КОМФОРТНОСТЬ «ТАЄМНОЇ ЛОЖІ»

Ему удалось убежать, этому «великому одеському втікачеві», и не «на ясні зорі, тихі води» (простите за самоцитирование), а куда-то туда, где его, Федюка, якобы никто не найдет и вместе с тем — прочтет. Но не все вчитаются. Это последнее во времени прибежище поэта — «Таємна ложа» — книга совершенно новая, довольно неожиданная и эвристическая, ведь в отличие от предыдущих сборников, куда вошли уже печатавшиеся стихи, в «Таємній ложі» почти все стихотворения новые. Поэтому книга создает впечатление свежее и очень целостное. Размещение стихов тщательно и довольно нетрадиционно продумано, они представлены не по цикловым признакам, а по принципу, так сказать, калейдоскопичности. То есть автор следует за последовательностью узоров, возникающих в волшебном устройстве от незначительного, хотя по результатам зачастую тектонического встряхивания.

Калейдоскоп, может, и не слишком удачная аналогия, но если воспринимать поэзию как игру, то почему бы нет? Эта игрушка дает тому, кто с нею играет, одно-единственное удовольствие: созерцание узоров невероятной красоты, возникающих с помощью примитивных разноцветных стеклышек. Но проблема не в примитивности игрушки, а в том, кто и что видит в этих бесконечных узорах. Это как с облаками: кто-то, созерцая движение кучевых, слоевых или перистых скоплений газа, видит сказочные замки или фантастический зверинец, а кто-то размышляет, можно ли завтра сажать картофель и пойдет ли наконец дождь на рассаду.

Поэзия — вещь не утилитарная, но иногда без нее невыносимо жить, как без тех облаков-птиц или невероятных калейдоскопических узоров. Иногда у определенной категории (или, лучше, касты) людей не совсем нормальных возникает потребность, выхватив из будничности причудливый узор, тут же попробовать его разгадать, прочитать, раскодировать, как им кажется, знаки судьбы, на первый взгляд, в будничных явлениях. Именно поэтому «Таємна ложа» Тараса Федюка тайная, ибо — для посвященных. Поэт предлагает поиграть в чтение, расшифровку тайнописи-клинописи, выдуманной им для близких по духу и крови. Многие стихи «Таємної ложі» являются вариациями на темы из предыдущих книг — «Хрещатих південних снігів» и «Золота інків».

А особенно это касается такой деликатной материи, как любовь. Чтобы постичь, что скрывается за словами «Ти приїдь на вокзал, як повтор / золотого, крім всього, аі», нужно знать не только хрестоматийный стих А.Блока, но и стихи, посвященные киевской любви лирического героя Федюка из уже упомянутых предыдущих сборников, где говорится и о вокзале как символе только что обретенного счастья и вместе с тем неминуемой разлуки, и про «копієчку по золотому» из «Поеми» (книга «Золото інків»). Когда автор этих строк упрекала поэта в готовности отречься от любимой вместо того, чтобы чем-то ради нее пожертвовать, да еще и взвалить на ее плечи непосильную ношу рождения Иисуса (цикл «Господь тебе храни» из книги «Золото інків», кстати, заявленный как будущий сборник, но так и не ставший им), она не надеялась, что в интимной лирике поэта произойдет вот такой качественный перелом. Да, в «Таємній ложі», как и положено, имя любимой зашифровано, но у любви уже нет того страшного оттенка обреченности и безнадежности, как в предыдущих книгах. Трагизм отступает перед осознанием того, что влюбиться стоит, лишь бы было о чем вспомнить и написать: «Цей спогад ніяк не минає. З тобою і твій. / Осінні дощі, наче петлі нічних птахоловів». Поэт свободно жонглирует воспоминаниями о встречах, разлуках, о городах, селах, курортах и лиманах. «Цигаркову сукню» киевской любимой может поднять на иголки ежик где-то в южных степях, и уже и не поймешь, где его харьковская любовь, где львовская, а где — та первая, осевшая на самом донышке юношеских воспоминаний. Стеклышки воспоминаний поэта об осуществленных-неосуществленных чувствах мерцают в калейдоскопе памяти, сотворяя совершенные узоры стихов. Но, как всегда, этого мало, ибо поэт, сознавая, что «зафіксоване й нетлінне» далеко не все, стремится ежеминутно чувствовать невидимую нить, связывающую его с жизнью, и запечатлеть ее хотя бы в стихах: «як хотілося написати хоча би P.S. про кохання...» И все-таки пишет — используя уже традиционные для себя символы («залізний потяг», «тепловоз» и оглушительная ночная тишина, одиночество с книгой на груди и невыносимое ожидание звонка как надежды на счастье), но (как постскриптум к «Поемі») — «Лише під ранок білий телефон / У груди сипоне холодним чимось — / Це ти. І книжка вислизне з долонь. / Ми розлучились».

Этот P.S. еще и для того, чтобы когда-то и это вспомнить, ведь жизнь — ряд воспоминаний, и чем их больше, тем жизнь длиннее: «...життя коротке — / Взагалі-то штука длінна — / Річ». Очевидно, приятно будет в старости, сидя где-то около камина в доме на берегу моря, вспоминать, как оно было и что. Главное — никого к ним не подпускать, а если и пускать, то лишь тех, кто ЗНАЕТ, тех, кого можно впустить в «Смерк спілкування...» и в «Спогадів касту». А остальное — пусть догадываются, что скрывается за утонченно-насмешливыми строками, совершенной формой и совершенно загадочными подтекстами.

Относительно формы, то Тарас Федюк владеет ею в совершенстве. А что? Встречали ли вы у кого-то из современных поэтов гекзаметр? Я — только в «Таємній ложі». Еще и не один. Это что, утонченный мазохизм? Думаю, нет. Даже в гекзаметре, этом героическом размере, поэт сумел высказать свои специфически самоиронические размышления про «дорогу до штучки / чи штуки», придав сугубо античному размеру органически украинское звучание, где и о черном бычке, жевавшем все подряд, говорится, и о давней привычке не пить, несмотря на то что «хочеться коротко сильно і страшно напитись». Тем не менее за виртуозным жонглированием строфами и размерами проглядывается отнюдь не старание доказать всем собственное мастерство и восхождение на вершины версификации. Здесь уже говориться о понятии, название которого отличается от только что упомянутого слова отсутствием лишь одной буквы. Когда для многих современных поэтов самоцель — версификация (или, наоборот, демонстративное избежание канонических форм, в частности рифм), то для Федюка мастерство прежде всего — способ верификации, то есть попытка постижения истины, или, скорее, проверки на истинность собственного бытия как поэта.

Возвращаясь к гекзаметру, отмечу, что в «Таємній ложі» он не случаен: в книге много и прямых ссылок на Элладу, и полупрозрачных намеков на страну маслин и поэтов. Возможно, потому что сам поэт с юга и ему очень близок соленый дух недалекого моря, дикие маслины, горячий воздух, ну и, соответственно, неумирающий дух опального римского поэта Овидия: «тут на зоні був овідій / зек на прізвисько назон». Немного странно (как непосвященному), почему вдруг украинскому поэту ближе по духу поэт античный, нежели, скажем, «батько Тарас», в честь которого, собственно, и назван наш герой. Но, внимательно просмотрев книгу еще раз (а то и не раз!), замечаешь, что для него это имя не честь, а проклятие, похожее на родовое. Ну, конечно, все наши поэты ведут свою родословную от «батька», ссылаясь на него где надо и где не надо, а здесь тот, кто мог бы запросто объявить себя наследником духа Тараса по праву имени, вспоминает «пророка» в контексте бытовом, почти не связанном с творчеством: «а про минуту останню тяжкую не будем». Впрочем, все-таки признает первородство, снова в непозволительно-ироническом, не божеском контексте: «І вона піде собі навіки, / так, як все пішло із «Кобзаря». И именно это отсутствие пафоса побуждает воспринимать его поэзию как «продовження»...

Хотя словосочетание «таємна ложа» ассоциируется прежде всего с масонами, в книге встречаем только отрывочные воспоминания о свободных каменщиках, да и то преимущественно в ироническом контексте: то поэта Язона называет масоном, то у половецких мустангов «очі налиті медузами і кабалою». Звукопись также несколько перекликается с масонами: «Вершники асимільовані або до нашої ери / вбиті». Но это, скорее, для запутывания следов, для того чтобы обмануть тех, кто будет искать в «Таємній ложі» какое-то эзотерическое знание, на которое всегда претендовали масоны. Знания здесь действительно есть, и действительно для посвященных. Но только для тех, кто поймет, почему Сен-Жон Перс превращается в поэта Сен-Жон Пруста, который «лежить на персах» (вот разгадка?). Для тех, кто хочет отыскать смысл в неартикулированной жизни, когда она уже артикулирована, для тех, кто знает, как «квітне бузок божевільний, що посадила мати», когда на кладбище одной могилой было меньше...

Эта книга — загадочная и прозрачная одновременно. И тому, для кого она станет понятной, будет так комфортно в этой «Таємній ложі», что к ней захочется возвращаться вновь и вновь.