Когда читаю «На Москве»...

Почти два столетия назад Тарас Шевченко поставил перед украинцами задачу: ответить на вопрос, «чия правда, чия кривда і чиї ми діти». В наше время предлагается другая головоломка — выяснить, где мы живем: «в Украине» или «на Украине». Особенно это почему-то интригует наших соседей — и по территории, и по языковой группе. Яркий пример — статья Александра Смирнова «Когда услышу «в Украине»... («ЗН», 16.10.2004.) Жаль только, что уважаемый автор обошел вниманием несколько весьма существенных аспектов затронутой темы.

Вспоминается телемост между Киевом и Москвой во время парламентских выборов в Украине. Выступает кто-то из москвичей, говорит, вот у нас в России, вот так, а у вас — в Украине»... И здесь, как на амбразуру, бросается Дмитрий Рагозин:

— Не «в Украине», а «на Украине»! Так требует природа русского языка!

И какое же торжество посвященного в таинственные глубины лингвистики слышалось в голосе невольного дидаскала! Торжество жреца, спасающего от небрежно-неосторожного профана священную чистоту мистерии... И — торжество своего превосходства.

Как свидетель этого лингвистического «подвига», я имел достаточно оснований, чтобы усомниться в его обычной искренней преданности академической истине: слишком много страсти и торжества. Так много, что сразу улавливалась связь между тем, что говорил Рагозин, и тем, что незадолго до телемоста «выдал» в эфире сотрудник русской редакции радио «Свобода» Петр Вайль: якобы украинцы не хотят употреблять традиционное «на Украине» потому, что в этом им слышится обидное «на окраине»... Этот нюанс более всего был нужен Рагозину: дескать, вам не мило слышать «на Украине»? Ничего не поделаешь: так велит «великий и могучий...». (Это не помешало другому автору из той же «Свободы», кажется, господину Ройтману, в другой передаче назвать эту общеизвестную сентенцию из Тургенева «высокопарной чушью».)

...В курьезные ситуации попадают иногда российские авторы, соблазненные мнимой понятностью решений, касающихся чего-то украинского, в частности языка. Помню, как после войны в прикарпатском селе в воскресный день к группе крестьян подъехал «газик», и энкаведист начал расспрашивать о ком-то из жителей села. Нужно было видеть, как смутились прикарпатцы, когда им пришлось отвечать на вопрос: «А на ком он женат?» И сколько хохота было потом, когда газды, до тех пор знавшие только «жонатий з...», начали на разные лады перебирать «хто на кому жонатий»...

Довольно остроумно по поводу такой «легкости суждений» сказал в свое время Тарас Шевченко: «Наша книжка як попадеться у їх (московитів. — В.Г.) руки, то вони аж репетують та хвалять те, що найпоганше. А наші патріоти-хуторяни й собі за ними. Преочаровательно!»

Поистине, как писал Маяковский, когда речь идет об Украине, «знаний груз у русского тощ». И если бы господин Вайль опирался не на бульварно-примитивное, будто бы название «Украина» — это от того, что в свое время была она окраиной Польши или России, а поинтересовался глубже, хотя бы почитал в энциклопедии, — то он бы знал, что топоним «Украина» в летописи появился еще в 1187 году, когда России как таковой и в мире не было, а Польша захлебывалась в междоусобицах... Соответственно, и украинцу не может в выражении «на Украине» слышаться что-то обидное. А если кому-то и слышится — то просто из-за отсутствия надлежащих знаний.

Но если вот то «на окраине» по Вайлю — не аргумент, то почему же все-таки должно быть «в Украине»? Обратимся к лингвистике. Сравните две колонки примеров:

на площади в парке

на поле в лесу

В примерах по левую сторону речь идет об открытом пространстве, об определенной территории, важной своей горизонтальной двухмерностью и плоскостностью. В примерах по правую сторону — об объектах трехмерных, стереометрических, замкнутых в себе, со своей внутренней жизнью (попытайтесь сказать «на лесу»!).

А теперь от названий общих перейдите к названиям собственным:

на Волыни в Луцке

на Слобожанщине в Харькове

И здесь мы видим такую же закономерность. По левую сторону — названия территорий, пространственных феноменов. По правую — не просто территории, а сложные по своей внутренней организации системы, общественно-территориальные организмы. Древние греки сказали бы— «полисы». Нам выпадает иное слово — социумы, так же трехмерные, стереометрические, как лес и парк, двор и сквер, но намного более сложные по своей внутренней структуре!

Остается ответить, к каким феноменам — географическим, территориальным или социумным — следует причислить «Украину», чтобы получить соответствующее сочетание — «на Украине» или «в Украине». Ответить на это мы можем, только исходя из исторических перипетий, выпавших на долю названия «Украина». Начиная с княжеских времен, это была всего одна из территориальных частей Руси — как Волынь, Сиверщина, Полесье, так что к ее названию вполне естественно прилагался предлог «на», что и фиксируют давние народные песни:

«Козаче-соколю,

Візьми мене із собою

На Вкраїну далеку...»

Для девушки с Волыни или Галичины та Украина, где-то там, в степях, в понизовье Днепра, куда ехал к своим побратимам ее любимый казак, была землей незнакомой и очень далекой...

Удаленность прослеживается и в строках народной песни:

«Їхав козак з України

Та й заїхав до дівчини».

Любопытно, что, уезжая «з України», упомянутый казак своим товарищам на украинской Сечи на вопрос, куда он едет, мог ответить: «На Русь»! Это подтверждается текстами на древних «Козаках Мамаях», где, жалуясь на судьбу, казак-бандурист сознается: «пристарівшись, на Русь піти мушу, ачей там отпоминають попи мою душу». Естественно, что о такой Украине, как географической величине, как территориальной части Руси, говорилось «на Украине».

Ситуация начала меняться, когда с ростом значения украинского казачества как решающего общественно-политического фактора название казацкой Украины постепенно распространяется на всю территорию Руси, заменяя со временем этот давний этноним. Когда Касиян Сакович в 1622 году в стихотворении «На жалосний погреб гетьмана Сагайдачного» воспевает казачество, поскольку «Украйна тим військом вцале зоставаєт», то понятно: речь идет уже не об ограниченно-узкой территории казацкой Украины на Днепре, а об Украине этнической. Которую казачество защищает от турецко-татарских набегов. Французский инженер Гийом де Боплан в 1660 г. в Руане (а еще в 1650-м — в Гданске) издает «Описание Украины... от границ Московщины до Трансильвании» и карту той же Украины. Нашу первую географическую карту! Из названия сугубо географического, территориального «Украина» становится названием страны, то есть территории и ее народа, общества, по-современному — социума. Топоним становится этнонимом...

И хотя все господствующие режимы Украина интересовала в первую очередь как территория и продолжает употребляться давнее «на Украине», все же с ростом национального самосознания украинцев соответствующие изменения появляются и в языке. Из Петербурга молодой Шевченко так обращается к своим думам:

«В Україну ідіть, діти,

В нашу Україну...»

Какое красноречивое уточнение: «в нашу Україну»... Другой пример — «І мертвим, і живим, і ненарожденним землякам моїм в Украйні і не в Украйні моє дружнєє посланіє», где делается упор не только на восприятии Украины как нацио-территории, нацио-общества, но и на стилистической потребности унификации. Шевченко чаще употребляет «в Україні», чем «на Україні»... А если в «Заповіті» он завещает похоронить его «На Вкраїні милій», то здесь действительно речь идет о территории, о характере ландшафта.

Стоит отметить, что до времен, когда творил Шевченко, дожила и традиция восприятия названия «Украина» иногда в узком региональном значении — как топонима того края, откуда вышел поэт, то есть страны казаков:

«Розбрелись конфедерати

По Польщі, Волині

По Литві, по молдаванах

І по Україні».

Но, как правило, поэт последователен в употреблении варианта «в Україні» там, где он видит свою родину не просто как ландшафт, как территорию, а как отдельный национальный социум — народ, общество, этнос в пределах собственной территории («на нашій не своїй землі»):

«А серце плаче, як згадаю

Хоч невеселії случаї

І невеселії ті дні,

Що пронеслися надо мною

В моїй Україні колись».

И не только Шевченко, но и современники его чувствовали разницу в употреблении «на...» и «в Украине», как в украинском, так и в русском языках. Вот отрывок из письма к поэту: «Може, в Україні зостанешся, козакуватимеш або оженишся?» (М.Костомаров).

Если даже в те времена, во времена безгосударственности, разрыва между двумя империями, отсутствия каких-то общенациональных институтов (церковь, школа, разные общества, партии и т.д.), присущих обычно и безгосударственным народам, Шевченко воспринимал Украину как замкнутый на себя социум, то мы, живя, слава Богу, в собственном государстве, — как мы еще можем сомневаться, где живем?! И, конечно же, в государстве Украина. Государство — это не только территория. Это и небо, и недра, и духовно-информационное пространство — сложный социо-территориальный организм, к которому никак нельзя применять географическо-поверхностное «на».

Аксиома — это утверждение, не вызывающее сомнений. Однако есть люди, преподносящие какое-то сомнительное соображение с категоричностью, претендующей на аксиоматичность. «Каждый живой язык, — пишет А.Смирнов, — развивается по своим внутренним законам как продукт неосознанного коллективного творчества народа — носителя языка, а также отдельных его представителей — признанных мастеров литературного слова».

Для чего понадобился Смирнову этот романтический образ языка, который, дескать, естественно себе развивается по имманентным законам? Каждый студент, слушавший курс лингвистики, знает, что язык — отнюдь не «продукт несознательного коллективного творчества народа-носителя», а тем более — мастеров литературного слова! Становление литературного языка предусматривает, и в значительной мере, сознательное творчество, сознательное вмешательство общественных факторов в виде дискуссий, реформ правописания, языковой политики и т.д. и т.п. Не верю, что господин Смирнов не знает о сознательно ускоренном процессе становления русского литературного языка, когда его вследствие реформ Петра I пришлось «дотягивать» до уровня развитых европейских языков. Достаточно заглянуть в «Хрестоматию по истории русского языкознания», чтобы увидеть, с какими проблемами сталкивались отцы «великого и могучего» на протяжении всего XVIII да и части XIX века, когда и сам «язык», в соответствии с новым названием страны (введенным царем волюнтаристически), последовательно именовался «российским», что, по-видимому, было сознательно созданным неологизмом.

Все это господин Смирнов знает. Как и то, что язык Тредьяковского и Хераскова — еще далеко не язык Пушкина, а язык Пушкина — это иногда тоже не всегда современный язык.

...Романтический образ языка как бессознательно выпестованного народом величественного дерева («стоит-растет могучий дуб в могучей красоте») не имеет ничего общего с наукой о языке и с историческим процессом развития языка. Этот образ нужен Смирнову, чтобы показать, какое будто бы насилие осуществляется над «веками устоявшимися конструкциями русского языка», над «неприкосновенной чистотой литературно-языкового канона» — совершается т.о., что украинцы хотели бы, чтобы и россияне (как и поляки), говоря о нас, — произносили «в Украине». Мы уже видели, что вся эта риторика о вековой устойчивости чистоты канонов, тысячелетнюю историю, вековечность — всего лишь риторика. Какая чистота канона, когда во времена Пушкина писали, читали и говорили не «в театре», а «на театре»? А во времена Ломоносова говорили так, как и во времена Ивана Грозного, — «на Москве».

Так вот, уважаемые ревнители «старины глубокой», если за «веками устоявшимися конструкциями» решающее слово, то почему бы не вернуться к ним — «на театре», «на Москве»?

...Убеждая украинцев, что им следует оставаться при своей «веками устоявшейся конструкции», Смирнов утешает нас, что, дескать, в форме «на Украине» все-таки действительно нет ничего «зазорного», «окраинного», поскольку вот говорим же мы — «на Руси»...

Но разверните летопись — и там вы найдете великое множество примеров употребления «в Руси». И к тому же к такой форме прибегают, когда имеют в виду не просто край, землю, а государственный организм, социум: «І при нім — стала віра християнська плодитись в Русі і розширятись (при Я.Мудром. — В.Г.). …І коли хотіли вони вернутись в Русь, то не пішов з ними ніхто із дружини княжої».

...В истории народов есть примеры, когда какое-то государство изменяет свое название, обращаясь к другим странам с просьбой учесть это изменение и принять его во внимание. Так в свое время сделала и Россия, которая перед тем была «Московским государством», Москвой, а для украинцев — Московщиной. Что было бы, если бы другие страны настаивали на старом названии, поскольку, дескать, это веками устоявшаяся традиция и т.п.?

А что касается нас, украинцев, — речь идет только о каком-то предлоге! Так неужели братьям-россиянам так трудно немножко «раз-упрямиться»? Ведь «великий и могучий», как мы видели, совсем не против этого.