Место нравственной силы

15 мая 130 лет назад родился Михаил Булгаков. Громкая слава пришла к нему после короткой пятидесятилетней жизни. В этот период рождались и угасали литературные звезды, при появлении блокбастеров извергались лавы восторга, но с течением времени все застывало и стихало, а вот интерес читателей к его творчеству нарастал. Почему? Несомненно, Булгаков — великий мастер слова, стиля, построения сюжета, но не только эти яркие грани его таланта привлекают все новых и новых читателей. Очевидно, он сумел предложить людям нечто такое, что приближает к постижению таинства жизни, хотя, как известно, жизнь тем и интересна, что не дает себя понять.

Каждое поколение прочитывает классиков по-своему. Послевоенному поколению, надежно отрезанному советской властью от доступа к Святому письму, он дал новое Евангелие, или как минимум возможность ознакомиться со старым в его, булгаковском, изложении. А еще он учил не гнуться, не читать советских газет, выставлять за двери швондеров и ставить на место шариковых. Он предлагал людям бесстрашие, уважение к себе, быть внешне такими, каковы они внутренне. И сам подавал пример: когда все рядились под гегемона и классово близкого ему крестьянина, Булгаков носил монокль и серую шляпу; когда все вокруг изрыгали большевистские лозунги, били себя в революционную грудь и распевали «Красная армия всех сильней», он писал «Белую гвардию» и жил по кодексу чести белого офицера. Поразительно, но сам Сталин не отправил его, как Мандельштама, замерзать на лесоповале, а лично позвонил и лично предложил уехать заграницу. Что-то такое, связанное с Булгаковым, диктатор, вероятно, улавливал.

Вот и в нашу эпоху лицемерия, когда почти каждый, проникший во власть, пытается представить себя тем, кем он не является, самое время ежедневно читать книги Булгакова. Там доходчиво сказано о цене человека и критической важности для общества жить по христианским ценностям. Глядишь, все и начало бы налаживаться, если бы все научились хотя бы держать свое слово и выполнять данные обещания.

Михаил Афанасьевич родился, учился и формировал свой характер (да и мировоззрение) в Киеве, что придает его нынешним обитателям ощутимую толику силы и гордости.

С тех пор как Михаил Афанасьевич взял в руки перо, минуло чуть более столетия. Правда, это еще вопрос, откуда вести отсчет, поскольку первый рассказ он написал в семилетнем возрасте, а следующий — едучи в расхлябанном поезде при свете маленькой свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина — через 11 лет. В любом случае за это время на свет появилось более 100 миллионов названий литературных опусов. Вряд ли кто-нибудь осмелится заявить, что Булгаков растворился в этом океане. Если выделять первую сотню самых читаемых в последнее десятилетие книг, в любом из вариантов обнаружится «Мастер и Маргарита», во многих — «Собачье сердце», а в элитном списке — «Белая гвардия». В чем тайна такого успеха? Кстати, не до конца разгаданного.

Внешняя сторона легко объяснима: Булгаков умел выстраивать сюжет, как это мало кому в мировой литературе удавалось. Внутренняя сторона этого таинства неоспорима: магия его стиля легко проникает в души самых разных людей. Его текст мгновенно узнаваем и отличим, и при этом не возникает ощущения тяжести работы над словом, как, скажем, у Льва Толстого. Струйка булгаковского повествования органично вытекает из родника вечности и застывает гречишным медом. Этого достаточно, чтобы прослыть великим писателем, но мало для объяснения феномена Булгакова. Есть еще что-то.

Персонажи его произведений, впрочем как и сам автор, имеют дело с нервными узлами эпохи. Они действуют в обстоятельствах неблагоприятных, часто враждебных, когда вынуждены противостоять вселенскому злу, государству, толпе, массовому психозу, политической конъюнктуре и прочему окаянству. Но они не ломаются. У них достаточно запасов нравственной силы, чтобы не прогибаться и не угодничать. Читатель это понимает. Даже тот, который берет в руки книгу с целью развлечься, как это бывает в случае со Стивеном Кингом. В конечном итоге он получает то, ради чего взялся за чтение Булгакова, но, в отличие от Кинга, он приобретает еще что-то — критически важное, труднообъяснимое, которое входит незаметно, но там, в глубинах души, ворочает глыбы.

Все мы страшимся встречи с главным. А главное в жизни, как говорил Конфуций, — смерть. Ощущая ее приближение, человек ищет поддержки. В прикосновении, слове, взгляде того, кто оказывается рядом. И не только рассчитывая на помощь в попытке уцепиться за жизнь. Он надеется на дыхание тепла в гуще надвигающегося ледяного мрака. Читатель Булгакова его получает.

В романе «Белая гвардия», который, по признанию самого писателя, любил больше всех своих произведений, межличностные отношения персонажей — главная ценность. На ней держится вся конструкция. Именно эта, не поддающаяся измерениям субстанция, является той силой, с которой не может совладать армия, мова, «віра», идеология, государство, коллективная истерия и даже время. Просто не существует такой силы, которая смогла бы преодолеть константу отношений между членами семьи Турбиных и близких им людей. Почему Сталин многократно смотрел спектакль «Дни Турбиных» (15 раз, по другим источникам — 17)? Да потому что, обладая практически всем, именно этого не имел и мог увидеть только на сцене.

Раскрывать источники силы, питающие жизнь человека, — святая миссия литературы. Но этого партийно-советская номенклатура допускать не могла. Тем более гениальным творцам. С 1927 года и по 1940-й — тринадцать лет(!) — в России не было опубликовано ни одно произведение писателя. Да и после его смерти пройдет полвека, прежде чем появится возможность ознакомиться со всем творческим наследием великого Мастера. Но и столь длительный карантин не сработал — Булгаков прорвался к читателю. Читатель — он умный, он все понимает, он своего обязательно дождется. Не понимают те, кто сегодня пытается поставить Булгакова «на паузу». Властям предержащим всех мастей и окрасов никогда не нравились великие писатели, а Булгаков и подавно, потому что в отличие от политиков и пропагандистов, он умел затрагивать такие потаенные струны души, которые заставляли людей волноваться и размышлять над многими аспектами человеческого бытия.

Ход мысли, вроде бы, понятен. В конце концов, насыпь в апреле 1986-го над четвертым реактором песчаный курган высотой в тысячу метров, и ничего такого чернобыльского не случилось. Вот и сейчас они убеждены, что жизнь — не так проста как кажется, она проще. Им мерещится, что выход прост — засыпь пеплом забвения родники культуры, вытрави из обихода даже упоминание имен Булгакова, Бердяева, Бунина, Гумилева, Ахматовой, Пастернака, Цветаевой, Мандельштама, Бродского — тех, кто добрался до вершин духа, и все само собой образуется и преобразится до состояния, когда останется только «садок вишневий коло хати», где с утра до вечера без перерыва на обед будет расцветать то, что они называют культурой. Не получается и не получится, потому что, как метко заметил лауреат Нобелевской премии Томас Стернс Элиот, «...в культуре ничего «насадить» нельзя. Культура растет сама или не растет вовсе».

Речь может идти лишь о содействии сложным процессам. Но откуда государство будет брать для этого силы, если оно находится в положении беспримерного материального и духовного обнищания, гибнет от пандемии коронавируса и других болезней, разрывается экономическими и политическими противоречиями, уже практически не имеет никакого морального авторитета и вынуждено бороться за свою жизнь, преодолевая все новые и новые бедствия?

Три с половиной десятилетия назад киевляне шли на Андреевский спуск к дому под номером 13 не только для того, чтобы подышать историческим воздухом и утолить свои печали, глядя на уютные особняки и зелень крутых холмов, а и в предчувствии возрождения «булгаковского гнезда». Дождались. Музей любимого писателя открыли в лучезарный майский день 15 мая 1991 года, в день столетнего юбилея Михаила Афанасьевича, в самой «маковке» которого на совершенно безоблачное небо внезапно навалилась черная туча, ослепив молнией, оглушив громом и ополоскав ливнем собравшиеся толпы просвещенных киевлян, и тут же бесследно исчезла. Знайте, мол!

Ходят сюда и сейчас. Но уже за другим — подзарядить аккумуляторы, которые быстро разряжаются в изнурительной борьбе за достойную жизнь. Ходят как к месту нравственной силы. Дабы ощутить опору под ногами, когда бредешь по щиколотку в болоте и не знаешь, где провалишься по колено, а где — по горло.

Придавленные внешними обстоятельствами, угрозами будущего, политической истерией, тяготами повседневного хаоса, разгулом лицемерия, надувательства, лжи, недоверия люди тянутся к устойчивому, простому и надежному. Умение держать слово, выродившееся в смехотворный огрызок вчерашнего дня, в наши дни опять начинает цениться обществом выше умения добывать деньги. В перечне незыблемых качеств, без наличия которых существование человеческой личности невозможно, Булгаков устами Николки из «Белой гвардии» прямо говорит: «Да как же можно жить, если не держать слово?»

Пустое занятие искать в наборе необходимых для достижения успеха в современных условиях личностных качеств упоминание таких понятий как честь, благородство, деликатность, сострадание. Якобы ненужные слова. Вчерашние. Безнадежно устаревшие. Как и сказочные попытки защищать униженных, ограбленных жертв, использованных сильными и богатыми. История свидетельствует об обратном.

Вспомним, что роман «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» Сервантес написал в 1605 году. За четыре с хвостиком столетия разгорались и приугасали звезды Оноре де Бальзака, Чарльза Диккенса, Виктора Гюго и многих других гигантов мировой литературы, но не Сервантеса — люди во всем мире проявляли стабильный интерес к неистовой войне странствующего рыцаря с ветряными мельницами. Человек создан для поиска справедливости и его искренне волнует все, что с этим связано. Вконец затравленный и замученный несправедливостью Булгаков решается написать пьесу «Дон Кихот», делает это на особом подъеме и гениально. Он всего год не доживет до ее победного шествия по сценам многих театров.

Слова Рыцаря Печального Образа из его пьесы напрямую относятся к самому Михаилу Афанасьевичу: «Люди выбирают разные пути. Один, спотыкаясь, карабкается по дороге тщеславия, другой ползет по тропе унизительной лести, иные пробираются по дороге лицемерия и обмана. Иду ли я по одной из этих дорог? Нет. Я иду по крутой дороге рыцарства и презираю людские блага, но не честь! Я заступался за слабых, обиженных сильными! Если я видел где-нибудь зло, я шел на смертную схватку, чтобы побить чудовищ злобы и преступлений!.. Моя цель светла — всем сделать добро и никому причинить зла».

Имена Сервантеса и Булгакова будут жить еще долго, очень долго по крайней мере неизмеримо дольше, чем сможет продержаться на плаву их пластиковая диджитализированная «культура». Уже доказано.

Личность автора всегда связывают с его произведениями. В случае с Булгаковым они уникально гармоничны. Не внешне и не событийно, а своей глубинной сутью. В мощной полифонии его вещей звучат разные мелодии, от громовых библейских аккордов до задиристой «Кукарачи», но ни в одной из них не услышать фальшивой нотки соглашательского толка. А вообще, как он виделся современникам при жизни?

С создателем первой биографии Булгакова Павлом Сергеевичем Поповым писателя связывала долгая и глубокая дружба. Кстати, подвальчик в Плотниковом переулке на Арбате, где он проживал с супругой Анной Толстой, воспет в романе «Мастер и Маргарита». К наблюдениям Попова можно относиться с доверием. Цитата эта редкая, поэтому приведем ее без купюр:

«Как человек Михаил Афанасьевич отличался исключительным обаянием, так ярко отражавшимся в его улыбке, пытливых лукавых глазах и заразительном смехе; другая черта его — глубокое благородство: он был настоящим гуманистом. Деликатный даже в мелочах, он тонко чувствовал чужую жизнь… Интересы его были чрезвычайно гибки, широки и многогранны, он с живым вниманием вникал во все, что встречалось ему на жизненном пути… Ирония у него неизменно сливалась с большим чувством, остроты его были метки, порой язвительны и колки, но никогда не шокировали. Он презирал не людей, он ненавидел только человеческое высокомерие, тупость, однообразие, повседневность, карьеризм, неискренность и ложь, в чем бы последние ни выражались: в поступках, искательстве, словах и даже жестах. Сам он был смел и неуклонно прямолинеен в своих взглядах. Кривда для него никогда не могла стать правдой. Мужественно и самоотверженно шел он по избранному пути. Писательская работа Михаила Булгакова никогда не останавливалась».

На пике «моды на Булгакова» в конце XX — начале XXI века было издано немало хороших книг, но в них как-то невнятно сказано о той цене, которую Михаил Афанасьевич платил за право жить как он хотел. Сплошь и рядом людей, даже великих, несет мощный поток судьбы. Но не в случае с Булгаковым — направление жизни он всегда выбирал сам.

Наследственный замес ему достался крутой. Оба деда, и по материнской и по отцовской линии, были священниками, отец служил не завгаром, а был профессором Киевской духовной академии, удостоенным степени доктора богословия. Знаток истории западных вероисповедований, древних и многих европейских языков, издавался за рубежом. Как и его сын Михаил, умер от нефрита, так же не дожив до пятидесяти.

Отец был очень серьезным и чутким человеком, мать — очень веселой женщиной и незаурядной учительницей. Господь дал им семерых детей и счастливейшую семейную жизнь. События гражданской войны вытолкнули младших братьев Михаила Афанасьевича в эмиграцию. Братья Турбины — братья Булгаковы принадлежали к одной семье и духовной, национальной и всечеловеческой, границ которой нет, как нет ни физических, ни этнических, ни политических границ для сердец подлинно-человеческих.

Михаил с детства отличался яркой индивидуальностью. Семья испытывала трудности (ведь отец умер рано), но жила дружно и радостно. В доме все время звучали музыка, пение и смех. Много танцевали. Миша играл на пианино увертюры к любимым операм, приятным баритоном пел арии (одно время он мечтал стать оперным певцом), был режиссером постановок-шарад, блистал как актер в любительских спектаклях. Увлекались теннисом, крокетом, а братья — новой тогда игрой — футболом. Но преобладали интеллектуальные интересы, много читали и прекрасно знали русскую литературу. Закваска крепкой семьи сказывалась всегда, особенно в периоды острой травли писателя.

Киевская Первая гимназия в те годы считалась лучшей в городе и, естественно, в ней собрались отпрыски киевской знати и, как бы сейчас сказали, городской элиты. Но Миша верховодил и здесь. Ни одна проделка не обходилась в гимназии без него. Константин Паустовский был моложе, но хорошо запомнил стремительную его живость, беспощадный язык, которого боялись все, и ощущение определенности и силы, которые чувствовались в его каждом, даже незначительном слове.

По окончании гимназии в 1909 г. Михаил выбирает медицинский факультет Киевского императорского университета св. Владимира — работа медика казалась ему блестящей и привлекательной. Получив звание лекаря с отличием, в 1916 г. добровольно уехал на юго-западный фронт, где работал в военном госпитале.

Его первая жена Татьяна Николаевна, в девичестве Лаппа (он женился, будучи еще студентом), помогавшая ему в качестве сестры милосердия, вспоминала: «Там очень много гангренозных больных было и он все время пилил. Ампутировал. А я эти ноги держала… Он так эти ноги резать научился, что я не успевала… Держу одну, а он уже другую пилит. И военным доктором и земским врачом он всегда старался помочь больным, облегчить их страдания. Как-то привезли мальчика больного дифтерией, Михаил решил, что для спасения жизни ребенка необходимо отсосать дифтерийные пленки. При этой операции он заразился. У него начался сильный зуд, распухло лицо, и тогда он попросил ввести морфий. Он регулярно его требовал. Я заставила его уехать». В Киев он приехал законченным морфинистом.

Осенью 1919 г. белые мобилизовали Булгакова, дали ему погоны, оружие и направили во Владикавказский военный госпиталь, так что, говоря о нем никогда не следует забывать, что он был белым офицером со всеми вытекающими последствиями. В госпитале он начал по ночам писать рассказы и фельетоны для местных газет. Город захватывали то красные, то белые и все пытались притащить его к операционному столу — хороший доктор нужен всем. Это было время прозрения:. «Я видел как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют людей, стекла в поездах, видел разрушенные и обгоревшие дома… тупые и звериные лица… видел толпы, которые осаждали подъезды захваченных банков, голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров, видел газетные листки, где пишут в сущности об одном: о крови, которая льется и на юге, и на западе, и на востоке, и в тюрьмах. Все воочию видел и понял окончательно, что произошло».

По собственному свидетельству, Михаил Афанасьевич пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года (бывают моменты замирания маятника в апогее), когда решил навсегда бросить медицину и отдаться литературе. С огромными мытарствами он в 1921 г. добирается до Москвы без еды, вещей, денег, прихватив с собой лишь талант. Он шел по Москве в длинной, похожей на доху, мехом наружу шубе, в глубоко надвинутой на лоб шапке. Прохожие останавливались и с любопытством смотрели ему вслед. Но кто и что могло остановить Булгакова? Его никогда нельзя было заставить отказаться от того, во что он верил глубочайше и до конца. Он пробавлялся копеечными заработками в газетах, работал не просто упорно, а с остервенением, с утра до вечера каждый день без перерыва. В доме не было ни картошки, ни хлеба, не было ничего, но однажды ночью он достал листочек чистой бумаги, на котором школьной ручкой вывел «Белая гвардия. Роман». Он даже не верил, он твердо знал, что с этого мгновения началась его мировая слава. Отныне жизнь обрела высокий смысл: ночью можно было забиться в угол и воспаленным пером, не остывшим от пережитого, писать свой первый роман. Не потому ли в нем до сих пор ощутим живой нерв?

В сентябре 1923 г. он записывает в своем дневнике «Среди моей хандры и тоски по прошлому, иногда, как сейчас… в этой гнусной комнате гнусного дома, у меня бывают взрывы уверенности и силы. И сейчас я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верю, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни знаю».

Так оно и произошло. Его литературная карьера началась крупно и сразу, с первой публикацией романа. Все, что писал Булгаков, выхватывалось из-под локтя и тут же издавалось в Москве, Риге, Берлине. Газеты изрыгали пламя, запустив в обращение термин «булгаковщина», коллеги по перу строчили в ОГПУ доносы, призывая остановить этого апологета белогвардейцев, автора всюду сопровождали толпы поклонников, Появились деньги. Булгаков стал попивать красное вино, купил будуарную мебель, заказал брюки, почему-то на шелковой подкладке.

Первая жена Татьяна Лаппа вытащила его из безнадежной ямы, как, впрочем, вытаскивала из лап красных, бандитов, вырывала из лап голодной смерти, нищеты и прочих напастей. Но тем не менее, прожив вместе одиннадцать лет, он ушел от нее к яркой только что приехавшей из-за границы, увлекавшейся верховой ездой, водившей автомобиль (что среди женщин было большой редкостью) Любови Евгеньевне Белозерской. Этот брак продержался десять лет и уступил дорогу последнему — с Еленой Сергеевной Нюренберг. Она была замужем за успешным руководителем Евгением Шиловским, жила в полном достатке, но с тоской в душе. А далее с ней случилось все то же, что и с Маргаритой, на том же маршруте и с теми же желтыми цветами, и она порвала налаженную, внешне такую беспечную счастливую жизнь и ушла к Михаилу Афанасьевичу в бедность, в риск, в неизвестность. Лукавила, конечно: в бессмертие она ушла.

Елена Сергеевна взяла на себя всю деловую часть жизни Булгакова, до последнего вздоха писателя, когда он практически ослепший и измученный до предела болями диктовал последние страницы «Мастера и Маргариты», наделил ее полномочиями править текст и обращаться с ним как автор. После смерти писателя она добрых три десятилетия (умерла в 1970 году) не упустила из-под своего контроля ни одной буквы, имеющей отношение к ее гениальному мужу и его наследию.

Булгаков был влюбчив. Удивительно, но каждая женщина, в которую он влюблялся отчаянно, что называется по уши, буквально угорала от любви. Женат он был трижды и все три женщины, поочередно носившие его имя, были прекрасны, благородны, заслуживали восхищения и любви. И в каждую поочередно он был влюблен. Но королевой называл только одну из них.

Вообще-то, Михаил Афанасьевич легко бросал людей — был чрезмерно требователен. Многие его не любили за надменность и высокомерие. Порой создавалось впечатление, что лишь одному ему открыты высшие истины человеческой жизни, его моральный кодекс как бы безоговорочно включал в себя все заповеди Ветхого и Нового заветов. Но это была лишь защитная маска, под которой скрывался деликатный, честолюбивый, легкоранимый художник.

Его необыкновенная предупредительная вежливость сочеталась с необыкновенной же скромностью, простота, искренность, все пронизывающий юмор, благородство, свобода мысли и поведения, нетерпимость к фальши и лицемерию — все в нем казалось особенным. К тому же у него были ловкие руки, точный глазомер, мгновенная реакция на неожиданность, изобретательность — все, что он делал, до мелочей было талантливо. Создатель явно не пожалел небесного огня, вливая в его душу жизненную силу. А то, что у Небес имелись определенные планы в его адрес, проясняют главные черты его личности. И наиглавнейшая — бесстрашие. Он был бесстрашен всегда и во всем. Он был ранимый, но сильный. Доверчивый, но не прощающий никакого обмана, никакого предательства. Воплощенная совесть. Неподкупная честь. Остальное уже вторично.

Роман «Белая гвардия» начал печататься в журнале «Россия» в 1925 году. Еще не прошло и десяти лет после революции, а гражданская война и вовсе закончилась недавно, три года — не срок. Служивый люд стремился всячески продемонстрировать советской власти свою лояльность, интеллигенция — прикрыть грех чуждого происхождения, мещане — выглядеть пролетариями, а люди искусства били в барабаны — взвейтесь кострами синие ночи…, дескать, все мы — дети рабочих. Выражение лиц носили остервенелое, а в одежде доминировали фабричные мотивы, чтобы через прорехи выглядывало мускулистое пролетарское тело. Все вокруг притворяются, а тут, понимаешь ли, шастает персона с моноклем (Михаил Афанасьевич долго за ним охотился), носит приталенный френч с белоснежными рубахами и галстук-бабочку, целует дамам ручки и поражает трудовой коллектив изысканными манерами. Они не могли себе этого позволить, а Булгаков мог. Масштаб личности у него был другой. Он не пытался что-то кому-то доказывать или демонстрировать, он делал, что хотел.

Такой уровень свободы личности производил сильное впечатление. Даже на самого-самого. Перед ним стояли навытяжку миллионы людей, ловили каждый его жест, трепетали под его взглядом, но только не этот литератор. И диктатор, вместо того чтобы отправить его замерзать у костра на лесоповале, как Осипа Мандельштама, звонит Булгакову по телефону. Лично. Предлагает выехать за рубеж. Но тот не хватается за соломинку, а отказывается, поскольку настоящий писатель жить вдали от своего народа не может. Диктатору сложно представить себе, что существуют люди с таким самоуважением, которое не позволяет им лгать и притворяться.

Нам не суждено узнать, какие душевные силы необходимы для того, чтобы жить вопреки. Но мы знаем, что это был сознательный выбор. На примере финала его жизни. Как врач он отлично понимал, что с ним происходит и готовился к последним физическим страданиям. Испытывая непереносимые боли, он находил в себе силы успеть закончить роман «Мастер и Маргарита». И сделал это.

В разное время на передний план выходят разные ценности из многогранного наследия Булгакова. Сегодня, когда лицемерие и обман становятся чуть ли не главной бедой, моральный императив произведений Мастера и чистопородный пример его личной жизни — в особой цене. Это место нравственной силы, с которого начинается все хорошее, к чему мы стремимся.