26 июля академику, Герою Украины Ивану Дзюбе исполнилось 85 лет
Как бы мы порой ни хорохорились, годы неумолимо берут свое. Особенно годы такой непростой жизни, как у Ивана Михайловича.
Военное полусиротское детство, голодная студенческая юность в сыром подвале... И потом - постоянная борьба. С болезнью. С властью, с которой однажды решил посоветоваться. Отнес в ЦК свой труд "Интернационализм или русификация?", после чего партийные чиновники развязали кампанию оголтелой травли, объявили Ивана Дзюбу врагом, и "самый справедливый суд в мире" впаял ему пять лет тюрьмы…
Сейчас мэтр чувствует себя неважно, никому интервью не дает, ему нельзя волноваться, как сообщила супруга Дзюбы Марта Владимировна. Посему позволю себе поделиться моими личными воспоминаниями об Иване Михайловиче, с которым в молодости мне довелось четыре года работать в одном коллективе.
"Нашалил - пусть покается и работает!"
"Ну, как тебе Дзюба?" - спросила меня сотрудница по дороге на обед в один из моих первых дней работы в редакции многотиражки Киевского авиационного завода. Стоял по-летнему теплый сентябрь уже далекого 1978-го.
"Какой Дзюба? Иван Михайлович, что ли?" - переспросил я, не совсем понимая, о ком идет речь. Фамилии коллег еще толком не помнил. А нашего ответсека - молчаливого интеллигентного темноволосого очкарика средних лет - знал пока только по имени-отчеству. И потом, я представить себе не мог, что когда-нибудь встречусь с "врагом".
"Ну да, это же Дзюба, тот самый!.." - сделав страшные глаза, прошептала моя спутница.
Я вспомнил. Шесть лет назад, осенью 1972-го, нас, второкурсников филфака Киевского пединститута им. Горького, деканат неожиданно согнал в актовый зал. На сцене за стол президиума уселись ректор и прочее начальство. А на трибуну вышел незнакомый солидный дядечка - секретарь ЦК Компартии Украины Александр Капто. Дословно его выступление уже не помню. Что-то строго и назидательно говорил об обострении идеологической борьбы, о необходимости повышения политической бдительности, о том, что подняли голову украинские буржуазные националисты, потомки бандеровцев - так называемые диссиденты, которые всеми силами стремятся подорвать наш советский строй.
Описывая Ивана Дзюбу, Ивана Светличного и других националистов, партийный деятель не жалел красок. После его пламенной сердитой речи в моем воображении мальчишки, воспитанного в лучших комсомольских и советских традициях, диссиденты выглядели чуть ли не рогатыми чудовищами. Дома у родителей по вечерам я иногда слушал радиопередачи "Голоса Америки", Би-би-си, "Немецкой волны". Но после выступления Капто голоса дикторов и участников передач, прорывающиеся сквозь шум глушилок, начали казаться мне змеиным шипением.
Да-а, не зря пару месяцев назад, когда я переводился сюда, в Киев, из Житомирского пединститута и пришел на собеседование к декану, тот вдруг спросил, как мой отец относится "к организациям, существовавшим после войны на Западной Украине".
"К бандеровцам, что ли?" - переспросил я. "Да-да!" - обрадовавшись, наверное, моей догадливости, оживился профессор и выжидательно, с некоторой тревогой посмотрел на меня.
"Да мой отец - фронтовик, коммунист!" - отрезал я, обидевшись на вопрос.
"Хорошо, очень хорошо!" - улыбнулся декан и написал на моем прошении о переводе резолюцию: "Зачислить на второй курс".
Затем меня закрутили учеба, тренировки в институтской секции спортивного ориентирования, и я вскоре забыл и о том выступлении секретаря ЦК, и даже о том, как из института исключили двух студентов истфака - за то, что 22 мая пошли возлагать цветы к памятнику Тарасу Шевченко.
И вдруг выяснилось, что я буду работать с тем самым Дзюбой! Вроде такой интеллигентный, вежливый человек... Скрытый враг? Как себя с ним вести? А вдруг захочет запутать меня в свои националистические сети? Слава Богу, разница в возрасте у нас приличная - мне двадцать восемь, ему - за сорок, друзья из нас вряд ли получатся. К тому времени я уже знал, что в любом трудовом коллективе мог находиться сексот. И с его подачи мои какие-то якобинские высказывания КГБ мог теперь связывать с Дзюбой, его влиянием.
Я также боялся, что в один прекрасный день меня пригласят в заводской отдел режима (филиал КГБ) и предложат следить за Дзюбой, его поведением и высказываниями, а заодно и за другими коллегами. Во время приема на работу со мной беседовали и редактор газеты, и замсекретаря парткома, и кадровик. И никто не предупредил. Почему? Хотят присмотреться? Сотрудница предупредила, чтобы был с ним поосторожнее.
Дни шли, а меня никто никуда не приглашал. Если и вызывали иногда в тот же партком или к другому начальству, вопросов о Дзюбе не задавали. В его отсутствие мы иногда перемывали ему косточки. Мне рассказали, что после его статьи "Інтернаціоналізм чи русифікація?", выступления на премьере фильма Сергея Параджанова "Тени забытых предков" о том, что в СССР преследуют инакомыслящих, Дзюбу арестовали и посадили в следственный изолятор КГБ, судили на закрытом суде, дали пять лет за антисоветскую деятельность. У него обострился туберкулез. Говорят, одно легкое чуть ли не полностью заизвестковалось. И не миновать бы ему лагерей Мордовии, если бы жена не добилась приема у самого Брежнева. Генсек, человек снисходительный, сказал что-то вроде: "Нашалил - пусть покается и работает себе..." Московские инквизиторы были не такими свирепыми, как киевские.
Паренек из Донбасса
После публикации в газете "Літературна Україна" статьи, где Иван Михайлович "признал свои ошибки", его выпустили на свободу. Ныне бытует версия: выпустили, чтобы тут же посадить за тунеядство. В советское время существовала такая уголовная статья: если не работаешь, можешь и в тюрьму угодить. Но на самом деле Дзюба, зная, что на прежние места работы его уже не примут, сознательно попросил его направить в трудовой коллектив, чтобы лучше познать жизнь советского народа и его авангарда - рабочего класса, что позволило бы ему более объективно отражать социалистическую действительность.
Теперь требовалось найти руководителя, который не побоялся бы его взять. Ныне кое-кто из журналистов считает, что под свое крыло Дзюбу взял известный авиаконструктор Олег Антонов. В просторечии наше предприятие называли заводом Антонова. На самом же деле в те годы, да и сейчас, в Киеве существовали фактически две самолетостроительные фирмы - наш огромный серийный завод, именовавшийся авиационным производственным объединением (сокращенно КиАПО), и предприятие поменьше - опытно-конструкторское бюро Антонова с небольшим производством. В целях конспирации от иностранных разведок оно еще называлось Киевским механическим заводом (КМЗ). Заводы находились рядышком в Святошине (у них был общий аэродром), но подчинялись разным главуправлениям Министерства авиационной промышленности СССР.
Ивана Дзюбу взяли на работу в КиАПО. Не Олег Антонов, а генеральный директор, тоже Герой Социалистического Труда Василий Степанченко. И не корректором, как пишут некоторые, а ответсеком многотиражки. Фамилия же Антонова в публикациях о Дзюбе всплыла, скорее всего, в связи с тем, что в 1965 году, когда партийные органы только разворачивали борьбу с диссидентами, Олег Константинович - академик, депутат Верховного Совета СССР - был среди представителей украинской интеллигенции, подписавших письмо в ЦК Компартии Украины в защиту шестидесятников.
Впрочем, на авиазавод недавний диссидент попал не случайно. Военное предприятие, строгий пропускной режим. Приход и уход каждого работника, как и невыход на работу, фиксируется охраной. До 11:00 запрещено хождение по территории без спецпропуска. Телефоны (а может, и не только) заводской АТС прослушиваются. Подозрительную информацию изучает так называемый отдел режима. Коллеги по секрету говорили, что в каждом коллективе есть внештатные сотрудники спецслужбы - стукачи. Так что любой человек, а особенно неблагонадежный, на нашем заводе находился под колпаком. Это хорошо понимал и сам Иван Михайлович. Во время редакционного трепа или посиделок на днях рождения он был немногословным, на политические темы вообще не разговаривал. Разве что изредка у него вырывались хохмочки вроде: "Заказывая в обед в ресторане на первое украинский борщ, Максим Тадеевич Рыльский требовал, чтобы официант записал "український радянський борщ", а не просто украинский". Это был намек, что у нас за любую ерунду можно было легко схлопотать ярлык буржуазного националиста.
Помню, меня поражало глубочайшее знание Дзюбой украинского языка. Многие выражения я слышал разве что в детстве от моей бабушки. А говорили, что он, парень из Донбасса, до 17 лет говорил только на русском и окончил русский филфак Сталинского (Донецкого) пединститута.
Наш ответсек никогда не смеялся над допущенными нами, заводскими журналистами, глупостями или несуразностями. Тихонько подзывал к себе, спокойно и терпеливо объяснял суть ошибки. Иногда посмеивался, как и все мы, над некоторыми особенностями печатного издания оборонного завода. Чтобы враг не догадался, что мы - газета столичного авиационного завода, она называлась нейтрально - "Прапор змагання". В газете мы не указывали названия профессий, агрегатов, узлов и деталей, по которым можно было догадаться, что они имеют отношение к авиации. Названия подразделений, вроде цеха крыла и оперения или летно-испытательной станции, шли просто под номерами. Главную продукцию завода - самолеты - мы назвали изделиями. Более того, когда завод осваивал новое, в те годы суперсекретное "изделие 400" - самый большой в мире военный транспортник Ан-124 "Руслан", способный взять на борт целый десантный полк с техникой или огромную баллистическую ракету, цензура запретила нам употреблять даже слово "изделие". Пишите "новая продукция" - и все! Пусть враг думает, что кастрюли клепаем.
В статьях о передовиках производства рабочих-дюральщиков мы называли дурацким словом "выколотчик-доводчик", командиров летных экипажей - руководителями коллективов, простых летчиков-испытателей - "работниками цеха 25", военных представителей - представителями заказчика. А на фотографиях, если герои будущих публикаций были запечатлены в форме, ретушер старательно замарывал фуражки, эмблемы и все прочее авиационное. Как всегда, в этой мании секретности не обходилось без курьезов. В материалах о деятельности агрегатно-сборочных цехов нам почему-то разрешалось называть основную рабочую профессию этих подразделений - сборщик-клепальщик. Хотя, улыбался Дзюба, всем известно, что эта специальность сохранилась только в авиастроении, даже сборку корабельных корпусов давно заменила сварка. Увидев в нашей газете упоминание о клепке, самый тупой шпион сразу догадался бы, чем занимается предприятие. Иван Михайлович в таких случаях шутил: "У нас, как в Скотланд-Ярде: пусть о чем-то говорит весь Лондон, а наше дело - соблюсти все требования секретности..."
Статьи и очерки Дзюбы, которые он подписывал псевдонимом "І.Михайленко", отличались глубиной проникновения в тему или затронутую проблему, основательностью и доходчивостью ее освещения. Весь завод зачитывался циклом его статей о руководителях разных производственных звеньев: "Легко ли быть мастером участка?", "Легко ли быть начальником цеха?" Очень интересной, читабельной всегда была и "Літературна сторінка", сформированная Иваном Михайловичем из произведений заводских авторов. Когда он успевал все делать - одному Богу известно. Ведь к нему, как ни к кому другому из нас, валом шли люди - и обычные жалобщики, и выевшие всем печенку кляузники, и графоманы, и просто любители поболтать. Дзюба терпеливо всех выслушивал. Не помню, чтобы он когда-нибудь сердился, высказывал недовольство чем-то или был раздраженным.
Задание горкома
К опальному публицисту с большим уважением относились не только простые люди, но и заводское начальство. Уж оно-то понимало, чем могут быть чреваты более тесные отношения с человеком, находящимся под надзором КГБ. Тем не менее однажды произошло следующее. В 1978 году в Киеве стала выходить новая городская партийная газета "Прапор комунізму", которая, как любое новое издание, нуждалась в интересных и полезных материалах. Наш завод к тому времени успешно внедрил новый метод хозрасчета в низовых звеньях производства - бригадах, так называемый бригадный подряд. Столичный горком партии постановил обобщить передовой опыт самолетостроителей в новом издании. Дирекция и партком предприятия поручили написать цикл статей для партийной газеты не старым проверенным заводским журналистам с партбилетами, а беспартийному, недавно осужденному за антисоветчину и амнистированному Ивану Дзюбе!
Цикл статей, подписанных "неким" И.Михайленко, вызвал большой интерес у производственников и работников промышленных отделов райкомов партии. Сейчас, в эпоху декоммунизации, об этом говорить немодно. Но что было, то было: бригадный подряд (его еще называли методом единого наряда) стал активнее внедряться на предприятиях Киева, и это положительно сказалось на результатах работы предприятий всего города.
Разумеется, в окололитературных кругах вскоре узнали о выступлении Дзюбы в партийной газете. Одни знакомые отнеслись к этому с пониманием. Другие злословили. Дескать, сломался наш борец с русификацией, перекрасился. Особенно невзлюбил Ивана Дзюбу мэтр и классик современной украинской литературы Олесь Гончар. В опубликованных несколько лет назад дневниках Олесь Терентьевич несколько раз весьма нелицеприятно отзывается о Дзюбе и его моральных качествах. И, как мне кажется, несправедливо. Да, знаменосцу послевоенной литературы, при всем внешнем благополучии и блеске литературной и общественной карьеры, тоже приходилось несладко в непростых отношениях с партийно-хозяйственным руководством республики и страны. Но когда еще в молодости Гончара, начинающего писателя, власть выпорола за рассказ "Модры Камень" - о любви советского воина и девушки-чешки (связь с иностранкой!), его спасли боевые заслуги и репутация писателя-фронтовика. К своему решительному бою с партийными бюрократами, жаждущими выхолостить, уничтожить душу украинского народа, - роману "Собор" - он шел более двадцати лет, предварительно обрастив себя защитной броней наград и регалий. И когда у знаменосца случались честно заработанные в борьбе с бюрократами инфаркты и инсульты, "скорая" увозила его в Феофанию. Молодой же Дзюба напоминает мне наивного отчаявшегося пехотинца, который попытался остановить танк русификации даже не гранатой, а палочкой регулировщика и, серьезно больной, тут же едва не загремел в Сибирь, откуда вряд ли вернулся бы живым. А так, хоть и пошел однажды на компромисс, но сохранил себя и принес больше пользы родной Украине.
…Днем Дзюба работал в редакции или ходил по цехам. В обед, наскоро съев принесенный из дому бутерброд и запив его чаем из термоса, спешил в заводскую научно-техническую библиотеку. После работы направлялся в заводское общежитие, где продолжал знакомиться с жизнью рабочих, или чаще - в библиотеку Академии наук, где работал до десяти вечера.
В один прекрасный день то ли он сам, то ли кто-то из коллег принес в редакцию пахнущую типографской краской, добротно оформленную книгу "Грані кристала". Оказывается, в течение семи проведенных на заводе лет литературовед Дзюба умудрился изучить и проанализировать литературные процессы, происходящие в других республиках СССР, и обобщил свои наблюдения в этом исследовании, косвенно показав, что каждый из советских народов имеет свои самобытные национальные традиции, язык и литературу. Стало быть - имеет право на уважение со стороны других народов.
Нет пророка в своем Отечестве?
Книгу благосклонно восприняли партийные идеологи и официальная критика. Вскоре Иван Михайлович был восстановлен в Союзе писателей. Летом 1981 года в лесу, на берегу Святошинского озера, мы - небольшой коллектив редакций "Прапора змагання" и радиогазеты "Крылья труда" - шумно отметили его 50-летие. Кажется, там Дзюба объявил, что будет увольняться с завода, переходит на творческую работу, и предложил мне занять его место ответственного секретаря. Дело в том, что меня на заводе поначалу оформили работать временно, на должность ушедшей в декрет сотрудницы. Когда окончился ее отпуск, перевели на заводское радиовещание. Мне там нравилось. Но того, кто однажды понюхал типографской краски, наверное, всегда будет тянуть в газету, к печатному слову. И я постоянно, при любой представившейся возможности, забегал в ставшую уже родной многотиражку, чтобы отнести туда статью, пообщаться с Иваном Дзюбой и редактором Виктором Грабом, которых считаю моими первыми серьезными учителями в журналистике.
Услышав, что Дзюба уходит, я готов был отказаться от новой должности. А Иван Михайлович, в силу своей скромности, не признался, что у него была еще одна серьезная причина. Только через много лет в его воспоминаниях мы прочли, что в то время у него дома умирала от рака теща. Поскольку зарплата жены на хорошей работе в НИИ была выше, на семейном совете было решено, что на время болезни мамы ему придется побыть сиделкой.
Года через полтора меня пригласили на работу в промышленный отдел газеты "Прапор комунізму", в годы перестройки переименованную в "Киевский вестник". Редакция находилась в издательстве "Київська правда". Там я иногда встречал Ивана Михайловича, приезжавшего дежурить на верстке газеты "Літературна Украина". Позже, в годы независимости, мы со старыми друзьями с авиазавода с радостью узнали, что наш Дзюба стал лауреатом Шевченковской премии, академиком, министром культуры Украины, Героем Украины.
Вот только, похоже, в своем Отечестве все-таки нет пророка. Более 20 лет назад в выступлении на Первом всемирном форуме украинцев Иван Дзюба предупреждал: "Мені здаються тривожним явищем популярні нині марення про ідеологічно зцементовану Україну. Можна зрозуміти їх - вони є реакцією на той ідеологічний вакуум, в якому живе нині значна частина нашого суспільства. Через те чуємо розмови про необхідність державної ідеології; дехто пропонує на цю роль ідеологію українського націоналізму.
Однак історія засвідчує, що будь-яка державна - обов'язкова - ідеологія неминуче призводить до ідеологічного примусу, а то й політичного терору проти власних громадян, до тоталітаризму.
Що ж до ідеології націоналізму, то знову б постало питання: яку саме з багатьох концепцій націоналізму вважати істинною? Але навіть наймодернізованіші з цих концепцій все-таки більше відповідають умовам національно-визвольної боротьби, ніж умовам державного будівництва, надто в суспільстві з багатонаціональним складом населення, суспільством, яке хоче жити за принципами демократії.
В незалежній Україні з її широким спектром регіонально-політичних та регіонально-культурних відмінностей, релігійною неоднорідністю, неоднозначним ставленням населення до багатьох подій минулого та до сучасних політичних оцінок і орієнтацій, практичною двомовністю та багатьма іншими особливостями - спроби зробити український націоналізм державною ідеологією спричинилися б лише до глибоких розколів суспільства за національною, територіальною та світоглядною ознаками і до розколів у середовищі інтелігенції; не кажучи вже про небезпечну конфронтацію з сусідніми народами.
Політична та ідеологічна сфери повинні залишатися плюралістичними; будь-яка ідеологія - справа вільного вибору особистостей або певних соціально-політичних груп. Спроби нав'язування моноідеологічності - це вияв глибоко закоріненої психології "більшовизму" різних кольорів.
...Чи можна розглядати націю як щось постійне і незмінне? Нації перебувають у стані перманентного переформування - і тільки тоді вони життєздатні. Можливо, сьогодні відбувається формування нової якості української нації - на принципі державності, а не етнічності. Консолідуючою ідеєю в цьому процесі стає ідея України як вітчизни всіх громадян, які пов'язали свою долю з українською землею і причетні до творення на цій землі суспільства, що відповідальне за продовження глибокої історичної традиції і водночас за пов'язання цієї традиції із стратегією світового історичного розвитку.
...Сьогодні мірилом громадянськості є не патріотична риторика, не войовничість, не вміння щонайгостріше висловитися на адресу партократів та інших "мерзенних ворогів України", - а здатність робити конкретні справи або принаймні запропонувати конструктивну думку для розв'язання тієї чи іншої суспільної проблеми".
Увы, как видим, Украине не удалось избежать многого из того, о чем предупреждал Иван Дзюба.
Впрочем, властям Украины еще не поздно "схаменутися" и прислушаться к увещеваниям нашего патриарха, которого я назвал бы совестью нации. Да продлятся дни его!