«АХ, МОЦАРТ, МОЦАРТ…»

Природа искусства пластической драмы предполагает обязательное присутствие в произведениях этого жанра момента притчевости. Литературная основа — драматическая поэма «Моцарт и Сальери» А.Пушкина, которая послужила материалом для премьеры «Прощай, Моцарт» в Киевском театре пластической драмы, изначально воспринимается как притча о «гении и злодействе» — «вещах несовместимых». Взяв эту поэму Пушкина, небольшую по объему, словно набросок для большого полотна, авторский коллектив спектакля (режиссер, сценограф, автор сценической композиции — Вера Мишнева, музыкальное оформление — Игорь Дядько, художник по костюмам — Ирина Онищенко) творит собственную притчу о зависти ремесленника и великодушии таланта. И развивает этот гениальный пушкинский набросок до полноценного спектакля.

Муза, вдохновение… Как мучительно искал его ремесленник Сальери и как легко, играючи, исходит оно из души Моцарта! Эфемерное создание — Муза становится третьим действующим лицом спектакля. Прекрасная нимфа в исполнении Татьяны Цапок — сама музыка, неуловимая прелесть звуков, вдохновенный перелив мелодий. Символично появление Музы. Она словно «выходит» из души Сальери, когда он «предался одной лишь музыке». Увлекательно разгадывать пластические ассоциативные ходы режиссерской мысли. Вот Сальери (Валерий Максименко) в предчувствии вдохновения, он ищет, ждет его. Вот, вслед за Музой, повторяет движения, его приводят в восторг ее волнообразные руки, они вместе «ныряют» в творчество и «плывут» по волнам вдохновения. Много раз пытается он поймать этот трепещущий звук, уловить интонацию. Муза вынимает звук-сердце из своей груди, передает Сальери. Нежной бабочкой трепещет звук в его руке. Но вскоре… умирает. «Звуки умертвив, Музыку я разъял, как труп. Поверил Я алгеброй гармонию». Как крест уносит Сальери на спине плененную Музу. Укрощенные звуки «нанизывает» Сальери на нотный стан, но не звучат они, и за душой уж ничего не осталось. Так пластически проигрывается тема главного монолога Сальери, который взывает к небу: «Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений — не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан — А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?… О Моцарт, Моцарт!»

Пластический рисунок образа Сальери выражается в аскетизме и строгости фигуры, ему иногда хочется также воздушно-легко вспорхнуть за Музой, но это движение неорганично и тяжело для Сальери, поставившего «ремесло подножием искусству». А вот корона на его седой главе смотрится хорошо. И внушителен его облик в ней, он кажется себе настоящим королем музыки. Да, вот венец мечтаний! Но для «гуляки праздного», этого Моцарта, нет ничего святого. И ворвавшийся на сцену, словно веселый луч света, проказник Моцарт (Николай Гребинный) кощунственно выстукивает дробь на ларце с короной. Появление Моцарта разрывает звучащую прежде ткань музыки. Под зажигательную мелодию трактирной скрипки, кривляясь и паясничая, спрятав за маской лицо, он исполняет отчаянный танец радости жизни и одновременно обреченности, предчувствия плохого. Сцены Моцарта с Музой — метафора гениальности композитора. В дуэте уже он, а не Муза выступает учителем. Моцарт трепещущей рукой посылает звук в пространство, делает это легко, виртуозно. Сальери силится уловить эту легкость, но рука его «не трепещет» так талантливо. В этом сражении трудно быть победителем. Каждый из трех образов, созданных В.Максименко, Н.Гребинным, Т.Цапок, настолько убедителен в выстроенности внутренней структуры, наполнен драматической коллизией, пластически совершенен, что можно говорить о трех самостоятельных спектаклях, причудливо переплетенных вместе фантазией постановщика. Хотя улавливается крен художественного исследования в сторону Сальери. Оно и понятно, с великодушием гения вроде бы все прозрачно, а вот в закоулках души Сальери — темень, там бы попробовать нащупать мотивы побуждений, вот что занятнее.

А далее все по придуманной легенде. Поднос с двумя бокалами вина, горящая свеча, яд в перстне и «…Ну, пей же». В сцене смерти интересно художественное решение «ухода» Моцарта. Сальери «закроет» глаза великому собрату, наденет на его затылок посмертную маску, и когда Моцарт, повернувшись спиной к зрителям, наклонившись вперед, пойдет в глубину сцены, создастся иллюзия его последнего пути и невидящего взгляда в небо вечности. И тогда порвутся натянутые струны то ли рояля, то ли души. Напряженная стройность их строгих линий воспринимается красноречивым сценографическим образом.

В финале, впервые за весь спектакль, зазвучит музыка Моцарта, его «Реквием». Можно согласиться с принципиальным отказом режиссера сопровождать действие музыкой Моцарта. В композиции из произведений А.Пярта, С.Губайдуллиной, Г.Канчели, Ф.Али-Задеха, А.Шнитке, М.Равеля Вера Мишнева старалась отойти от прямых аналогий и создать портрет музыкальной души ХХ столетия. Тем пронзительнее звучит в заключение «Реквием».