ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ ГОСФИЛЬМОФОНД РОССИИ В СЕДЬМОЙ РАЗ ОТКРЫЛ СВОИ БОГАТСТВА НА КИНОФЕСТИВАЛЕ «БЕЛЫЕ СТОЛБЫ»

Каждое утро я ходил Тропой Добрых Мыслей — смотреть фильмы. Затем, перед обедом, ступал на Тропу Любви (надписи на табличках не позволяли обмануться). Деревья роняли пушистый снег, и он тихо струился в лучах солнца. А навстречу шел классик советского, российского и украинского кино Марлен Хуциев («Весна на Заречной улице», «Два Федора» и т.д.) и кому-то что-то рассказывал. Мне вот тоже. О прошлом чаще всего. Как запретили, к примеру, его «Заставу Ильича». Как давили в других случаях… При этом Марлен Мартынович, чуть хитровато улыбаясь, неизменно приговаривал: «Учтите, ребята, я и в те времена был абсолютно свободен… Надо мною, — он показывал вверх, и я послушно поднимал голову в синее бездонное небо, — никого не было. Я был свободен».

Ему нельзя не верить. Свобода — она ведь в тебе. Вокруг может быть ни души, вполне разреженное пространство, а ты будешь рабом. И потом — профессионал, если он настоящий, уже свободен. Его нельзя уволить, он несет в себе умение быть, способность и даже талант созидать. На основе традиций, продолжая умения, накопленные поколениями. Добавляя что-то свое, никем и никогда еще не виданное и не слыханное.

Послушав Хуциева и затем отобедав, я пошел смотреть фильм знаменитого Роберто Росселини, который в 54-м году вопрошал «Где свобода?». В ретроспективе итальянского неореализма, устроенной по случаю 60-летия оного. Знаменитый актер Тото играет некоего гражданина Сальваторе Лояконо, отсидевшего лет пятнадцать в тюрьме, а затем снова добровольно вернувшегося туда. Его, конечно, никто и не думал пускать обратно, но он слишком хорошо изучил все потаенные ходы. И вот теперь его вынуждают, в суде, рассказать о причинах столь неординарного поступка.

А какие тут еще причины? Вышел Сальваторе в свободную жизнь и обнаружил, что в ней все как-то не так. Он доверяется группе молодых людей, но те, сначала попользовавшись его денежками, затем предают и отстраняются. Он пытается вернуться к профессии парикмахера, но клиенты, узнав, что некогда он зарезал любовницу своей жены, в страхе разбегаются. Родственники, оказывается, некогда настучали на еврейскую семью — их посадили и тем самым освободили желанную квартирную площадь. И т.д. и т.п. Не-е, в тюрьме такого нет, там налаженный быт и в мыслях порядок. А свободой охота попользоваться, вот оно и получается, что люди идут навстречу своим тлетворным желаниям.

Н-да, к 54-му году неореалисты уже разобрались с тем, что так называемый простой человек имеет практически те же поползновения в сторону нарушения нравственности, что и богатенькие и нехорошенькие. А ведь в конце войны и сразу после нее казалось, что простой народ тем и отличается, что естественен, живет в согласии с природой и самим собой. Но только копни чуть глубже, как те же мозоли и те же язвы, будь они неладны. Новый реализм потому и новый, что открывает, пусть и по-своему, старые прописные истины в современной жизни.

А открыв, хочется обратно, в несвободу. Разве не так? Десяток лет назад большинство из нас тоже жаждало воли. А теперь толпятся у входа в ту несвободу, в полной готовности сдать меч и другое оружие, так и не пригодившееся в драчке за идеалы свободной демократии. Неуютно, знаете ли. Уж лучше иметь гарантированную каждодневную баланду, чем отстаивать личную независимость и право жить так, как ты себе это представляешь.

А у истоков неореализма Витторио де Сика пытался посмотреть на мир взрослых незатуманенными глазами ребенка. Фильм «Дети смотрят на нас» (1943) рассказывает вполне банальную историю распада семьи — мамаша увлеклась амурными делами, вследствие чего гибнет отец семейства, а шестилетний мальчик входит в мир с убеждением, что райской гармонии здесь не бывает. Конец войны в фильме Луиджи Дзампы «Жить в мире» (1946) тоже поначалу обещает рай и благополучие. Итальянские крестьяне приютили двух американцев, сбежавших из плена, и даже вторжение немецкого фельдфебеля не очень меняет ситуацию: с черным американцем, оба вусмерть пьяные, они до полуночи палят в небо и безобразничают. А остальные устраивают радостный карнавал в предвкушении новой счастливой жизни. Но утро безжалостно возвращает все на места — в том числе и смерть, которая настигает как фельдфебеля, так и добрейшего дядюшку Тинья. Нет мира в этом замечательнейшем из миров, ибо нет его в душе. Впрочем, здесь иллюзия возможной гармонии еще сохраняется — это потом она падет в фильмах Висконти и Пазолини, Феллини и Бертолуччи…

Все это я имел возможность видеть под Москвой, в поселке Белые Столбы, где находится главная кинематографическая сокровищница всех СНГэшных стран — Госфильмофонд России (некогда СССР). В седьмой раз они пригласили кинематографистов на свой фестиваль архивного кино. Который так и называется — «Белые Столбы». Конечно, здесь работают прежде всего специалисты по сохранению фильмовых материалов. Однако поняли — архивы нужно показывать, открывать людям. И не только ученым историкам, но и многим другим. Лучше фестивального жанра не придумаешь. И вот, снова…

Уже традиционно фестиваль предложил вниманию его участников немало «персональных дел». Почтил память ушедших недавно (Билли Уайлдера эксцентрической комедией о реалиях «холодной войны» «Раз, два, три» и Льва Кулиджанова, совершенно неожиданно, сюжетами из «Фитилей», а также телепрограммой из сериала «Фильмы моей жизни», где режиссер рассказал о любимой своей картине «Гроздья гнева» Джона Форда). Отметил столетние юбилеи великих кинематографистов. Как правило, для этого выбирают малоизвестные, а то и вовсе забытые картины. К примеру, Михаила Калатозова решили вспомнить не знаменитыми «Летят журавли» или «Неотправленным письмом», а… вряд ли вспомните — «Вихри враждебные» 53-го года. Несколько странное повествование, возвышающее фигуру Феликса Дзержинского. Он, так получается, больше всех, даже Ленина — тот появляется вначале, а затем куда-то исчезает: видимо, в болезнь. Нет и товарища Сталина. Один Дзержинский кидается на все амбразуры. Среди прочего разоблачая и происки враждебных делу партии Зиновьева и Пятакова. Ну ничего похожего на «Журавлей», до которых рукой подать — всего четыре года.

Юлия Райзмана решили почтить весьма известной картиной «Кавалер Золотой звезды» (1950). В кинематографической среде ее вспоминали чаще всего в ругательном дискурсе. Приснопамятным символом фильма стал эпизод празднования пуска электростанции, где столы, ломящиеся от яств, простираются едва ли не до самого горизонта. Однако сегодня все смотрится несколько по-иному. Молодой Сергей Бондарчук играет фронтовика, являющегося с войны на родную Кубань в ореоле не только победы, но и святой веры в исполнимость мечты. Именно так он, верующий человек, верит в пришествие коммунизма. Надо только верить крепко, и желаемое сбудется. Замечательный оператор Сергей Урусевский в большинстве эпизодов заполняет светом глубину кадра, а передний план несколько затемнен. Свет струится откуда-то изнутри, и это усиливает впечатление, что перед нами фреска о религиозных чувствах. А еще превосходное цветовое решение некоторых пейзажных планов — ведь райское блаженство близко… Да, по части отражения физики послевоенной советской жизни все это крайне сомнительно. Но вот метафизика схвачена верно. Я, во всяком случае, поверил…

А вот другому верующему, дону Камилло (1952, итало-французский фильм «Дон Камилло» Жюльена Дювилье), в исполнении выдающегося комика Фернанделя (тоже столетие на носу), потруднее исполнять свои мечты в условиях многопартийной системы. Священник уморительно смешон в своем противостоянии с коммунистическим мэром небольшого городка. Человеческое, однако, возобладает над идеологическими разногласиями, и в финале мы увидим вполне естественные человеческие чувства. Вот бы дождаться и нам чего-то подобного — хотя бы на киноэкране.

Среди прочих ретроспектив отмечу «Самую древнюю профессию в мире». Речь, как вы понимаете, об отражении образа падших созданий на экране. Нет, никакой порнухи. В одном из фильмов, «Девушка на витрине» (Лючано Эммер, 1961), Марина Влади играет амстердамскую проститутку, влюбившуюся в молодого шахтера. Любовь их показана не менее целомудренно, чем в лентах соцреалистического содержания. Картина имеет и яркое пространственное решение — работа в подземелье и изнурительный труд путаны сопоставлены не только в плане социальном, но и художественно-мировоззренческом.

Ну вот. Рассказал не обо всем, придется писать еще. Но написал чистую правду, иначе век свободы мне не видать… Возвращаясь в прошлое, мы обретаем дополнительные точки для равновесия в этом заваливающемся иногда набок мире.