В конце января этого года в соцсетях на страницах некоторых домов ребенка появились посты очень похожего содержания: «Внимание! Срочно! Помогите!!! Наше учреждение уничтожают. В то время как в стране появилось много детей-сирот и детей, не имеющих родительской опеки и крыши над головой или оказавшихся в сложных жизненных условиях, а в нашем учреждении замечательные условия для проживания, современное реабилитационное оборудование и профессиональная команда».
Действительно, сейчас дома ребенка реорганизуют и либо присоединяют к существующим центрам социальной поддержки детей и семей, либо они становятся центрами медицинской реабилитации и паллиативной помощи детям. И, как всегда, находится немало защитников, требующих их сохранить: мол, «замечательное учреждение», «врачи — от Бога».
Спасают ли на самом деле дома ребенка детей-сирот и лишенных родительской опеки и являются ли единственной альтернативой?
Все же не следует забывать, что с началом полномасштабной войны, несмотря на призывы эвакуироваться, отдельные сотрудники интернатных учреждений, в том числе и домов ребенка, этому сопротивлялись, желая остаться со своими семьями. Бывали ситуации, когда их воспитанники в итоге оказывались уже на оккупированной территории, а позже их депортировали в РФ, что дало оккупантам повод для манипуляций. В Херсоне этому, например, способствовала сотрудница детдома, которую оккупационная власть назначила директором.
По словам национального программного директора «СОС Детские городки — Украина» Дарьи Касьяновой, большинство домов ребенка все же были эвакуированы со своих обычных мест и находятся на условно безопасных территориях. Некоторые вывезли за границу. «Но на территориях, откуда их вывезли, все равно остаются дети. Отдельные сотрудники, вернувшиеся на деоккупированные территории, ищут новых детей. И продолжают работать с ними, а не с семьями. Такая ситуация не нова. Так же происходило и в 2014 году», — говорит она.
А вот о том, как в домах ребенка (которые, кстати, являются медицинскими учреждениями) проявляют заботу о здоровье детей и как долго потом приходится преодолевать последствия пребывания маленького человека в учреждении институционального ухода, ярко свидетельствует история Светланы, которая стала мамой двум их маленьким воспитанникам. Имена изменены: у обоих мальчиков статус ВИЧ-инфицированных.
Эта история и типичная, и нет. Не типичная, потому что Светлана сама эксперт в сфере защиты прав ребенка. По специальности она социальный педагог, психолог. О том, что когда-то усыновит детей, Светлана думала еще на первом курсе института. Будущая профессия вдохновляла. В начале 2000-х ей в руки попало приложение к журналу «Натали», полностью посвященное вопросам усыновления, которое женщина хранит до сих пор. Тогда она решила, что когда-то это точно произойдет.
Шло время, менялись обстоятельства. Хорошая знакомая Светланы удочерила девочку и в течение года писала в соцсети о том, как ее семья преодолевает разные сложности. Тогда Светлана вдохновилась и решила, что, наверное, уже пора. Начала просматривать фото детей на веб-сайте Минсоцполитики. Тем временем знакомая выставила в соцсети фото мальчика из той же базы, написав, что ситуация критическая, ребенок находится в киевской больнице и срочно нуждается в родителях.
Тогда Светлана находилась за границей. Вспоминает, как, увидев фото, почувствовала: «Это, наверное, мой ребенок стоит там в клетчатой рубашке и голубых шортиках».
Через сутки пост имел уже более тысячи репостов. Не очень рассчитывая на удачу, женщина все же позвонила по телефону в службу по делам детей и была крайне неприятно поражена. «Просто по телефону мне сообщили диагноз ребенка, что является критическим нарушением его прав, — вспоминает она. — Причем в ужасной форме — «Зачем вам этот спидозный?». Такого от службы по делам детей не ожидаешь, но, к сожалению, это случилось. Был 2017 год и очень неприятный для меня опыт со стороны системы, которая должна защищать ребенка».
Через несколько дней Светлана вернулась в Киев и узнала, что мальчик находится в отделении для ВИЧ-инфицированных в Охматдете. Оттуда и начался ее путь. Светлана решила: будь что будет. И начала собирать документы. Однако оказалось, что других кандидатов на ребенка не нашлось. Через несколько месяцев она прошла обучение и оформила опеку, чтобы ребенок уже не возвращался в детдом в Херсоне, а просто из больницы забрала мальчика домой.
«Хотя в Херсонском доме ребенка говорят, что Богдан получал необходимую терапию, за свою двухлетнюю жизнь он трижды лежал в киевской реанимации и находился в очень тяжелом состоянии, — вспоминает Светлана. — Конечно, он ничего не умел и всего боялся. Весил 11 килограммов и имел едва 80 сантиметров роста. Плохо ходил и совсем не разговаривал.
Как только мы начали регулярно давать ему терапию, состояние Богдана значительно улучшилось, оказалось, что достаточно было просто своевременно давать ему необходимые лекарства, чтобы ребенок перестал болеть».
То, как Светлана с Богданом проходили нелегкий процесс адаптации, как преодолевали последствия пребывания ребенка в детдоме, — тема для отдельной статьи. «К сожалению, вокруг много некомпетентности, которая формирует «бэкграунд» ребенка, — вспоминает женщина. — Важно не воспринимать все, что написано в карточках детдома, как истину в последней инстанции. И очень важно не бояться. Потому что каждому маленькому человеку очень нужно быть дома».
Но на этом история не заканчивается. «Я всегда мечтала, что у меня будет два ребенка. Вообще — четыре, но потом поняла, что не потяну, — вспоминает Светлана. — 30 сентября 2021 года, на День усыновления, шестилетний Богдан попросил показать, где я его увидела, и еще раз рассказать его личную историю. Я открыла базу Минсоцполитики. И вдруг он говорит: «А давай поищем здесь братика?». Нам сразу выпало фото Ромчика, который лежал на желтой пеленке. И сын сразу сказал: «Смотри, мама, может, это будет мой братик?».
Возле фото было указано — «Рома, 1 год. г. Киев. Ребенок с особыми потребностями». Я почему-то была уверена, что это, так сказать, ребенок с «нашей категорией» заболевания. Позже это подтвердилось.
Начала собирать документы. Уже через 2,5 месяца, 17 декабря, Рома был дома.
Говорят, это не совсем правильный путь, ведь обычно люди сначала собирают документы, проходят соответствующее обучение, а потом ищут ребенка. Но я дважды прошла этот путь по-своему. Каждый раз сначала оформляла опеку, что позволяло быстрее забрать ребенка домой, а потом начинала процесс усыновления. В первый раз — через несколько месяцев, а второй раз — почти через год, потому что началась большая война...».
«Хотя за Ромой в доме ребенка, с медицинской точки зрения, ухаживали лучше: у него не было проблем с терапией, вирусная нагрузка у него нулевая, — дома оказалось, что у него Коксаки, — вспоминает Светлана. — Через два дня заболел и старший. Это очень контагиозное заболевание. Но в детдоме характерных пузырьков не заметили и выписали ребенка. Медицинское учреждение пропустило очевидные вещи, которые не пропустит ни одна мама.
Есть у Ромы и другие нюансы, как у ребенка, который с рождения и до года и трех месяцев находился в доме ребенка. Сейчас у него так называемая вторичная аутизация. То есть он не очень нуждается во взрослом, любит проводить время сам с собой. Но с братом у них очень хорошие отношения, насколько это возможно в таком возрасте. Богдан очень добрый и вежливый, любит Рому, присматривает за ним, играет с ним. Идеальный старший брат. Эту свою ответственную миссию он несет достойно. И Рома отзывается.
Так что сейчас мы стараемся справиться с последствиями тотальной депривации первого года жизни (например, с задержкой развития), подключаем специалистов. Эти последствия придется преодолевать еще очень долго. Вот как важно, чтобы ребенок не попадал в учреждение институционального ухода, в частности с раннего возраста. Рома дома уже год и три месяца — столько же, сколько был в детдоме. А конца-края нашей, так сказать, работе не видно. В свои 2,5 года он ведет себя как полуторалетний. Так же было и у Богдана. Хотя Рома немного более активный физически, потому что, как бы парадоксально это ни звучало, не подвергался таким разрушительным последствиям для своего здоровья от медицинской системы.
Детдомов не должно быть. Они не должны существовать как институт. Я понимаю, что должна быть альтернатива, а это очень продолжительный процесс. Во-первых, должно быть на достаточном уровне развито усыновление маленьких детей, в частности с инвалидностью, чтобы они не оказывались в домах ребенка. Во-вторых, необходима развитая система патроната, если ребенка изымают из биологической семьи. В-третьих, должна развиваться система специализированных семей для детей с тяжелой инвалидностью. Если альтернативы не будет, то дети будут просто оставаться в больницах. Государство должно приложить максимум усилий, чтобы ее создать. Чтобы дома ребенка отмерли как атавизм, потому что в них не будет потребности.
Есть и другая сторона — огромное сопротивление со стороны как самих домов ребенка и интернатов, которые часто являются градообразующими предприятиями, так и родителей, которым так удобно, особенно когда это дети с инвалидностью. Есть некоторая неготовность общества, непонимание. Должна быть коммуникация (не о закрытии интернатов, а о семье для каждого ребенка) и четко определенная национальная политика».
«Нельзя делать все сразу, надо с чего-то начинать. И лично я считаю, что именно с детей раннего возраста, потому что их больше хотят взять в семью», — отмечает Светлана.
«Все мы знаем, что случаев, когда женщины заявляют о намерении оставить своего ребенка в роддоме, стало больше, — говорит Дарья Касьянова. — Официальная статистика этого не показывает, но я знаю об этом от своих коллег, работающих с будущими мамами, которые хотят отказаться от детей — из-за изнасилования или других обстоятельств.
Просто закрыть или трансформировать дома ребенка нельзя. Надо смотреть на реальную ситуацию — какие дети там находятся и в какой помощи нуждаются. Сначала нужно выполнить эту работу. Потому что с 24 февраля 2022 года мы видим, что общество готово принимать детей. Особенно маленьких и пострадавших от войны».
Больше статей Аллы Котляр читайте по ссылке.