«ФАУСТ» ГЕТЕ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ ЗЛА

В Киеве состоялась конференция, посвященная 250-летию со дня рождения Гете. Ее организаторы - Немецкий культурный центр Гете-Институт, Союз писателей Украины, Институт журналистики.

В научном форуме - его общее название «Магия дьявола и культовый объект» - участвовали ведущие ученые Украины (академик Д.Затонский, профессора К.Шахова, Д.Наливайко) и Германии (проф. Т.Бук, д-р И.Йон), культурологи, филологи, философы и писатели (В.Скуратовский, Н.Рябчук, В.Неборак, О.Забужко и др.). Вели конференцию директор Гете-Института И.Эберт и секретарь СПУ А.Буценко. Мы приводим здесь некоторые фрагменты выступления писателей М. и С. Дяченко, подготовленного совместно с М.Назаренко.

Персонифицированное зло (в частности, дьявол) - частый гость в украинской и русской литературах. При этом возможна прямая творческая связь с Гете (как в пушкинской «Сцене из Фауста»). Однако чаще влияние Гете опосредованно или писатели опираются на предания и легенды, аналогичные тем, которые использованы в «Фаусте». Последний случай особенно интересен: он позволяет сравнить национальные образы зла, проанализировать их преломление в индивидуальном творчестве писателей.

При всей популярности «дьяволиад» у романтиков 1800-1830-х гг. ни одна из них не имела такого влияния на культуру, как «малороссийские повести» Гоголя. Именно Гоголю удалось добиться органичного слияния христианских, языческих и даже еретических образов и тем самым создать особый мифологический мир. Фигура дьявола у Гоголя двупланова. С одной стороны, это традиционный черт вертепной драмы, который ничего, кроме смеха, вызвать не может, который и боится-то смеха и креста. Он довольно безобиден и может даже стать помощником героя (как в «Ночи перед Рождеством»). Уверенность Гоголя в том, что смех - самое сильное оружие против черта, оставалась непоколебимой до конца жизни писателя. Но в произведениях Гоголя есть и другой образ мирового зла. Как показали исследователи (Мих.Вайскопф и др.), в основе гоголевской философии лежит легенда о мире как совместном творении Бога и дьявола. Поэтому хаотичная дьявольская сила пронизывает мироздание, и спастись от нее обычному человеку, неправеднику и неподвижнику, нельзя. Этого дьявола, или демона, не запугаешь так просто, как Вакула запугал куцего черта; с ним не заключишь договор; от него не скрыться. Он вновь и вновь приходит в мир («Страшная месть», «Портрет»), он насылает иллюзии («Заколдованное место», «Невский проспект»), он сводит с ума и губит малых мира сего («Записки сумасшедшего», «Шинель»). Влияние инфернальной мифологии Гоголя на современную ему и последующую литературу трудно переоценить.

Булгаков, считавший Гоголя учителем, пошел по иному пути, создавая образ Воланда в «Мастере и Маргарите». Уже первые критики романа называли книгу новым «Фаустом» или анти-«Фаустом». Действительно, Воланд откровенно ИГРАЕТ в Мефистофеля, и внешнее подобие так велико, что трудно заметить основное расхождение Булгакова с Гете. Булгаковеды обратили внимание на то, что слова Мефистофеля, взятые Булгаковым в эпиграф, утрачивают в контексте романа свою двусмысленность. «Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Для гетевского персонажа добро - это разрушение, ибо для живущего лучше не существовать вовсе. Воланд же не является «духом зла и повелителем теней», как его характеризует Левий Матвей. Неистребимое зло, царящее в мире и творимое человеком, для него такой же враг, как и для Иешуа. Но если стихия Иешуа - милосердие, то Воланд воплощает суровую и беспощадную справедливость (Мефистофель на это не способен). Мессия и Князь тьмы у Булгакова не противостоят, а дополняют друг друга. Фаустовские мотивы в романе - это и знак принадлежности к традиции (что для Булгакова было очень важно), и подсказки читателям, и «обманки». Отметим, что черты образа Фауста Булгаков разделил между своими героями: магические способности отвел Воланду, творческий поиск - Мастеру (Воланд и сравнивает его с гетевским героем), жизненную активность, мысли о самоубийстве, договор с дьяволом - Маргарите.

Феноменальный успех романа Булгакова и его художественное новаторство подтолкнули многих современных писателей к подражаниям и вариациям на ту же тему («Альтист Данилов» В.Орлова). Другие прозаики пытаются разрешить схожие философские и моральные проблемы, обращаясь непосредственно к средневековым немецким преданиям («Мракобес» Е.Хаецкой). Интересен роман В.Рыбакова «Человек напротив», сочетающий элементы мистики и научной фантастики. Писатель развивает фаустианскую тему ответственности современного ученого за прогресс и судьбу человечества. Поэтому естественным выглядит появление дьявола, который искушает героя использовать невероятные возможности, которыми тот наделен, для спасения близкого человека, что неизбежно нарушит мировое равновесие. Братья Стругацкие в своем последнем романе «Отягощенные Злом», который был задуман как вариация на булгаковские темы, изобразили совершенно необычную фигуру - Демиурга, который сочетает ипостаси Бога и дьявола и обречен вечно творить материю, отягощенную злом.

Иной была судьба дьявола в украинской литературе. Писатели прошлого века, как правило, подражали гоголевской манере повествования и, хотя не могли достичь метафизических глубин «Миргорода», с успехом развивали фольклорные традиции. Так Алексей Стороженко изображал непутевых и неcчастных чертей, у которых, оказывается, можно найти и что-то хорошее, милое («Чертова корчма», «Влюбленный черт»). Неоромантиков начала века интересовали не столько черти сами по себе (эта тема казалась исчерпанной), сколько другие персонажи народной демонологии. Леся Украинка в «Лесной песне» соединила поэтичные сказания Западной Украины с этикой, которая мифу в принципе не свойственна. М.Коцюбинский в «Тенях забытых предков» был ближе к истине, изображая мифологические существа полностью внеморальными, одновременно и родственными человеку, и чуждыми ему. «Химерная проза» 1950-80-х гг. во многом следовала Коцюбинскому. Роман-баллада В.Шевчука «Дом на горе» переносит читателя в Старую Украину, где рядом с людьми жили отнюдь не дружелюбные существа - воплощение темной стороны человеческой души. Показательна новелла Шевчука «Сапожник», в которой писатель, вероятно, первым после Стороженко, изобразил дьявола, которого попытались спасти люди.

Этот еретический мотив, восходящий к первым векам христианства, оказался популярен в постсовесткой украинской литературе (русская литература знает спасение грешника, но ни в коем случае не дьявола). Разнообразна реализация мотива в современной украинской фантастике («Око силы» А.Валентинова). Так, например, харьковские писатели, творящие под общим псевдонимом «Генри Лайон Олди» в одной из лучших своих книг, романе «Пасынки восьмой заповеди», соединили модели исторического романа и мистической повести прошлого века. Их дьявол, Великий Здрайца, совмещает ипостаси искусителя, провокатора - и в то же время страдальца: он не способен избавиться от ада внутри себя самого. Дьявол этот, как выясняется в финале, - человек, который не может ничего отдавать другим, но только брать. Неожиданное, но правдоподобное и закономерное «очеловечение» посланца преисподней - залог того, что ни одна душа не проклята окончательно, что никто, говоря словами Бахтина, «не завершен».

Постоянное обращение литературы к мефистофельским темам означает, что они продолжают оставаться актуальными. Создавая такие разные образы дьявольских сил, писатели пытаются анализировать природу зла и его влияние на человека. Понять зло - не значит победить его; но это - первый шаг к победе.