БОГДАН СТУПКА ИГРАЕТ ПОПРИЩИНА

Сценический вариант «Записок сумасшедшего» Гоголя, представленный актерами Киевского государственного драматического театра имени Ивана Франко на сцене Ла-Мамы, принадлежит двум мюнхенским авторам - эмигрантам Василию Сечину и Юлиану Паничу. Мне он кажется весьма близким к оригиналу, несмотря на то, что авторы иногда не только отступают от гоголевского текста, но и добавляют кое-что от себя.

Гоголь написал «Записки сумасшедшего» в 1834 году, трагически предощутив свое собственное безумие, приведшее его к гибели 18 лет спустя.

Нельзя сказать, что пером Гоголя, когда он писал «Записки сумасшедшего», водила одна только ненависть к «пробкам», как он называл чиновников; не в меньшей степени им двигало сострадание к «маленькому человеку».

Великолепный актер Богдан Ступка - «украинский Лоренс Оливье», про мнению критиков, - играет большого и сильного человека, который занимает, согласно табели о рангах, ничтожную должность и страдает от трагического несоответствия этой должности своим возможностям. (Ситуация, увы, узнаваемая и не утратившая ни актуальности, ни универсальности.) Ненавистный «департамент» стал для него синонимом рабства. «Я больше никогда не пойду в департамент, я больше никогда не буду переписывать ваши дурацкие бумаги», - это протест, рвущийся из самой глубины его израненной души. Обострение болезни, когда героя одолевают слуховые галлюцинации: вой, истерические крики, женский плач (музыкальное и звуковое оформление Юрия Финкельберга), сменяется мучительными раздумьями на тему «отчего я - титулярный советник». Изнурительная работа мысли приводит к ослепительной, как молния, догадке: «В Испании есть король. Этот король - я».

Роль Поприщина - одна из самых сложных в мировом классическом репертуаре. Ступка играет так, что мороз по коже идет от клинической достоверности изображаемых им симптомов психической болезни. Одного этого было бы достаточно Для актера меньшего калибра, чтоб сделать роль незабываемой. В исполнении же Богдана Ступки она получает истинно трагедийное, шекспировское звучание.

Вообразив себя испанским королем, Поприщин - Ступка мгновенно обретает королевскую осанку. Он ставит на стол колченогий стул и усаживается на этот импровизированный «трон». Для полного счастья он требует себе королевскую мантию. У Гоголя этой сцены нет: в повести Поприщин сам шьет себе порфиру из своего нового вицмундира. Сюжетный ход с королевской мантией дает режиссеру Василию Сечину прекрасную возможность символически закончить историю о бедном сумасшедшем: вместо мантии санитар приносит смирительную рубаху, в которую и облачает ничего не подозревающего Поприщина. Все еще воображая себя испанским королем, Поприщин - Ступка, гордо вскинув голову, торжественно проходит вдоль невидимого почетного караула - а в глазах его застыла смертельная тоска.

Финал спектакля - молитва Поприщина - не по букве Гоголя, но по его духу, ибо великий писатель был очень религиозным (а к концу жизни даже фанатически религиозным) человеком, проводившим много времени в постах и молитвах.

В заключительной сцене к молящемуся Поприщину подходит санитар - его надсмотрщик и мучитель, двойник и соглядатай (персонаж, в повести Гоголя отсутствующий, но предполагаемый). Эту роль исполняет сын Богдана, Остап Ступка.

Вдвоем отец и сын создают настоящий театр абсурда. Молодой и талантливый актер, Остап отлично передает всю условность происходящего на сцене. Он играет в спектакле не одну, а несколько ролей, в том числе и собак Фидель и Меджи, чья «переписка» послужила причиной расстройства разума Поприщина: из нее он «узнал», что генеральская дочка смеется над ним.

Режиссерски и актерски финал спектакля сделан замечательно. Выражение лица санитара из привычного, глумливо-издевательского становится серьезным и грустным. Он снимает солдатский ремень, которым был подпоясан его белый халат, а затем и самый халат. Под ним обнаруживается такая же арестантская полосатая пижама, в какую облачен постоялец палаты. Палач и жертва обнимаются и приникают друг к другу лбами, застыв в этой позе прошения и братства перед лицом Всевышнего. Ибо сказано же в Писании: «Не судите, да не судимы будете»...

Всякий раз, выходя на аплодисменты, отец и сын вновь застывали в этом скорбном объятии.

Через весь спектакль символом, исполненным глубокого философского смысла, проходит стихотворение Пушкина «Не дай мне Бог сойти с ума», написанное годом ранее, чем «Записки сумасшедшего» (на сцене оно звучит по-украински в прекрасном переводе Максима Рыльского, который перевел и сами «Записки сумасшедшего»). В нем заключен шифр к пониманию спектакля.

Не дай мне Бог

сойти с ума.

Нет легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом

моим

Я дорожил; не то,

чтоб с ним

Расстаться был не рад:

Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном

бреду,

Я забывался бы в чаду

Не стройных, чудных грез.

Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь

как чума,

Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку,

как зверка,

Дразнить тебя придут...