«КАМ‘ЯНЕ КОЛО» — ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПРОЕКТ С ПРИВКУСОМ СОЛИ

В центре современного искусства «Дах» состоялась еще одна премьера, построенная на аутентичном фольклорно-этнографическом материале и творческой интерпретации традиции. Режиссер Владислав Троицкий снова в поиске утраченного времени... жизни (напомним, что именно так называлась предыдущая постановка подобного характера). Попав на представление «Кам’яне коло» с участием фольклорной группы «Древо», невольно погружаешься в насыщенный раствор масок и лиц, музыки, танца, причудливых костюмов и аутентичного пения, приправленного крепкими словечками и оборотами — не менее аутентичными, нежели все остальное. Это затейливая смесь фарса и трагедии; наивной сказки с неизменным happy end и жесткой исторической памяти, которая очень реально шевелится где-то в подсознании, прорываясь сквозь жест, интонацию исполнителей и интеллектуальные аллюзии постановщика. Действо не позволяет отстранения от того, что происходит на сцене, оно проникает во все поры эстетичного естества и не отпускает до последнего аккорда и реплики. Потом наступает глубокая чувственная пауза, после которой пытаешься разобраться в том, что видел и слышал.

О чем, собственно, ФОпера — так обозначен жанр постановки — «Кам’яне коло»? Вот краткое изложение либретто (приводим на языке оригинала): «Весна. Чумак Макар від‘їжджає до Криму по сіль. Разом із товаришем потрапляє до придорожнього шинку, куди приводять його любовні чари Відьми-шинкарки. Та чарівне зілля лише присипляє стомленого Макара. Погрози Відьми потопають у ярмарковому галасі.

У вертепній виставі циганка передрікає ляльці-Іроду вбивство ним немовлят, у тому числі й власної дитини, дружбу із Сатаною і кохання зі Смертю.

Шинкарка тим часом помічає прихильність Макара до місцевої красуні Тетяни і з ревнощів отруює його. Вмираючого чумака обступають демонічні постаті мавок, русалок, чортів… По смерті його душа фантастичним чином потрапляє до Іудейського царства в час народження Ісуса Христа. Макар перетворюється у царя Ірода.

Для Смерті немає часових меж — вона з‘являється перед Іродом разом із товаришем загиблого Макара. Заінтригований цар викупляє Смерть у чумака і хоче одружитися з нею.

Весільну церемонію порушує колядка про народження Сина Божого. Наляканий Ірод посилає своїх воїнів вбити всіх немовлят у царстві, але забуває про власну дитину. Царевич мертвий, а Син Божий залишається недосяжним для царя-ката.

Над могилою Макара мавки своїм безкінечним співом повертають душу до чумацького тіла, а небесний голос Діви Марії надає йому сили піднятися із «соляної труни». Повернувшись додому, Макар розповідає жінці свої фантастичні пригоди, але раптом знову перетворюється на Ірода і переноситься у давні часи.

Сам чорт береться допомогти цареві звести Божого сина і приводить до нього Іуду. Той насолоджується своєю владою над долею найсвятішої людини і над власною любов‘ю до Вчителя».

Всем известен конец евангельской истории. «Христос воскрес!» — радуются крестьяне, а вместе с ними и чумак Макар, который наконец избавился от своих страшных видений.

Сюжет расширен почти булгаковскими аллюзиями со временными и психологическими смещениями. Стилистика постановки приближена к традиционному украинскому вертепу — и не только потому, что здесь использованы прямые реминисценции этого жанра и актеры обращаются к зрителю посредством масок и кукол. Не последнюю роль также играет переплетение мифически-архетипного и конкретно-исторического потоков мироощущения, заложенное в структуру действа.

Композиционно четкая в тексте либретто фабула спектакля приглушена многоцветной фактурой сценического действа. Здесь нет главного персонажа и вместе с тем каждое из задействованных в «опере» действующих лиц становится таким, оказываясь на авансцене, чтобы потом отойти на задний план, легко уступив место следующей фигуре. Все движется по кругу. Каменному. Незыблемому в своем беспрерывном движении. Собственно, этот круг, а точнее, жернова, и являются композиционным и идейным стержнем сценического действа. Возможно, даже основным его субъектом. Стилизованные жернова, из которых вырастает «майске древо», увенчанное лентами и рождественской звездой, — главная декорация и физический центр самой сцены. В круговороте масок и цветастых одежд, с фантасмагорическими перепадами временных и культурных диапазонов, мельничный камень остается единственной несомненной субстанцией и сущностью.

О масках, использованных в представлении, следует сказать отдельно. Мистерия масок очень близка к истокам театра: античная трагедия, японский театр «Но», индийский эпический театр, венецианский карнавал, древнерусские скоморохи прибегали именно к «персонификациям» (от древнегреческого «персона» — маска). В современном украинском театре ближайшим примером является сценография Владимира Завальнюка. В «Кам’яному колі» ощущается отголосок этого огромного культурного опыта, где-то даже и ощущение пересыщения им, проявляющейся в несколько ироничном расположении духа, которым пронизана вся постановка. Пластика и физиономика масок, выполненных для ФОперы Игорем Лещенко, вызывает не только улыбку, но иногда и возражение. Особенно в трактовке образов чумаков: Макара и его горемычного товарища — очень уж они вышли придурковатыми и беспомощными. Но не об этом речь. Намного интереснее было наблюдать за тем, как актеры, они же солисты фольклорной группы «Древо», несут «персоны», которых им приходится оживлять собой. Именно так — оживлять, поскольку маски и люди в пространстве действа существуют вроде бы в разных регистрах бытия. На лицах исполнителей было лишь три-четыре маски, остальные — натянутые на импровизированные ухваты с длинными рукоятками — пестрели у них над головами. От воздушной процессии этих масок в зал веяло то вакхически-балаганной зажигательной стихией, то потусторонней прохладой пронзительных русалочьих напевов, то высокой божественной нотой, неожиданно убедительной в таком контексте трансценденцией древневизантийских напевов (в исполнении Елены Шевчук, Евгения Ефремова и Юрия Пастушенко). А еще во время спектакля иногда ловишь себя на мысли, что не можешь безоглядно пожирать взглядом актера в момент сотворения/озвучивания им роли. Чересчур зыбкая грань между игрой и непосредственным переживанием ощущалась во всем действе. И вместе с тем оставленные исполнителями маски, свешиваясь с декорационного «забора» прямо в зрительный зал, непроизвольно напоминали, что каждый из нас когда-то одевает одну из них или встречается с глазу на глаз в жизни.

А жернова неумолимо и незаметно перемалывают время, разбрасывая во все стороны соляную крупу. В этой театральной метафоре ощущается давнее и мудрое: «Вы есть соль земли, кто же еще сделает землю соленой?» Немало соли уплыло по чумацким дорогам — земным и небесным. Много ее и в насыщенном растворе постановки, откуда каждый может извлечь близкие лишь ему ассоциации и кристаллы культурного опыта.