесса обошел вниманием еще одну группу дум, старейшую, из которой дошли до наших дней лишь отдельные цитаты. Известный исследователь искусства кобзарей Кубани и Крыма Алексей Нирко (журнал «Бандура», Нью-Йорк, 1995) рассказывает о кубанском кобзаре деде Олексе, жившем во второй половине XIX в начале ХХ веков. Его слушал в детстве и юности собиратель российского фольклора Юрий Миролюбов. А.Нирко приводит в своей статье обширную цитату из работы Ю.Миролюбова «О князе Кие, основателе Киевской Руси» (Кельн, 1987, 1993): «Кобзарь Олекса, вероятно, был последним из кобзарей, ведущих свой род еще со времен докиевских, их традиция до Богдана Хмельницкого шла в незапамятные времена. При Богдане им была поручена антипольская пропаганда и мало их уцелело. Позже появились уже кобзари, не связанные с давней традицией. Среди них еще тут и там встречались такие, как Олекса, знающие времена древнейшие, однако, большинство старых кобзарей пели о казацких временах, о турках, татарах, ляхах, но не о князе Кие, или еще более раннюю «Волинь хоробру». Олекса же знал и эти сказания (думы. - Н.Л.)».

Киевский музыковед Игорь Шрамко, анализируя декоративные орнаменты на древнейших кобзах-бандурах, пришел к выводу, что их голосистые прабабушки «рокотали славу» еще первым киевским князьям-язычникам. (Журнал «Музыка», Москва, 1978.)

На то, что думы (возможно, под другим названием) жили издревле, указывает не только «Слово о полку Игореве» (ученые сходятся на мысли, что его пели-показывали народные певцы, аккомпанируя себе на многострунном щипковом инструменте), но и так называемый богатырский эпос: украинские народные сказки о Бухе Копытовиче и Котигорошке, «Медведь-Иванко, Толчикамень і Сучиверевка», «Чабанец», «Михаил и Золотые Ворота».

Да и былины, что бы там ни говорили северные соседи, - те же думы, созданные народными певцами в период наибольшего государственного развития Киевской Руси. А сохранились они, переведенные на русский язык, лишь на территории нынешней Архангельской области, ибо лишь там пращуры современных кобзарей - скоморохи - могли спрятаться от преследований российских царей и православной церкви. Возвратил думы-былины домой, на берега Днепра известный американский кобзарь Зиновий Штокалко, переведя их тексты снова на украинский и воссоздав бандурное сопровождение.

И еще об одной, так мало исследованной сфере кобзарского искусства следует вспомнить хотя бы по ходу. Ее Игнат Хоткевич назвал «музыкой старой Украины», т.е. музыкой, которая, передаваясь на слух от одного кобзаря к другому, дошла-дохромала с нищенской торбой через плечо до самого начала двадцатого века. В 1902 году, собрав едва ли не первый за всю тысячелетнюю историю кобзарства ансамбль народных певцов, Хоткевич напрасно пытался настроить их инструменты на привычный его слуху европейский мажорно-минорный лад. Кобзари органически не воспринимали его и сразу же перестраивали свои кобзы-бандуры на милых их сердцам лад дорийский с «украинизированной» четвертой степенью.

Андрей Маркевич оставил нам интересную характеристику «музыки старой Украины». Так в предисловии к 25 песням, помещенным во втором томе «Записок о Южной Руси» (1857), он пишет: «Из этих немногих голосов увидит каждый, что малороссийская песня представляет нечто самостоятельное в области музыки, что она противоречит общепринятым законам гармонии, но, нарушая их, дает нам какие-то новые законы, которые будут определены искусством, когда приведется в известность богатый запас народных мотивов».

Со «старой музыкой Украины» столкнулся и Филарет Колесса, расшифровывая фонографичные записи мелодий украинских народных дум. Ученый со временем придет к мысли, что эта музыка - результат нашего соседства с Крымом и Турцией. Но если посмотреть на эту музыку с позиций теории, в соответствии с которой территория современной Украины 7500 лет назад была ареалом расселения индоевропейских этносов и что составляющими частями украинской нации были не только славянские, а также индоиранские и тюркские племена, то о влиянии тюркской музыкальной культуры на украинскую не может быть и речи, скорее - наоборот. И это интуитивно ощущают слушатели украинских народных дум, воспитанные на европейском мажорно-минорном ладе. Так в Париже после моего концерта подходили ко мне французы и спрашивали: почему пение наших кобзарей напоминает им пение мусульманских муэдзинов.

К сожалению, и Николай Лисенко также считал реликтовую музыку древней Украины вторичной и, гармонизируя украинские народные песни и думы, часто-густо умышленно «подтягивал» их к европейской мажорно-минорной системе. И в результате мы имеем то, что имеем: осколки величественной и самобытной культуры. Чудом сохранились они в думах старшего склада, так называемых невольничьих плачах и обрядно-календарной поэзии, в частности в колядках и щедривках дохристианского периода нашей истории.

Следом за Николаем Лысенко начали «европеизировать» украинский народный мелос и другие композиторы. Поэтому неудивительно, что мы, кобзари сегодняшние, со средним и высшим музыкальным образованием, слышим и умеем воссоздавать, в отличие от наших предшественников, лишь тона и полутона. А кобзари времен Лисенко и Хоткевича, слепые, униженные, неграмотные, мастерски пели, добавляя жалобности своим думам, четверти, восьмые, а то и шестнадцатые тона, и таким образом их звуковая палитра была богаче и разнообразнее нашей...

Павел Тычина в статье «Остап Вересай (к 50-летию со дня смерти)» подчеркивал: «История кобзарства в Украине, как и всякая история, не является чем-то ровным, гладким. История кобзарства переживала разные этапы своего развития: нарастания, расцвета и упадка. И в соответствии с этим все время изменялся и сам образ кобзаря - от активного, боевого до подтоптанного нуждой, бедностью побитого и наоборот».

Итак, одним из самых больших этапов развития героико-эпического творчества нашего народа следует считать эпоху Киевской Руси. Потом наступил несколькосотлетний упадок жанра. Народные певцы уже не поют думы-былины о сказочной силы богатырях, защитниках родной земли, а горько оплакивают потерю государственности, рассказывают в своих думах-плачах, о жутких мытарствах сотен тысяч украинцев в «тяжелой неволе турецкой, басурманской» и о бегстве отдельных счастливцев из той неволи «на тихії води і яснії зорі, у край веселий, поміж народ хрещений».

Когда-то царские скифы считали порабощенные народы скотиной. Как к скотине относились к нашим пращурам и крымские ордынцы, ибо, как утверждает их автор средины XVI века Риммал-Хаджа, тысячи и тысячи пленных из Украины клеймили раскаленным железом «на тех же местах, что и животных».

Польская шляхта также относилась к нашему народу как к «быдлу», т.е. бессловесным животным. В 1637 году гетман коронный Николай Потоцкий писал в своей реляции: «Если бы карать Украину в соответствии с ее виной... то нужно все Поднепровье и Заднепровье уничтожить под корень. Но достаточно смертью десяти сотен преступников запугать сто тысяч остальных виноватых...»

Не удалось гетману Потоцкому запугать наш народ. Героическая народноосвободительная война под руководством Богдана Хмельницкого закончилась пускай кратковременным, но полным возобновлением государственности края.

И как же изменился украинский кобзарь! Он уже может быть и зрячим, имеет специальное образование (на Запорожье времен Хмельницкого, кроме общеобразовательных, существовало несколько - и среди них кобзарская - художественных школ), он - всегда на линии огня, в центре событий, творец дум и исторических песен, не только воспевающие победы Богдана Хмельницкого и его сподвижников, искренне оплакивают смерть героев, но и направленные против иноземных завоевателей: турецких султанов, татарских ханов, польской шляхты, а со временем, после вынужденного политическими обстоятельствами союза Украины с Россией, и ненасытных московских воевод и бояр. Несколько лет назад, находясь в городе Кременце на Тернопольщине, я был на Пятницком казачьем кладбище. Там, под каменными, чудом сохранившимися крестами, спят вечным сном двести казаков легендарного Максима Кривоноса.

Но не только казаки-запорожцы лежат под склоненными во все стороны крестами, но и казаки-бандуристы. Кременецкие руховцы, наводя порядок на кладбище, нашли пять «вросших» в землю могильных памятников в виде кобзы-бандуры. Одна из них, самая большая и величественная, очень похожа на инструмент, с которым перед Музеем Дмитрия Яворницкого сфотографировался на заре нашего века известный кобзарь Григорий Кожушко.

И снова, как поется в казацкой песне, «лиха доля у гості прийшла». Цинично растоптаны царизмом статьи договора Богдана Хмельницкого, гарантировавшие права и вольности людей разных станов в Украине, уничтожена Гетманщина и Запорожская Сечь, введено крепостное право - и украинские кобзари поневоле из рыцарей духа превращаются в обвешенных торбами нищих. Снова, уже в который раз, изменяется их репертуар - теперь они поют в основном псалмы, канты и так называемые бытовые думы. Из воспоминаний одного из знаменитейших кобзарей наших: «Я их знал всех песен семьдесят, и что же? Редко приходится петь. Хотя бы каждого года по разу все пропел, и то помнил бы, а то редко-редко когда пропоешь. На ярмарки я только в молодости ходил, а потом бросил. Это те, кто с лирой, - так он сядет посреди ярмарки и играет, и голосит, и люди его и слушают, а ты пой две или три, - а тебе достанется одна копейка или две! Люди старые песни и не слушают. Еще раньше старики когда-то звали петь им, а теперь молодые все позабыли: ему пой о старине, а он не знает, что это такое».

Но искра костров киммерийских, сумериянских, антских, скифских, русинско-украинских, казацких, гайдамацких под толстенным слоем пепла тлела, не угасала. Ждала Шевченко. Чтобы вывел Великий Кобзарь своих побратимов снова в первые ряды борцов за свободу Украины, стал их духовным отцом и путеводной звездой.

И себя наш Великий Кобзарь завещал похоронить «на могилі, серед степу широкого, на Вкраїні милій». Была у него какая-то метафизическая связь с теми тысячелетними могилами, ведь сколько трогательных строк посвятил он им! Да и запорожцы, как утверждают археологи, в большинстве случаев почему-то хоронили своих павших побратимов не В, а НА могилах.

Мысль, почему казачество таким способом хоронило своих побратимов, уже издавна волнует меня. Ведь на бескрайних землях вольностей запорожских места для захоронений было больше, чем достаточно, а они хоронили своих «порубанных и пострелянных» побратимов НА скифских и сарматских могилах!

А хоронило запорожское рыцарство своих побратимов на скифских и сарматских могилах, вероятно, потому, что гетманы запорожские считали себя прямыми потомками сарматских князей и будучи ярыми поборниками веры православной, вели летоисчисление по праукраинскому дохристианскому календарю, в соответствии с которым в 1993 году нам, украинцам, исполнилось целых 7500 лет!

И часто мне снится-видится, что это скиф поет-плачет моим голосом то о могиле моего детства, которую, выравнивая (в степи!!!) дорогу, распороли напополам, словно паляницу.

И часто-густо я просыпаюсь в полночь и хочу положить на ноты эту удивительную и тревожную песню-плач. И не способен это сделать. Потому что испаряется пение скифа утренним туманом над рекой моего детства, которая текла до меня тысячи лет, а остался от нее заболоченный ручеек и остатки взорванных динамитом скал. Но еще растет кое-где, кустится диковинное зелье, названия которого уже даже столетние земляки мои не знают. Сорняк, говорят они, да и все. Ранней весной этот «сорняк» волнует мою душу неземным, каким-то марсианским цветением. Когда вечер ложится на землю так плотно, что не видно ни умирающей реки, ни взорванных скал, я сажусь в этом «марсианском» цвету и словно проваливаюсь в тысячелетие истории моей многострадальной, но такой прекрасной земли.

А ночью снова придет в гости скиф с моими глазами и моим голосом. И я в конце концов положу на ноты его пение. И это буде самая лучшая, самая совершенная песня в моем репертуаре.