Андрей Битов: «Я ПРЕДПОЧТУ СВОБОДУ, ДАРОВАННУЮ СВЕРХУ, БРОСАЕМОМУ В КЛЕТКУ КУСКУ»

С известным русским писателем Андреем Битовым мы встретились в Крыму. Имя этого писателя связано в нашем сознании с 60-ми, высоким литературным вкусом и полуразмытым понятием «советский авангард». Как вписался этот человек в новый культурный контекст и каким он видит этот контекст - такова была основная тема нашего разговора. А начался он с рассуждения писателя о роли провинции в общекультурных процессах.

- Я недавно писал полушутливую-полусерьезную антологию (астрологию) русской литературы, и когда я анализировал русскую классику, то увидел, что раньше литература рождалась по всей России. Потом она - «в Москву, в Москву», по Чехову. Сконцентрировалась, в конечном итоге, в Петербурге и в Москве, но в принципе это была более-менее дворянская литература... Она рождалась в помещичьих усадьбах - в Туле что-то появится, то в Воронеже, то еще где-то... Но рождала вся страна! В общем это такое огромное явление - провинция, и слово это носит почему-то ложный оскорбительный оттенок!

- Но, вы же сами, тем не менее...

- Я тоже, я же питерский человек, а Питер после революции обрел провинциальную судьбу...

- Вы являетесь президентом российского пен-клуба. Расскажите, пожалуйста, об этой стороне вашей деятельности.

- Это была первая в Союзе неправительственная независимая общественная организация, ее даже трудно было зарегистрировать. Так она и осталась филиалом мировой организации. И в ней нет ничего похожего на былой, даже освобожденный, Союз писателей! Это правозащитная организация, существующая с 1921 года, ее основоположник - Джон Голсуорси, по всему миру она осуществляет контроль и помощь в делах свободы слова и любого притеснения пишущего за то, что он высказывает свое мнение. Наш пен-клуб этим и занимается в принципе... После распада Союза мы несем ответственность за пишущих во всем мире, и больше всего - в пределах бывших республик Союза. В Средней Азии, скажем, режимы крутые - цензура, преследования, в Беларуси тоже... И на все это надо обращать внимание мировой общественности. Мы спасли какое-то количество людей от смерти, многим из них пришлось эмигрировать. Так что мы держим рамки хартии пен-клуба, хартия эта очень короткая и ясная, ее можно было бы сформулировать, процитировав Есенина: «Не расстреливал несчастных по темницам». Вот это основная деятельность, но кроме этого приходится заниматься и тем, чтобы сама организация жила. Сейчас любое выживание, вы знаете, - проблема. Какой-никакой штат, телефоны, факсы. Для того чтобы содержать даже маленькую контору, надо что-то выдумывать - нам же никто не платит... Таким образом, функции русского пен-центра немножко перегружены по сравнению с западными пен-центрами.

- С чем вы пожаловали в Украину?

- Цель приезда - приветствовать возникновение русскоязычного толстого журнала (он так и называется «Толстый журнал»), который родился при нашем участии. Роль пен-клуба тут чисто моральная пока. Мы стараемся помочь в освещении этого события. Я уверен, что это - событие, что оно будет с благодарностью воспринято в России. Сама идея проста, я бы сказал, просто гениальна. Потому что уже десять лет, последние шесть лет точно, начиная с 1991 года, обсуждается проблема толстых журналов и гибели этой традиции, исконно русской. Уже давно культуры толстых журналов не существует в такой мере. Обидно утрачивать традицию... Они гибнут, главным образом, по экономическим причинам. Все это обсуждается, сетуется, плачется. Но проблема-то в том, что разрушена сеть распространения. Такая огромная страна, тем более в пределах бывшего Союза, где продолжают жить русские люди и русские читатели. Все это выросло в какую-то культурную и моральную проблему. И вот такое решение: вместо того, чтобы возить, создать местный дайджест толстых журналов, - просто гениально. Я не знаю, как будут делиться этой идеей крымчане, потому что, я думаю, она восхитит и Сибирь, и Дальний Восток, - многие захотят перенять такой опыт... Это изобретение... Этот продукт принадлежит крымскому отчаянию русского читателя, так скажем.

- Как бы вы могли охарактеризовать литературный процессы в странах бывшего Союза и в Украине, в частности?

- Вообще процесс - дело критиков, которые заблуждаются в том, что они знают этот процесс и видят. Настоящий литературный процесс - когда человек сидит за столом и пишет. А когда результат достигает читателя, - это уже какая-то другая область, к которой я не до конца принадлежу. Очень много трудностей, связанных с возникновением рынка, с потерей централизации. Но я не знаю, что хорошо, что плохо - нет дыма без огня и нет добра без худа. Слава Богу, что мы потеряли цензуру, идеологию, распределение, но в ответ пришел одичавший рынок, который стремится к быстрому обогащению, к быстрым деньгам. А массовый читатель изголодался по макулатуре, в общем-то которая была идеологически запрещена. Есть такая фраза, что цензура идеологическая сменилась цензурой экономической. На мой взгляд, это вопрос времени: рынок грубый в ходе развития становится рынком дифференцированным. И вот сейчас уже перенасытили этим мусором рынок. А народ тянется сегодня к чему-то нормальному. И вот, способы достать средства выпустить это и потом найти возможность это переправить читателю, - вопрос развития рынка, значит, потребуется время. Тем временем кто-то страдает. Но я предпочту свободу, дарованную свыше, бросаемому в клетку куску. Это тоже вопрос роста. Вот, например, этот проект, осуществленный в Крыму (мне очень нравится слово «проект», оно стало очень модным), вдруг ты видишь, что на пути к его осуществлению не стоят с палками, с автоматами, - просто его трудно осуществить. А кто сказал, что не трудно осуществить что-либо новое? Никогда не было легко. Но все-таки запрета нет, и если уж ты вобьешь свою энергию, силы, талант, - все, можешь осуществить.

- Вы говорили, что как художник лучше чувствуете себя в ситуации рынка...

- Ни лучше, ни хуже. Я как был, так я и остался. Мне не пришлось меняться. Мне пришлось как бы перестроиться. Раньше я с великим трудом сквозь запреты протискивал какую-то часть своих текстов, которые писал независимо от идеологии. Теперь мне нужно сунуться в рынок. И, чтобы быть независимым от рынка, я лично нашел свой способ. Я стал на время остарбайтером, - то есть я просто перестал зарабатывать деньги в России. Но это моя ситуация. Я стал профессиональным профессором, которого приглашают работать. Я не то, чтобы задаюсь, но горжусь этой независимостью. Да пошли вы все к черту, пока вы не понимаете, что я - рыночная фигура. Что я буду унижаться перед новым темным новорожденным капиталистом? - Я стал собственным спонсором, собственным меценатом. Хотя некоторое время у меня были проблемы. С девяносто первого года я стал думать: «Как?» Сначала печатал за свои деньги, потом придумал схему: я нахожу единомышленника в издателе. Это довольно редкий издатель. Тоже, так сказать, «с поворотом». Я ему даю целиком готовую книжку, гонорар я беру в виде книг... Дальше получается, что я прогораю, если бы не зарабатывал на стороне... Но, конечно, выходить на улицу мне уже поздно, и я не торгую книгами - в основном, я их дарю. И эту вещь мне приятно держать в руках - она сделана так, как я хочу. А сначала это очень дорого было, но зато я напечатал что хотел и как хотел, включая дизайн... В принципе, со временем найдется более подвижный издатель, и он уже начинает находиться, который будет у меня покупать проекты. Мы выступаем с ним в соавторстве. Но впадать в отчаяние и жаловаться я считаю недостойным, оскорбительным для достоинства мужчины и писателя тоже. Ведь никто не выбивает ручку из пальцев и никто не мешает тебе писать. А жаловаться - это пост-советская ментальность. Ну, другое дело, что не все находятся в моем положении - я более известен, еще что-то... Но, простите, я потратил на это сорок лет, сорок лет труда, так что тут все не бесплатно... В прошлом году я выпустил свою самую первую книжку - сделал такой трюк, отметил сорокалетие своей творческой деятельности. Она у меня никогда не выходила, потому что по цензурным соображениям ее нельзя было напечатать... Как ни странно, ее расхватали, она жива через сорок лет. Но для хохмы и для хвастовства, впрочем, и для дела, я использовал клапаны: на обложке вместо биографии и фотографии, привычных там, я перечислил прочие книги автора - их было сто!

...Роль писателя была искажена в советское время. Большевики, как всегда, перетянули веру народа на ЧК, роль писателя, заработанную духовным трудом, перетянули на привилегии члена Союза и официального секретаря. Ну... этой роли не стало? - Да! Но роль-то осталась той же самой! И подумайте - все писатели, которые создали славу русской литературы от Пушкина до Блока, они были либо землевладельцами, то есть у них тоже голова болела, как обращаться с собственностью и так далее... Чехов был врачом... Они все еще чем-то занимались: Гарин-Михайловский был инженером, Некрасов зарабатывал как профессиональный журналист, издатель... То есть все они еще и работали.

- А Достоевский?

- А Достоевский единственный колотился из последних сил как профессиональный писатель... И уже к серебряному веку - к концу XIX-началу XX - писатель уже мог существовать за свои деньги...

На Западе фактически никто не существует за свои деньги! Может единицы - профессора или еще кто-то... После двадцатой книги к талантливому писателю может прийти экономический успех...

- Что вы посоветуете молодому писателю?

- Я вот сегодня раскрыл собрание сочинений Рекса Стаута с его биографией... Вообще западную биографию читать - одно удовольствие. Раньше у нас на обложке книги молодого автора печатали, что он был комсомольцем, прослужил в армии, хорошо, если он постарше - воевал, работал на заводе - в общем, пришел от жизни... А там, Господи!.. Люди меняли по пять материков, по тридцать профессий, никогда ничем не гнушались... Это до сих пор водится. У меня знакомый - очень остроумный приятель-алкоголик. Он заполнял анкету: Профессия? - «Грузчик»; Призвание? - «Богатый путешественник»... Нельзя позавидовать ничьему существованию, потому что оно чужое, а не твое. У меня подруга в Штатах - молодая девушка. Работает официанткой, получает восьмое высшее образование, знает уже шесть языков - и не имеет работы! И не унывает. Она рада, что работает официанткой. Я уверен, что она очень талантлива и когда-нибудь, так сказать, выскочит. И нет катастрофы!