ЕВРОПЕЙСКАЯ ХАРТИЯ И УКРАИНСКИЙ ВЫБОР

Говоря о невыполненных
обязательствах нашего государства перед Советом Европы, журналисты и политики иногда — но не часто — вспоминают как один из пунктов ратификацию Европейской хартии региональных языков или языков меньшинств. Странно, но никто не торопится объяснять народу, какой документ прячется под тем названием и в интересах ли Украины его ратификация. Не торопится даже сейчас, когда приближается время нашего отчета в Страсбурге, и парламент, с подачи Президента, собирается рассмотреть эти вопросы. Тем временем ратификация хартии (уже повторная!) существенным образом повлияет не только и даже не столько на нынешнюю оценку по результатам отчета, как на будущее законодательное обеспечение языковой политики Украины и возможности осуществления ее европейского выбора.

На прошлой неделе под грифом Института социологии НАНУ группа нынешних и бывших депутатов парламента (Алексеев, Попеску, Товт, Корнеев) и других сторонников официального двуязычия репрезентовала уже второе издание книжки «Проекты законов о языке: экспертный анализ». В основу обоих изданий легли материалы проведенного в прошлом году в феврале «круглого стола», посвященного представленным к тому времени законопроектам (кабминовскому и четырем депутатским) и обсуждению ситуации, сложившейся после того, как в декабре 1999-го Конституционный суд дал официальное истолкование «языковой» статьи Основного Закона, а Верховная Рада ратифицировала Европейскую хартию региональных языков или языков меньшинств.

Со времени того обсуждения многое изменилось. В июле 2000 года КСУ отменил закон о ратификации хартии, признав процедуру его принятия не соответствующей Конституции. В сентябре 32 депутата подали в секретариат Верховной Рады новый законопроект о языках, учитывающий, по заверениям его инициаторов, высказанные замечания к четырем индивидуальным. Главное произошло позже, уже в нынешнем году. Правительство Ющенко и Жулинского, который отстаивал совершенно другие, нежели у презентантов, варианты законов о языках и о ратификации хартии, отправлено в отставку. А парламентское большинство, способное принять языковой закон, направленный против последствий русификации как одного из главных «достижений» советской эпохи, заменило союз тех, которые тоже хотят быть в Европе (если не в Брюсселе, то хотя бы в Страсбурге), но вместе с русским языком. Чему, как заверили на презентации политики-аналитики, и призваны содействовать новый закон об языках и повторная ратификации хартии, что позволит выполнить одно из обязательств Украины перед Советом Европы.

Впрочем, не секрет, что Совету Европы или Соединенным Штатам, по большому счету, безразлично, как мы решим свои языковые проблемы! Скажем, та же языковая хартия допускает столь различные варианты функционирования языков, что ее букве почти полностью отвечают и утверждение государственного языка как господствующего во всех сферах общественной жизни, и полнейшее равноправие двух официальных языков. Что же касается соответствия духу, то последнее каждый понимает по-своему, и много западных политиков и журналистов считают постсоветскую украинизацию неминуемой и правомерной, учитывая предыдущую русификацию. Но даже для тех, кто думает иначе, языковая сфера отнюдь не является главным доказательством нашей неевропейскости: все слышали хотя бы о Лазаренко и Гонгадзе.

И внешнее восприятие украинского способа решения языковых проблем, и внутренние возможности реализации этого способа будут зависеть от того, сочтет ли его справедливым большинство населения (по крайней мере большинство граждан, имеющих о нем четкое мнение) и будет ли происходить реализация без ощутимых притеснений и своеволия (излишне доказывать, что эти два фактора взаимосвязаны). Собственно, второе условие ныне в определенной степени выполняется. Поэтому рядовой человек проблемами языка не больно проникается (опять же таки, у него есть к государству куда более существенные претензии), но такое равнодушие совсем не означает признания политики в этой сфере справедливой. К тому же на несправедливости делают ударение (каждая со своей стороны) общественные группы, имеющие в этом вопросе четкие позиции и интересы, и способны — как это было накануне и в первые годы независимости — сагитировать массы. Потому, на мой взгляд, задача людей, формирующих общественное мнение, — помогать как можно более широкому осознанию реальности существования коренным образом различных взглядов на имеющуюся и желательную языковую ситуацию в Украине, обусловленности языкового поведения и взглядов людей их общественным положением и интересами, а также необходимости компромиссного согласования различных интересов, сформулированных языком закона. Осознание того компромисса как равной справедливости для всех и открыло бы возможность демократического (в глазах страны и мира) решения языковой проблемы, для осуществления которой, впрочем, потребуется еще соблюдение закона в повседневной практике.

Дабы показать, почему такого согласования интересов нет и пока что не предвидится, попробую очертить два политически наиболее влиятельных взгляда на языковую ситуацию в Украине, стратегии их представителей по воплощению этих взглядов в законодательную практику, а также позицию государства (то есть прежде всего исполнительной власти). Поскольку языковая проблема не обсуждается постоянно и системно даже в небезразличной к общественно-политическим проблемам аудитории, придется начать с развернутого исторического экскурса.

«Дерусификация» против «русификации»

Первый взгляд — собственно, программу действий — обнародовали в первые годы «перестройки» писатели-руховцы. Констатируя резкое исчезновение украиноязычных школ в городах республики, они обратили внимание на общественные обстоятельства, побуждающие родителей отдавать детей в школы с русским языком обучения, — в частности его, стимулированное действиями власти, господство в общественной жизни и, соответственно, престиж в глазах масс. Для создания реальной возможности иного выбора писатели предлагали изменить те обстоятельства, то есть сделать употребление (а следовательно, знание) украинского языка обязательным. Хотя эта обязательность должна была быть закреплена законодательно, успех в принятии и выполнении закона лояльные к режиму литераторы видели в 1987—1988 годах прежде всего в активных руководящих усилиях компартии, исправлявшей тогда «деформации социализма». «Воля партии» должна была также нейтрализовать влияние иных взглядов на языковую проблему, посему потребности в их учете и поисках компромисса не возникало. Со временем руководство КПУ на самом деле приступило к осуществлению этой программы, проведя через тогда еще полностью подконтрольную ему Верховную Раду закон о языках и начав понемногу расширять использование украинского языка. Правда, писатели не хотели ждать, пока новые обстоятельства обусловят новый выбор: они требовали просто запретить родителям выбирать язык обучения детей, введя по сути обязательное обучение на «родном языке» — то есть соответствующее «пятой графе» ребенка.

Это требование стало пунктом, вызвавшем чуть ли не самое большое количество критических отзывов преимущественно со стороны русскоязычных граждан. В окончательной редакции программы этого пункта уже не было, тем не менее позиция руховцев в национальном вопросе практически не изменилась. Задекларированная ориентация на «национальное возрождение» украинцев и других этнических групп республики означала, в сущности, ориентацию на построение в Украине национального государства (какой номинально была еще УССР). В таком государстве во всех сферах общественной жизни господствует язык титульной нации, а меньшинствам обеспечена возможность пользоваться своими языками в школах (но обычно не в вузах), газетах и различных формах национально-культурной активности. Украина отличалась от распространенной в Европе модели прежде всего наличием огромного сообщества этнических русских и еще большего сообщества русскоязычных украинцев, и оба они имели характерный далеко не для меньшинства — собственно, больший, чем у титульной нации, — объем языково-культурных прав (или по крайней мере фактических возможностей). Создание национального государства означало, несмотря на демократические заверения о «свободном развитии языков и культур всех национальных групп», что первое сообщество следует свести к уровню обычного меньшинства, а второе — «дерусифицировать», то есть лишить права на сохранение русской языково-культурной идентичности. Идеологи «дерусификации» оправдывали такое нарушение прав человека потребностью восстановить историческую справедливость.

Взамен возглавляемая Леонидом Кравчуком «партия власти», даже переняв руховскую программу, избегала не только декларировать русскоязычным гражданам непривлекательную для них перспективу, но и реализовывать ее в соответствии с буквой закона о языках и других законодательных актов. Как и прежде, украинизация опиралась главным образом на свободу новой «руководящей и направляющей силы», не регламентированной никакими актами и не слишком артикулированную публично. Поскольку в этой свободе соединялась административная склонность к унификации и политическое стремление к стабильности, такая украинизация была обречена на ограниченность, непоследовательность и географическую неоднородность с минимальным продвижением в тех регионах, где «дерусифицировать» нужно было бы не только большинство населения, но и саму власть. Сама не желающая четко придерживаться языкового законодательства, власть почти не требовала его соблюдения и от граждан.

Первым изменением, непосредственно затрагивающим интересы обывателя, стала программа приведения соотношения школ и детсадов с украинским и русским языками обучения сообразно этническому составу населения соответствующего региона, которую вскорости после провозглашения независимости выдвинули (реализуя упомянутую писательскую идею) национал-демократические руководители Министерства образования. Успешно осуществляемая — не без определенных административных перегибов — в большинстве областей Украины эта программа встретила ощутимое сопротивление родителей, а еще больше учителей и местной власти лишь в Донбассе (где и по сей день украиноязычных школ ничтожно мало) и в Крыму (где их практически нет). Вместе с тем эта программа стала для русскоязычных элит и масс свидетельством возможности более активных украинизационных шагов Киева в будущем. Затем родилась идея сделать невозможными такие шаги, законодательно закрепив официальный статус русского языка. На выборах 1994 года это стало лейтмотивом оппозиции Востока и Юга «националистическому» курсу Президента Кравчука.

Понятие официального статуса в их пропаганде не объяснялось — ни в 1994 году, ни в 1999-м. Так что сложно было судить о его отличии от государственного по объему публичного использования и о взаимодействии языков на их, так сказать, общей территории. Скажем, замалчивался вопрос о том, станет ли официальность украинского и русского языков обязанностью для государственных служащих (в широком смысле, вплоть до паспортисток в жэках), обязаны ли они владеть и пользоваться обоими этими языками, чтобы обеспечить гражданину право общаться с государственными учреждениями на любом из этих языков, по его собственному выбору. Конечно, реализовать такое право можно было только при условии выполнения обязанности, ведь много граждан и пользуется услугами государства во внерабочее время и предоставляет их в рабочее (кроме того, двуязычие должно было быть обязательным также для работников сферы услуг). Поэтому неудивительно, что партии, вписывавшие в свои предвыборные программы лозунг двуязычия, не рисовали избирателям такой трудоемкой перспективы его реализации. А это означает, что в случае успеха тех партий нас ожидала бы перспектива сохранения нынешнего права чиновников выбирать удобный для них язык и навязывать его гражданам — только русский язык в Донецке был бы так же защищен законом от претензий иноязычного меньшинства, как и украинский во Львове.

Победив в 1994 году Кравчука не без помощи этого лозунга, Леонид Кучма, если помните, быстро отказался от намерения его реализовать. Своеобразным возмещением сторонникам двуязычия за эту уступку — партиям, отстаивающим утверждение приоритета украинского языка, — стала предпринятая «децентрализация гуманитарной политики», давшая возможность Донецку и Львову каждому отмечать свой праздник (например, 7 ноября или 22 января) и каждому говорить на своем языке. Однако этот «компромисс» был достигнут, в сущности, на платформе пренебрежения к общему для всей страны закону — в частности, закону о языках. Не позволяя (через подчиненных Киеву прокуроров) узаконить двуязычие местным советам Востока и Юга, центральная власть не обращала внимания на фактическое двуязычие — или только русское одноязычие — даже в работе органов государственной власти. Отказ государства содействовать утверждению позиций украинского языка экономическими (в частности, налоговыми) стимулами обернулась усилением преимущества русского языка, к примеру, на рынке книжной и газетно-журнальной продукции. Украинизация понемногу осуществлялась только в образовании и в официальном делопроизводстве — но и там это было не столько соблюдением закона, сколько административной «свободой» власти, чья решительность могла существенным образом меняться под влиянием политических обстоятельств. Например, в конце 1996 года, решив (по просьбе «Просвіти» и правых партий) ограничить господство русского языка в информационном пространстве, Президент в своем распоряжении сделал ударение не на соблюдении или корректировке закона, а на применении административных рычагов, а именно — выдаче лицензий прежде всего тем телекомпаниям, которые дадут обязательство вести вещание только или преимущественно по-украински. А два года назад, желая завоевать больше голосов русскоязычных избирателей на будущих президентских выборах, Кучма другим распоряжением позволил сдавать вступительные экзамены не только на украинском (как требовало, по-своему истолковывая закон, Министерство образования), но и на русском языке.

Боковые выходы
из тупика

Такая политика власти вызывала недовольство и у сторонников двуязычия (ведь Президент не выполнил свое предвыборное обещание, и русский язык формально не имел в стране почти никаких прав), и у борцов за утверждение господствующего положения украинского языка (ведь фактически ему до того положения было очень далеко). Впрочем, и русскоязычные, и украиноязычные массы воспринимали эту политику довольно спокойно, заботясь, при отсутствии непосредственных притеснений, о куда более насущных проблемах социально-экономического обустройства или даже выживания.

В этих условиях у политических сил, стремившихся к изменению языковой ситуации, было немного шансов воплотить эти стремления в законодательные и административные шаги. Получить, как в 1994 году, избирательную поддержку в этом вопросе и, соответственно, властные ресурсы на их реализацию они уже не могли (едва ли не самой яркой демонстрацией стало поражение СЛОНа и «Национального фронта» на парламентских выборах 1998-го). А при наличии в Верховной Раде паритета между сторонниками двух противоположных направлений изменений (и довольно равнодушного к языково-культурным проблемам «центра») какие-либо законодательные преображения были проблематичными.

Убедительной иллюстрацией такого тупика стал сам факт долговечности еще советско-украинского закона о языках, который, несмотря на нарекания обеих сторон, до сих пор не удалось изменить. Разработанный в 1997 году в Госкомнаце по поручению Президента проект нового закона, который более четко формулировал обязательность использования государственного языка и предусматривал ответственность за невыполнение (отсутствие которой в действующем законе называют едва ли не главной причиной его неэффективности), после решительной критики противников украинизации правительство долго не подавало на рассмотрение Верховной Рады. Ющенко решился это сделать лишь в июне 2000-го. Между тем поданные в 1998—1999 годах альтернативные проекты депутатов Кияшко, Кучеренко, Костусева и Коновалюка, реализующие идею официального или даже государственного (в последнем случае) статуса русского языка, трудно пробивались через профильные парламентские комитеты, а затем, как и проект Кабмина, никак не могли попасть в повестку дня сессии.

Единственным за последние годы фактом компромисса между сторонниками противоположных подходов к языковой проблеме стало принятие статьи 10 Конституции Украины, в которой после отчаянного противостояния по сути сохранена прежняя формула государственного статуса только украинского языка и гарантировано «свободное развитие, использование и защита» русского (а также других языков меньшинств — но предметом торга были не они). Однако этот компромисс (стимулированный, как известно, корпоративным интересом депутатского корпуса не допустить проведения выгодного Президенту референдума) не разрешил проблему, т.к. характер выполнения конституционной статьи зависит от ряда законов и подзаконных актов — не говоря уж о «воле» властей их придерживаться. Поскольку в связи с неопределенностью понятий «свободного развития» и «использования» эта статья (как и соответствующая норма действующего закона о языках) допускает толкование в пользу обоих подходов, их сторонники обвиняют друг друга в нарушении буквы закона и ищут аргументы в пользу своего толкования.

Для сторонников украинского одноязычия таким аргументом стало обращение в Конституционный суд, который 14 декабря 1999 года истолковал конституционную норму в смысле обязательности употребления украинского языка в органах власти и государственных учебных заведениях — без никаких гарантий для русского (употребление которого наряду с государственным действующее законодательство разрешает только в Крыму, где русские составляют большинство населения). Опираясь на это толкование, уже в следующем месяце вице-премьер Жулинский инициировал проект постановления Кабмина «О дополнительных мерах по расширению функционирования украинского языка как государственного», где говорилось о «завершении работы» по приведению сети школ и детсадов «в соответствие с этническим составом населения в регионах» и по «проверке языкового режима», а то и просто «дерусификации» в тех сферах, где соответствия не было и в помине (местные органы власти, СМИ, спорт, туризм). Резкая реакция Москвы заставила Киев на некоторое время отложить принятие постановления: оно подписано в июне, под неприметной шапкой «О внесении изменений и дополнений» и без наиболее радикальных пунктов. Между тем внимание русскоязычных активистов в Украине и их защитников в России привлекали радикальные (и немедленно скандализированные медиа) планы председателя Госкоминформа Ивана Драча по дерусификации информационного пространства, которые, впрочем, дальше заявлений в большинстве своем не пошли.

В ответ сторонники двуязычия решили воспользоваться обязательством Украины ратифицировать Европейскую хартию региональных языков или языков меньшинств, взятым при вступлении в Совет Европы. Поскольку ратифицированные международные документы имеют преимущество перед внутренним законодательством, то это «толкование» конституционной нормы имело бы преимущество если и не перед постановлением КСУ — по большому счету, не намного более четким, чем сама норма, — то перед статьями закона о языках наверняка. Почти детективная история недоратификации хартии стала для «двуязычников» важным доказательством нежелания националистов и зависящей от их поддержки власти придерживаться европейских стандартов. Так что стоит внимательнее присмотреться и к самому документу, и к возможным вариантам его ратификации Верховной Радой.

История хартии

Принятый в 1992 году Советом Европы документ, преследовавший цель создания благоприятных условий для использования языков меньшинств и ограничения возможности государства вытеснять их из публичной жизни, утверждая официальный язык как единственный публичный, вызвал неоднозначное отношение во многих странах, где его в связи с этим не торопятся ратифицировать, несмотря на все более сильное унификационное давление «европейских стандартов». Впрочем, хартия допускает разные уровни обязательств государства в той или иной сфере, учитывающие специфические потребности носителей языка (которые зависят, в частности, от их численности и концентрации) и приоритеты и возможности государства. Скажем, можно обязаться обеспечивать на определенном языке меньшинства лишь дошкольное и среднее образование «по крайней мере для тех учеников, семьи которых об этом просят и количество которых считается достаточным», — а можно заставить себя «обеспечить» также профессиональное и высшее образование. Большинство государств ограничивается низшим уровнем, и носители малораспространенных языков обычно и не стремятся получать высшее образование на языке, который затем сделает их неконкурентоспособными на рынке труда. Аналогичные возможности выбора предоставлены и по использованию языков меньшинств в судопроизводстве, региональных и местных органах власти, сфере услуг, масс-медиа, культурной, экономической и социальной жизни. Единственное требование хартии — каждое государство должно при ратификации взять не меньше обусловленного количества обязательств (в целом и по определенным статьям). В то же время оговорено, что «защита и поддержка региональных языков и языков меньшинств не должны причинять вред официальным языкам и необходимости их изучать».

Украинское правительство в своем проекте закона о ратификации хартии стремилось, выполняя необходимое условие, не повредить государственному языку и не создать для государства дополнительные проблемы, в частности финансовые. Сделать это было не очень трудно: и без новейших европейских требований в нашей стране носителям ряда языков, во всяком случае в местах их компактного проживания, предоставлены — скажем, в сфере образования, культуры, медиа — возможности низшего, а то и среднего уровня. Поэтому закон о ратификации мог быть по сути видоизмененным законом о национальных меньшинствах, который западные эксперты называли вполне соответствующим международным стандартам (это одна с немногих сфер, в которой нас даже ставили в пример другим). Но подобное сохранение статус-кво не устраивало многих русскоязычных депутатов и представителей прочих меньшинств. Их альтернативный проект предусматривал для «языков национальностей», составляющих более 20 процентов всего населения определенной административно-территориальной единицы, использование во всех названных выше сферах публичной жизни на высшем из возможных уровней, — то есть делал их на соответствующей территории по сути официальными (например, местная власть должна не только отвечать на языке меньшинства гражданам, которые на нем обращаются, но и вообще «использовать» этот язык). Практически единственным таким языком был русский, который получил бы официальные права, кроме Крыма, еще в семи восточных и южных областях и в Киеве. Остальные языки могли бы выйти на такой уровень разве что в пределах отдельных районов и населенных пунктов; зато некоторые из них — румынский на Буковине, венгерский в Закарпатье и крымскотатарский в Крыму, — представляющие группы с относительной численностью более 10 процентов, получили бы промежуточный и тоже немалый объем прав (по отдельным параметрам он соответствовал бы предусмотренному действующим законом о языке лишь для местностей, где представители меньшинства составляли большинство). Всем остальным следовало способствовать «в меру разумной возможности» на низшем предусмотренном хартией уровне.

Поскольку против этого варианта ратификации категорически выступали не только национал-демократы, но и исполнительная власть, альтернативный проект не был поддержан при первом рассмотрении в Верховной Раде, — как и правительственный, отвергнутый левыми и некоторыми другими русскоязычными депутатами. И все же 24 декабря 1999 года, собрав силы и воспользовавшись поддержкой тогдашнего руководства Рады, защитники русского и других языков добились одобрения своего проекта, что в значительной степени перечеркнуло достигнутый всего за десять дней до этого успех сторонников утверждения украинского языка (имею в виду упомянутый вердикт КСУ). Исполнительная власть, стремящаяся не допустить огромных затрат и административных проблем, связанных с радикальным (во всяком случае, потенциально) ростом языкового плюрализма, не могла использовать испытанный метод борьбы с нежелательными законами — президентское вето. В соответствии с законом о международных договорах, закон о ратификации подписывал и публиковал не Президент, а председатель Верховной Рады, чем тогда еще находящийся при власти Александр Ткаченко немедленно воспользовался, опубликовав закон в «Голосе Украины» еще до Нового года. Но президентские юристы нашли выход. Поскольку закон о договорах принят раньше, чем Конституция, то действующим он был лишь в том, в чем ей не противоречил, — а она не делает для документов о ратификации исключения среди прочих законов, принимаемых парламентом и подписываемых Президентом. На этом основании Конституционный суд по представлению группы депутатов и признал 12 июля прошлого года закон о ратификации хартии — а также соответствующую статью закона о договорах — неконституционным (отменив лишь один из многих ратифицированных на основании «неправильного» закона международных актов, КСУ дал еще одно основание для утверждений о его заангажированности). А пока это не произошло, МИД под различными предлогами отказывался переслать ратификационную грамоту в Страсбург (через три месяца после чего она вступила бы в силу для нашего государства).

Второе издание

В Совете Европы, впрочем, на этот зигзаг отреагировали довольно спокойно. Во-первых, в нас уже бывало и не такое. Во-вторых, критиковать постановление Конституционного суда Совету не к лицу (европейские дипломаты это понимают — в отличие от российских, осуждавших постановление декабря 1999-го за несоответствие украинской Конституции) и нецелесообразно (ведь к кому же тогда апеллировать, если Президент или парламент будут имплементировать результаты очередного референдума по народной инициативе?). В-третьих, ничто не мешает Верховной Раде ратифицировать хартию заново, с соблюдением всех норм. На том и сошлись: ратификация заняла место в списке невыполненных обязательств Украины перед СЕ и накануне нашего решающего отчета в Страсбурге снова стала одной из причин головной боли украинских руководителей. Поэтому Президент снова подал в парламент проект закона о ратификации и попросил поторопиться с его рассмотрением.

Исполнительная власть желала бы, естественно, принятия того необременительного варианта ратификации, который она предлагала два года назад. Однако борцы за права языков меньшинств считают, что нужно повторно принять закон, отмененный Конституционным судом, — только придерживаясь процедуры (в частности, отправив его на подпись Президенту, которому, надеются они, будет не с руки останавливать поезд в Страсбург).

Если Верховная Рада все же примет их вариант закона, судьба языкового законодательства в Украине будет в основном решена. Еще одну отмену (чем бы она ни мотивировалась) наша репутация в СЕ не переживет. Поэтому, учитывая упомянутый приоритет международных документов над национальными актами, в будущем законе о языках придется зафиксировать по сути официальный статус русского, по крайней мере в регионах с более чем 20-процентной численностью русских (правда, количество таких регионов после переписи этого года, наверное, уменьшится, т.к. многие их тех, кто в далеком 1989-м декларировал свою принадлежность к «главной» нации СССР, могут переписаться в главную нацию Украины). А поскольку унификационный характер нашего законодательства и правосознания (подкрепляемый конституционным положением о недопустимости дискриминации или привилегий по какому-либо признаку) делает весьма маловероятным территориально дифференцированный закон или децентрализацию языкового нормотворчества, парламентарии и правительство скорее признают за носителями русского языка равные права во всех регионах — и там, где их 20 или 40 процентов, и там, где всего два. В этих последних, естественно, реально они таких прав не получат, т.е. местные чиновники и впредь будут толковать закон, конституцию и хартию по своему усмотрению, защитники языковых прав будут писать жалобы в Страсбург и Москву, а оттуда будут грозить пальчиком и пугать санкциями. Вот такой европейский стандарт.

Какие языковые права защищают инициаторы расширенного варианта ратификации, наглядно показывают проекты, помещенные в презентованной книге. Не касаясь нюансов каждого из них, обращу внимание лишь на главные черты новейшего, консолидированного «проекта 32-х». Чтобы не иметь проблем с изменением статьи 10 Конституции, борцы за языковое равноправие соглашаются оставить государственным только украинский язык. Зато официальными (то есть, как наконец объяснено, рабочими языками органов власти и самоуправления в их документации, служебном общении и отношениях с гражданами) на всей территории страны должны быть украинский и русский, и выбор того или другого ни в каких ситуациях не регламентируется. Чиновники должны владеть «языками, распространенными среди населения», и граждане имеют право лишь обращаться к ним на одном из официальных языков, но не получать на том же языке ответ. Кроме украинского и русского, «в административно-территориальных единицах, где широко распространены [sic] другие языки национальных меньшинств, эти языки также используются как официальные». Но ввести такой статус должен соответствующий совет, поэтому можно не сомневаться, что его получили бы только языки местного большинства, а никак не 20- или 10-процентного меньшинства. То есть закон никак не способствовал бы сохранению и активизации употребления языков тех меньшинств, которые в силу определенных причин (далеко не всегда, как мы знаем, естественных) стали малораспространенными и оказались перед угрозой прекращения использования на определенной территории, а то и полного вымирания — а именно такие языки являются предметом первоочередной заботы хартии.

Компромисс

Поскольку подобные законы о ратификации и о «внесении изменений» к действующему закону о языках неминуемо вызывают решительное сопротивление националистических и многих иных правоцентристских парламентариев, добиться их принятия можно будет разве что благодаря влиянию на не присоединенную ни к одному из языковых лагерей часть депутатского корпуса, что легче всего сделать, естественно, через Президента и его администрацию. К сожалению, новая инициатива сторонников двуязычия еще раз показала, что носители двух противоположных взглядов на языковую проблему стремятся найти способы реализации этих своих взглядов (и, соответственно, проигнорировать взгляды оппонентов), а не компромиссное решение, которое в определенной степени учитывало бы позиции обеих сторон. Пока проводники каждого из лагерей демонстрируют своим единомышленникам решимость бороться до победы — вместо того, чтобы инициировать широкую публичную дискуссию, базирующуюся на признании реальности существования различных интересов и необходимости их согласования. В такой дискуссии четко определилось бы самое важное для каждой из сторон и то, чем она готова поступиться для достижения этого самого важного. И оказалось бы, что эти самые важные требования вовсе не являются несовместимыми — а следовательно, компромисс возможен.

Не буду здесь углубляться в вопрос о том, каким этот компромисс должен быть. Скажу лишь, что пока вижу два возможных варианта. Во-первых, это признание официального статуса русского языка в определенной части Украины (скажем, в Крыму и Донбассе) — при обеспечении прав языка меньшинства на остальной территории. Во-вторых, можно зафиксировать роль русского — большую, чем язык меньшинства, обеспечив возможности его функционирования в некоторых сферах, например, в высшем образовании, масс-медиа, бизнесе. Законодательным оформлением подобного компромисса могло бы стать принятие нового закона о языках, который предусматривал бы, в частности, механизмы реализации и ответственности. В любом случае это должен быть компромисс, отраженный в законе и сориентированный на выполнение закона — и именно в этом его главная привлекательность для государства, если оно действительно желает стать правовым. Для достижения такого компромисса требуется время — а поскольку на ратификацию хартии его уже нет, то следует выполнить обязательства перед Советом Европы в умеренном варианте, который обеспечивал бы права языков меньшинств, а выяснение отношений украинского и русского перенести во внутренний контекст. В этом случае торопиться не стоит.

У меня нет иллюзий относительно возможности осуществления изложенного плана. К сожалению, даже самые весомые интеллектуальные аргументы не могут перевесить политический интерес — а он в нашем обществе пока не направлен на компромисс. Поэтому в ближайшее время к сдвигам в языковой ситуации могут привести разве что «волевые» усилия одного из лагерей — вероятнее всего того, который будет поддерживать Президент. Но какая бы из бескомпромиссных позиций ни победила, эта победа не приблизит Украинское государство к власти закона и вызовет недовольство значительной части его граждан.