«Это было хорошее учреждение — к воспитанникам замечательно относились. Материально обеспеченное — у каждого ребенка были телефон, собственные вещи. Детей выводили в город. Но между нею и детьми, воспитывавшимися в семьях, пропасть. Она не знает, как записаться к врачу, где купить чашку, что необходимо убирать за собой, — многих простых бытовых вещей», — рассказывает приемная мама девочки, которая воспитывалась в интернате. Вместе они преодолевают трудности подросткового возраста и травму интерната.
Ежегодно в Украине в приюты и интернаты попадают около семисот детей, лишенных родительской опеки и попечительства. И каждый такой ребенок, уже травмированный обстоятельствами, дополнительно травмируется учреждением, в котором оказывается.
В рамках проекта «Семья для каждого ребенка: развитие семейного патроната» в Киеве состоялось мероприятие «Живая книга». Своими историями поделились люди, которые воспитывают и реабилитируют, присматривают за детьми, оказавшимися в сложных жизненных обстоятельствах.
«Усыновление — верхушка айсберга. Ребенок в интернате переживает настоящий ад»
У супругов Инны и Тимура Мирошниченко уже были дочь Мия и сын Марк, когда в 2023 году они решили усыновить двухлетнего Марселя. В этом году семью пополнила девятилетняя приемная дочь Ангелина.
Когда началось полномасштабное вторжение и дети слышали взрывы, выстрелы, понимали, что происходит что-то страшное, они прижимались к маме и спрашивали: «Что там?». А ты тоже не знаешь, но обнимаешь и авторитетно заявляешь: «Все будет хорошо». И дети успокаивались, потому что слово мамы — наибольшая сила для ребенка в этом мире, оно создает пространство любви и безопасности, — рассказывает адвокат, общественный деятель и блогер Инна Мирошниченко. — И в этот момент меня осенило, что есть дети (тогда я еще не знала, сколько их, но понимала, что много), у которых нет такого взрослого. Я представила, что начинается война, инстинктивно ты думаешь о своей семье, о себе, родителях и других и только потом вспоминаешь, что у тебя тут еще сотня детей, и с ними надо что-то делать. И получается, что эти дети очень уязвимы. Не было рядом взрослых, которые бы изо всех сил делали все возможное и невозможное, чтобы продолжить их детство.
Инна вспоминает, что первым побуждением было помочь этим детям. И только углубившись в тему, приняв участие в мониторинговых визитах Офиса омбудсмена, она поняла, что «усыновление — это самый легкий путь». Дети, остающиеся в приютах и интернатах, ежедневно переживают настоящий ад, и с этим надо работать, прежде чем ребенок получит новую семью.
Сейчас, когда наши ребята возвращаются из плена, в их глазах опыт, который мы, вероятнее всего, не сможем постичь. И даже если они расскажут, то мы никогда не сможем представить, как удалось живому человеку пережить такой ад. И это парни, которые сознательно идут на войну. Дети проживают то же в детских домах и интернатах, но они это не выбирали.
Ребенок живет в семье, какой бы ужасной она ни была, в зоне своего комфорта — он не знает другой. И когда социальная служба забирает ребенка, с точки зрения самого ребенка, она разрушает весь его мир: «У меня забрали маму, папу. Меня куда-то перемещают. Там какие-то холодные люди, никто ничего не объясняет. На мне ставят какие-то опыты (проводят медицинское обследование. — И.М.), потом меня перемещают в одно учреждение, второе, третье…».
Прежде чем оказаться в новой семье, ребенок на протяжении некоторого времени находится в больнице, реабилитационном центре, детском доме и так далее. И в этих местах ребенка, уже получившего сильную травму в семье или вследствие потери семьи, могут травмировать снова. Каждая новая травма будет меньше той, первой, но они будут наслаиваться, усложняя или делая невозможным процесс реабилитации.
Так, опыт адаптации Марселя и Ангелины был абсолютно разным.
С Марселем были долгие месяцы ужасных истерик. Он вел себя, как дикий зверь, который вроде бы попал в ловушку и уже прощается с жизнью: рычал, кричал, бился головой, плакал. Не разрешал его трогать, обнимать и баюкать, — вспоминает Инна. — Наша коммуникация сводилась к тому, к чему он привык в детском доме: я кормлю, меняю подгузники, помогаю куда-то дойти, потому что он очень плохо двигался. Никакой другой коммуникации он не разрешал. Сын ненавидел жизнь и мир, который я олицетворяла, и рассказывал мне об этом.
Когда Марсель на улице начинал биться головой, я переносила его на землю, и он продолжал, — такой протокол действий был согласован с психологами. Соседи начинали вызывать «скорую», кто-то снимал видео, кто-то спрашивал, точно ли мне не нужна помощь. Это давление общества мне не помогало, оно мешало быть островком спокойствия для моего ребенка.
Но это прошло, он почувствовал желание жить и превратился в абсолютно нормального жизнерадостного ребенка.
Потом в нашей семье появилась Ангелина, и мы столкнулись с абсолютно другим проявлением адаптации. У нее не было таких жестоких истерик, такой агрессии к миру — у нее просто не было доверия и понимания, что такое семья и зачем она нужна. Она думала, что мама — это профессия. Есть водитель, есть машинист метро, а есть мама, то есть воспитательница в интернате. И сегодня мама может быть одна, а завтра другая.
Она нам не доверяла, мы ее не понимали, и было очень трудно найти общий язык, чтобы построить прочные отношения. Но через три месяца я очень резко почувствовала, что у нас все хорошо, что у меня появился ребенок, а не человек, который живет со мной на одной территории и которому я обеспечиваю комфортные условия.
В тот момент у меня появилась мечта, что когда все мои дети вырастут, я обязательно создам патронатную семью. Потому что патронатная семья — это шанс для ребенка не проживать интернатный ад, это крепкие объятия и поддержка, благодаря которой он может пережить свою боль. Потому что ребенку никогда в жизни не будет так больно, как в тот момент, когда он потерял свою семью.
По убеждению Инны, крайне важна роль патронатной семьи не только как мостика между семьей, которую ребенок потерял, и семьей, которую должен получить, но и как возможности сохранить семью, если такая возможность есть, — биологические родители живы, но оказались в сложных жизненных обстоятельствах.
Можно сказать изъятым детям в детдоме: «Вот, смотри, какая классная мама пришла». А они не хотят к классной, они хотят к своей. Она пьет, бьет, но это же мама, — рассказывает Инна Мирошниченко. — Если есть хотя бы крошечный шанс спасти биологическую семью, за него надо бороться. Если же спасти связь с биологической семьей невозможно, то патронатная является тем местом, где ребенка смогут подготовить к новой семье.
После смерти жены едва не потерял сына
Степан тяжело переживал смерть жены. Начал заглядывать в рюмку и сам не заметил, как это превратилось в зависимость. Старшему сыну в то время было семнадцать лет, и он мог позаботиться о себе сам. Младшему — четыре.
Зависимость — это такая хитрая и соблазнительная вещь, что ты не видишь, как в нее попадаешь. Я начал пьянствовать, и это продолжалось довольно долго, четырнадцать лет, — рассказывает мужчина. — В социальной службе мне сказали: «Степан, есть у тебя такая проблема, предлагаем тебе реабилитацию». Прошел одну реабилитацию, другую, результатов это не дало. Наверное, не было желания, чтобы из этого что-то получилось. Я продолжал сильно пить: потихоньку ушел с занятий — и дальше за свое.
В очередной раз инспектор социальной службы сказал мне: «Степан, у тебя могут забрать ребенка, он может оказаться в интернате. Но есть возможность отдать его в патронатную семью. Ты можешь звонить, видеться, общаться с ним, ребенок просто меняет место проживания».
И я понял, что это шанс. Тогда я спросил себя: «Что у меня есть сегодня, каким я буду завтра? И с кем будет мой ребенок, если меня не станет?». Я решил дать себе последний шанс и пошел на третью реабилитацию и адаптацию. Патронат стал моей соломинкой на полтора года моего восстановления.
После того, как Степан прошел реабилитацию, решил вопрос с жильем и нашел работу, он забрал сына к себе. Сейчас мальчик учится в шестом классе. Старшему сыну Степана 25 лет, он служит в ВСУ и получает высшее образование.
— Когда приехал за младшим сыном, это был такой подъем! Сказал, что теперь я постоянно буду рядом с ним. Я сознательно пошел на этот шаг — отдать ребенка в патронатную семью, потому что искренне желал, чтобы у сыновей был отец, на которого можно положиться. Патронат стал фундаментом для настоящего моей семьи.
«Все дети, которые были у меня, возвращаются в свои семьи, и я счастлива»
Сын Степана попал в патронатную семью Бориса и Наталии Стельмахов. Но тот момент там уже было десять детей.
Все дети возвращаются в семью, и я очень счастлива, потому что отдаю их туда, где они должны быть. Меня всегда спрашивают: «Почему вы не привязываетесь к детям?». Я соглашалась именно на такую форму семейного воспитания, где я не привязываюсь. Дети где-то до полугода тоже не привязываются. Хотя какая-то частичка нас все равно остается в этих детях: кого-то мы научили читать, кого-то плавать, — рассказывает Наталия.
Богдан должен был находиться у нас полгода, но учебный год заканчивался в мае, поэтому получилось девять месяцев. Степан приезжал, иногда на прогулки, а иногда мы разговаривали с ним, очень много разговаривали. И бывало такое, что встречали утро на кухне. Мы с ним стали единомышленниками, хотелось бы поддерживать отношения.
Уже два года в патронатной семье Стельмахов живет ребенок с Херсонщины — его мать ожидает окончания войны, чтобы забрать домой. Также в семье был трехлетний ребенок из Бахмута, который не ходил и не говорил. Занимался им муж Наталии, учил и ходить, и говорить.
На уточняющийся вопрос о том, как сохранить для детей под патронатом авторитет родителей, чтобы семья могла объединиться, женщина отвечает:
Я всегда говорю хорошее о родителях. А сейчас я прошла полугодичный курс по исследованию родословной и теперь могу более осознанно объяснить это детям, поднять на пьедестал их родителей. Чтобы дети вернулись и не осуждали родителей — это твое, его нужно уважать.
У меня у всех детей родители с алкогольной зависимостью. И я никогда плохо о родителях не говорю. Наоборот, когда дети не хотят с ними общаться или что-то там плохое говорят, я четко подчеркиваю, что этого делать не стоит.
Проблем с ребенком больше из-за трех лет в учреждении, чем из-за травмы его семьи
Вместе с мужем Юрием Юлия Мартынова воспитывает троих родных детей и приемную дочь Александру. Сейчас семья борется с привитой учреждением выученной беспомощностью и последствиями социальной изоляции.
Сейчас у нас значительно больше проблем с ребенком из-за того, что он три несчастливых года был в учреждении, чем из-за травмы его дисфункциональной семьи. Это тотально пассивная жизненная позиция. Вместо того, чтобы хоть попробовать что-то сделать, Саша садится и ждет: «У меня проблема, а вы все решайте ее. А зачем вы меня взяли?» — делится Юлия. — Это банальное отсутствие понимания, что все убирают и моют унитаз, а не какие-то специально обученные люди приходят и делают это. Это отсутствие понимания, как записаться к врачу, как сделать фото, как оформить документы. Очень много простых бытовых вещей, которые дети в семьях видели и знают с малых лет.
Был у нас парадоксальный случай. Своей подруге, оставшейся в учреждении, она хотела подарить на день рождения чашку. И даже не знала, где искать. Я посоветовала сходить в супермаркет, там как раз были чашки с именами. Саша мне звонит через пять минут и говорит: «Юля, ну, куда ты меня отправила? Это же супермаркет, тут еду продают».
Когда говорят «подари ребенку шанс», это звучит как «причини ребенку добро». Мы даем шанс, говорим: «Вот, у тебя есть такие возможности, принимай участие в своей жизни». И что уже ребенок сделает с этим шансом, во многом будет зависеть от него. Не только мы ответственны за ребенка, но и он сам за себя.
После адаптации семья столкнулась с подростковым кризисом, и, по словам Юлии, этот период у ее приемной дочери отличался от аналогичного у родных детей:
В наихудшие времена, когда самый младший на меня кричит, хлопает дверью, я вспоминаю, что за этим монстром стоит ребенок, который приходил к нам в кровать спать, который ел спагетти с моего пальца, когда ему было восемь месяцев и не было зубов. Есть огромная эмоциональная связь.
А когда на меня кричит другой мой ребенок, хлопает дверью и рассказывает мне, что я плохая мама, требуется очень много времени, чтобы сказать себе: «Юля, остановись, выдохни! Он действительно думает, что ты его родила». Но это очень сложно — дойти до точки, когда ты сможешь остановиться и порадоваться. По крайней мере за него.
Мы шли на усыновление с вдохновением, с лозунгом «Роди ребенка сердцем». Прошли два года, и вот меня спрашивают: «Что, Юля, твое пальто уже не такое белое?». К счастью, прежде чем брать Сашу, у нас были хорошие практические курсы, без розовых очков. Там нам рассказывали, что когда вы рожаете детей, природа дает вам окситоцин, а здесь должна быть любовь без окситоцина. Это может быть долго, но в итоге появится хорошая привязанность.
Семья дает ребенку поддержку и адаптацию, которых не даст интернат
В приютах или интернатах воспитатели заботятся только о том, чтобы накормить, сводить в душ, уложить спать — и все, на этом их работа закончилась. В семье не так. Тебе помогают, учат готовить, убирать за собой, присматривать за хозяйством, обучают финансовой грамотности. Тебя не заставляют учиться, а показывают, что может быть, если ты будешь учиться, — говорит специалист Белоцерковского городского центра соцслужб Анна Едина.
Насколько важна в жизни ребенка семья, она знает из своего опыта: Анна была под патронатом, жила в двух приемных семьях, воспитывалась в детском доме семейного типа (ДДСТ).
Ее родители злоупотребляли алкоголем, с трех лет девочку воспитывали бабушка и дедушка. После смерти опекунов Анна оказалась в интернате, а оттуда — в первой приемной семье, в которой прожила два года. Отношения с приемными родителями складывались сложно: на востоке Украины началась война, семья была вынуждена переехать. К тому же пьяные биологические родители часто звонили и устраивали скандалы. Несмотря на это, девочка мечтала, что они заберут ее домой.
Из-за постоянных конфликтов с приемной мамой меня решили отдать, нашли мне патронатную семью. Таня (патронатная воспитательница. — О.Ч.) рассказывала мне, что я у них ненадолго, я это понимала, но все равно очень привязалась, потому что хотела любви. Мне мои родители любви не давали, а здесь люди, которые меня поддерживают, помогают, — вспоминает Анна. — Там сразу встал вопрос учебы, а я не хотела учиться. Постоянные переезды, изменение программ сказывались, мне было трудно. Я очень волновалась, что надо мной будут смеяться, что я глупая и почти ничего не знаю. Но класс, учителя и Таня помогали. В гимназии в Узине я проучилась десять месяцев, и это был колоссальный толчок для меня!
Со временем девочке нашли другую приемную семью. К сожалению, и там отношения не сложились — оказалось, что детей взяли ради денег.
Я не хотела жить в той семье, и меня снова забрали в приют, — продолжает Анна Едина. — А оттуда снова взяли в семью. Первые полгода были очень сложными, потому что я привыкла, что постоянно куда-то езжу, кто-то куда-то меня перебрасывает. Я перестала доверять людям, и мне было очень тяжело. Но через полгода поняла, что меня никуда не отдадут, что я — их. И все наладилось.
У нас появились традиции. Мы вдевятером садились за большой стол, лепили пельмени, вареники. Или просто вечером пили чай, разговаривали. Родители спрашивали, как у нас дела, как дела в школе, появились ли у старших детей кавалеры.
В ДДСТ Анна прожила до восемнадцати лет, потом поступила в Уманский государственный педагогический университет, отучилась на бакалаврате, сама написала диплом. Во время учебы она сомневалась, сможет ли работать в социальной сфере, видеть обездоленных детей. Но ее мнение изменил один случай.
Мы изымали детей из семьи. И вот из всех присутствующих, а там были старшие более опытные коллеги, эти дети потянулись именно ко мне. Один ребенок сидел у меня на руках, другой взял за руку, а третий рядом пошел, — вспоминает Анна. — Семья очень важна для детей. Я бы очень хотела, чтобы приютов вообще не было, а была только семейная форма воспитания. Потому что в семье ребенок лучше всего социализируется и выходит подготовленным к взрослой жизни.
***
По состоянию на 1 декабря 2024 года в Украине созданы 424 патронатные семьи, в которых воспитываются 804 ребенка. 164 такие семьи созданы с начала года. Между тем в интернатах находятся около 25,5 тысячи детей, и всего 5,1% из них — дети-сироты или дети, чьи родители лишены родительских прав. Много детей возвращаются домой на выходные или на каникулы.