ЛЮДИ И АНГЕЛЫ

Берлинский международный кинофестиваль, по сути, открывает мировой киносезон. Есть, правда, еще Роттердам, но я там никогда не был, поэтому значимость тамошнего феста оценить по-настоящему не в состоянии. Так или иначе, Берлин как бы ощупывает грунт: а ну-ка, ну-ка, ну-ка… Чтобы пойти дальше тверже и увереннее.

Уже третий сезон подряд во главе Берлинале Дитер Кослик и его команда. Вряд ли можно сказать, что они предприняли какую-то революционную перестройку фестиваля, в общем и целом он остался тем же. И вместе с тем стал все же несколько другим, более живым, динамичным, молодежным. Не случайно такое внимание здесь к молодому поколению, не случайно появление семинара молодых кинематографистов, Кампуса талантов, к которому сам Кослик проявляет повышенный интерес. Там, кстати, была группа украинцев численностью восемь человек (для сравнения — из России только двое), а режиссер Вера Яковенко и вовсе пробилась в четверку тех, кто добился права снять в фестивальные дни короткометражный фильм. Она его и сняла, после чего голосованием самих же участников семинара определялась лучшая работа. Верина таковой не стала, но это уже нюансы.

Изменилось и отношение к национальному немецкому «продукту»: он «уважать себя заставил» и лучше «выдумать не мог», чем предлагать зрителю все лучшее, что производится в Германии на протяжении последнего года. Да и в конкурсной программе в последние несколько лет было до четырех «хозяйских» картин. И что же — научили уважать, жюри в том числе. Только что закончившийся 54-й фестиваль увенчал лаврами победителя, «Золотым медведем», режиссера Фатиха Акина за фильм «Против стены». Картина совместного немецко-турецкого производства, ее постановщик — 30-летний уроженец Гамбурга, этнический турок. Его соплеменников, как известно, в Германии очень много. Настолько, что в том же Берлине есть целые турецкие кварталы, а еще рестораны, бары, кафе, культурные сообщества, два телевизионных канала… Словом, есть условия для сохранения этнокультурной идентичности. Но так ли уж все безоблачно?

Картина Акина исследует ту реальность, в которой живут ее герои, 40-летний Чегит (Бирол Онел) и 20-летняя Сибел (Сибел Кекили). В сущности, она представляется им отчаянно герметичной и совершенно чуждой. Неслучайно фильм начинается фронтально выстроенным кадром, в котором мы видим оркестр, расположившийся у реки, на фоне мечетей. Потом этот кадр будет не раз повторен — то ли сон, то ли мечта об иной, близкой, интимно прогретой реальности. А эта, европейская, городская — нет, она порождает одно лишь желание: как-нибудь убежать. Однако же вокруг стена, через которую не перескочить. На эту — физически осязаемую и в то же время метафорическую — стену и направляет свое авто Чегет. Но остается жив…

В больнице врач пытается врачевать не только тело, но и душу, выдавая достаточно мудрый и взвешенный совет: «Если не можете изменить окружающий мир, измените свой, внутренний». Но для этого между двумя реальностями надо бы нащупать хоть какие-нибудь точки соприкосновения. А у Чегета комфорт в душе возникает лишь с появлением на личностном экране той самой картинки с оркестром у реки — вот то родное, душевное… Чем-то знакомым повеяло, похожим на состояние души наших «шестидесятников», некогда воспевавших городскую цивилизацию и в то же время не находивших в ней искомых гармоний (напомню, нашему режиссеру — тридцать и он дитя поколения 60-х).

Нет, современный город — изверг, многоголовый спрут, который пытается выдавить из человека его самость, его неповторимость. Остается бунтовать, убегая в наркотические безумства, в алкогольную прострацию. Сибел — туда же. И те же покушения на самоубийство. Как преодолеть это, и возможно ли? Девушка вынуждает Чегета жениться на себе, угрожая наложить на себя руки. Сватовство, выстроенное на лжи: он-де успешный менеджер, то, се. Родители дают согласие. Свадьба, с которой начинается новый виток безумств. Сибел остается то же самое — отдавать свое тело другим, оставляя себе лишь узкое пространство души. Нет, не получается что-то переделать — хоть себя, хоть мир. Бывают, бывают попытки вернуться к жизни, самой обыкновенной, домашней, радостной. Сибел, как женщина, существо с неутраченным инстинктом жизни, пытается вытащить их обоих на поверхность. Но тут же включаются тормоза и он удирает, снова падая и разбиваясь. Пока и вовсе не попадает в тюрьму, убив одного из ее любовников. Только после этого она покидает Германию и приезжает в Стамбул, на родину предков. В картинку с рекой и минаретами. Чтобы припасть к истокам… Правда, город этот практически ничем не отличается от европейского. Мир тронулся рассудком, зловоние цивилизации пропитало все поры человеческой жизни. Как тут ее переделать, как излечить безнадежно больного? Трудом, рутинным и каждодневным? Но эти буржуазные ценности-радости слишком скучны для человека, а главное — они не позволяют ему нащупать пространство свободы. Где оно? Быть может, в процессе самосовершенствования, самоочищения… А быть может, и нет. Герои снова вместе, а ответа нет как нет — ни на Западе, ни на Востоке: все представляется иллюзорным и призрачным, равно как и любой рецепт преодоления дисгармонии, ощущения пограничности ситуации, в которой оказался сегодня человек.

Вот такой фильм и вот такие размышления поддержало жюри Берлинале во главе с известной (главным образом по картине братьев Коэнов «Фарго») американской актрисой Френсис Макдорманд. Кстати, если посмотреть победителей фестиваля последних лет, то практически неизменной является установка на поддержку поиска выхода из тупика, в котором оказался человек. «Интимность» француза Патриса Шеро (2001 год) в своем послании призывала распознать в другом другого, прежде всего как субъекта духовного взаимопроникновения. «Кровавое воскресенье» британца Пола Гринграса (2002) рассказывало о насилии над другим как истоке главнейших зол человечества. Лента «В этом мире» еще одного британца, Майкла Винтерботтома (2003), раскрывала трагическую иллюзорность поиска себя за пределами себя же…

Поддержало жюри и другой фильм, тоже тридцатилетнего (!), аргентинского режиссера Даниэля Бурмана «Утраченные объятия», присудив ему сразу два приза — Гран-при «Серебряный медведь» и такого же «медведя» исполнителю главной роли Даниэлю Хендлеру (как лучшему актеру фестиваля). Заслуженно, мне кажется. Живая, остроумная, глубокая картина. Ее материал — все тот же город, окраина Буэнос-Айреса. Люди здесь занимаются в основном торговлей, и это дети разных народов: корейцы, поляки, евреи… Интересы их мелки, хотя никак не скажешь, что жизнь скучна и неинтересна. Водопад эмоций, движений, треволнений, блестяще поддержанных камерой Рамиро Севиты — съемка с рук, быстрые, почти репортажные зарисовки быта, всего этого легкого латиноамериканского сумасшествия, когда все вспыхивает внезапно и столь же внезапно гаснет. Импрессионизм, современный импрессионизм.

Вот здесь и живет Ариэль (тот самый «посеребренный» Хендлер), который, однако, занят тем, как бы выбраться за пределы этой галактики. Дело в том, что его бабушка некогда покинула Польшу, спасаясь от Холокоста, и теперь герою картины хочется непременно получить польский паспорт, чтобы документировать, так сказать, свои корни. Занимает его и образ отца: зачем покинул он некогда семью, зачем уехал в Израиль, отчего никогда не пытался напомнить о себе? На подобные вопросы мать Ариэля отвечает ссылкой на кино (и мы видим цитаты из картины Витторио де Сики), приводя в пример историю, рассказанную в знаменитом итальянском фильме «Подсолнухи»: в военные годы солдат остается в Украине, и когда любимая женщина (София Лорен) спустя годы, находит его (Марчелло Мастроянни), он уже совершенно другой. «Война меняет человека», — таково объяснение.

Да, мир текуч, переменчив, и этим прекрасен — об этом, собственно, и рассказывает фильм. Переменчив и человек — с этим надо бы согласиться, если не примириться даже. Ариэль — по молодости ли, по неопытности ли — пытается перемонтировать действительность, заодно исправив кое-что в прошлом. Иронический закадровый текст от героя не оставляет сомнений в том, что всерьез к этому не относится и автор. Но все же, все же… Подвигнув, скажем, свою бабушку на воспоминания, внук пробуждает в ней нерастраченное желание петь, быть артистичной и блестящей. Уже на титрах мы увидели ее концертный номер, публика в фестивальном зале отреагировала адекватно — аплодисментами — и тут же была поддержана режиссером: бабушка внезапно кланяется с экрана в зал и игриво спрашивает: «Вам понравилось?» И уже овация: мессидж режиссера с благодарностью принят. Мы люди, мы прекрасны в минуты, когда обнаруживаем способность к глубокому и вполне артистичному контакту.

И отец — он возникает, словно видение, перед сыном, вызванный его желанием, его истовым стремлением переиначить жизнь, совершенствовать себя и близких. Утраченные некогда объятия прорисовываются в кадре, обретая некую вполне физическую реальность.

Отец и сын, отец и дитя — как часто возникает в современных фильмах этот сюжет. Он возникает, к примеру, в очень хорошем, на мой взгляд, фильме известного норвежского режиссера Ханса Петера Моланда «Прекрасная страна» (совместное производство Норвегии и США). История вьетнамского юноши, который отправляется на поиски отца, некогда уехавшего в Америку и там растворившегося. Эпическая вещь, и каких только приключений и невзгод мы в ней не видим — и рабство, и унижение в лагерях для эмигрантов, и суровое испытание морским путешествием, и жизнь в городе-колоссе, Нью-Йорке. И, наконец, отец, который живет в Техасе, в почти безлюдной глуши… Постепенно, медленно, но верно начинается движение душ навстречу друг другу. Наверное, не случайно это происходит на маргиналиях, на полях большой современной жизни, со всеми ее миазмами.

В фильме хорошо известного у нас корейского режиссера Ким Ки Дука «Самаритянка» («Серебряный медведь» за лучшую режиссуру) тоже история отца и его юной дочери Джао-Ин (Квак Жи Мин). Как всегда, кореец предлагает довольно жесткую криминальную историю, где много трупов и ужасов, хотя, в отличие от других своих картин, здесь он не пытается излишне пугать зрителя. Главная героиня живет со своим вдовым отцом, который в дочке души не чает, более того, накачивает ее тело озоном высокого духа, высокой культуры. Каждый день начинается с того, что он надевает на ее голову наушники, в которых звучит классическая, божественная музыка европейских композиторов. Увы, в один не очень прекрасный день он узнает, что дочь его подрабатывает проституцией. Хотя на самом деле там своя изюминка и своя история. Однако потрясенный отец решает изменить ситуацию доступными ему, полицейскому, средствами… Хорошая, очень внятная картина, финал которой дарует надежду на то, что усилия отца все же не напрасны.

Да, из людей плохо получаются ангелы, совершенные творения редко вылепливаются из живых существ. В этом имеет возможность убедиться герой фильма «Первая любовь» 35-летнего итальянца Маттео Гароне («Серебряный медведь» за лучшую музыку, которую сочинила и исполнила группа «Осирис»). Главную роль, скульптора по металлу Витторио, исполнил непрофессиональный актер, писатель Виталино Тревизан. Неказистый, в общем-то, мужичок был выбран, думаю, за вполне естественный блеск глаз, изобличающий безумную страсть к преобразованию действительности.

С металлом получается неплохо — помещенный в огонь, он размякает и поддается ударам молота и сердца. А вот с выбранной для очередного эксперимента женщиной по имени Соня (Мичела Секон) получается не так замечательно. Скульптор решает «слепить» ее как бы заново, эдаким шикарным пигмалионским жестом выкачав из тела «лишние» части. Эталоном наверняка служит человеческий скелет — по крайней мере так читается кадр, в котором героиня позирует художнику рядышком с гармонически сложенной грудой костей. Только вот незадача: не получается отучить тело быть телом. И хоть актриса похудела в процессе съемок на целых пятнадцать килограммов, хоть мы, зрители, в течение ста минут имели возможность созерцать усушку и утруску телес едва ли не до полной костлявости, все же природу-мать перехитрить не удалось. И слава Богу, я так скажу…

Кино, как и искусство в целом, всегда стремилось рассказать о людях, обретших ангельскую плоть. Об этом рассказала выставка «Ангелы в кино», открытая в Берлинском музее кино. Человеку так хочется хоть иногда преодолевать свое физическое и нравственное несовершенство и взлетать ввысь. На здоровье, были бы крылья.