«…Ушел от нас любящий отец, заботливый сын и любимый муж», — с умеренным трагизмом и печальной улыбкой говорит распорядительница в крематории. И текст, и интонации годами не меняются. Только когда доходит до имен, ей приходится подсматривать в заметки. Но люди, которые пришли проститься с тем самым любящим отцом, ничего об этом не знают. Они и покойника видели в последний раз лет десять назад.
Дочь, одетая в черное платье, смотрит сквозь стены куда-то за горизонт.
— Тяжело ей, — перешептываются между собой какие-то дальние родственники. — Еще совсем молодой был. От чего же он умер? Говорят, болел?
Ей действительно тяжело. Потому что ситуация требует, чтобы она чувствовала боль и печаль. А она чувствует лишь облегчение, за которое ей адски стыдно. Несмотря на то, что жизнь с ним была кошмаром для семьи. И тогда, когда он был молодым и преисполненным сил, и тогда, когда заболел. То, что казалось почти идеальной картинкой для друзей и коллег, было темной бездной для нее и мамы.
— Держись, он был хорошим человеком. Держись. Мы все его любили…
Мертвых легко любить. Это та любовь, в которую не надо вкладывать ежедневные усилия. Которая не рвет сердце тревогами или недоразумениями. Не нуждается во взаимности. Не накладывает обязательств. Намного легче, чем с живыми.
С мертвыми удобно дружить.
«Прощай, друг. Мне будет нехватать тебя», — пестреют сообщениями соцсети в ответ на гибель неординарной личности. После смерти друзей всегда появляется много. Они охотно дают интервью, где рассказывают о масштабе утраты и своей роли в становлении погибшего. Теперь уже можно. Теперь некому изумленно поднять брови и спросить: «А ты кто, чувак? Что-то совсем не помню, чтобы мы были знакомы». А если кто-то из родственников и усомнится, то всегда можно сказать о каких-то особых обстоятельствах, которые не позволяли раньше об этом рассказать.
С мертвыми дружить удобно.
У *** друзей при жизни было полно. Он жил ярко, любил ярко, он был талантливым и громким. Пока не сломался. Такие, как он, и ломаются ярко и громко. Со спецэффектами и масштабом. ПТСР, помноженное на алкоголь и наркоту, сожгло его в короткий срок. Я не была его другом. Пока он не загнал себя в тупик, мы так и не познакомились офлайн, а в последние месяцы, когда я старалась ему помочь, это был уже другой человек. Этот другой человек писал мне стихи среди ночи и называл единственным другом. Потому что другие давно уже исчезли с горизонта. Я тоже исчезла. За неделю до его смерти. Потому что трудно быть другом тому, кто хочет быть себе врагом.
Я не была на похоронах. Тот человек, которым я когда-то заочно восхищалась, умер намного раньше. А тот, которого хоронили, был чужим и неприятным. Но там и без меня было полно народа. Тех, кто еще несколько лет спустя писал и говорил о нем. О той дружбе, которой смерть не может стать помехой. Потому что с ним снова было удобно дружить. Не рискуя посреди ночи забирать из полицейского участка или отделения политравмы. Без необходимости терпеть ломку или галлюцинации. Без всего того, что было сильнее и дружбы, и смерти. Удобно и безопасно.
Мертвыми легко восхищаться.
…На похороны военных приходит много людей. Хорошо, что приходит много. «Героям Слава!» — звучит возвышенно. Гимн Украины наконец звучит не протокольно, от чистого сердца. Случайные прохожие останавливаются, чтобы склонить голову. Склонить и двинуться дальше по своим делам. Кто-то восторженно будет рассказывать о том последний бое, в котором погиб герой. О его преданности и храбрости. О том, что гибнут лучшие. Кто-то напишет петицию о присвоении звания героя страны или переименовании улицы.
Его смелостью при жизни восхищались разве что несколько таких же сорвиголов. Те, кто шел с ним бок о бок на любую авантюру. Потому что верили в него. И верили ему. Он был жестким и неудобным. И задавал слишком высокую планку. Поэтому при жизни от него лучше было держаться подальше, если не планируешь иметь в родном городе улицу, названную в твою честь.
Кто-то из друзей детства встретил его в городе во время последнего отпуска — высушенного и выжженного войной. Эта последняя встреча чуть не превратилась в потасовку, потому что он был совсем не тем человеком, у которого стоило спрашивать, как избежать ТЦК, потому что «ты же сам понимаешь, что мне там делать нечего». И вплоть до самой вести о гибели друг детства рассказывал всем вокруг о том, как сложно будет жить с этими сумасшедшими после войны. Сложно и опасно.
Бесспорно, мертвым героем восхищаться намного удобнее.
Мертвых удобно игнорировать.
Словно вместе с человеком умирает достоинство, умирает право на приватность, умирает врачебная тайна.
***
— Я на вас иск подам! Я хочу знать, что за тайну вы прячете от меня, — кричала на меня несколько лет назад немолодая уже женщина. — Это какая-то афера! Я выведу вас на чистую воду!
Ее мама обратилась ко мне за помощью, когда помочь ей было почти невозможно. Семейный врач списывал ее состояние на возраст, потом на вирус, потом еще на что-то. Диагноз «терминальная стадия СПИДа» сбил ее с ног. Где оно взялось в ее почтенном возрасте, разобраться было невозможно. Да и не имело на самом деле никакого значения. Наверное, если бы у нас было немного больше времени, я смогла бы ее уговорить побеседовать с семьей. Но времени не было.
Единственным ее желанием было, чтобы семья никогда не узнала правду. Я пообещала молчать. Она ушла, держа меня за руку. Чужого ей человека. Стараясь уберечь родных так, как считала нужным. И ее смерть ничего не изменила. Ее право на приватность осталось таким же, как при жизни.
***
— Ты знаешь, что там произошло? Мне важно знать, — пишет мне в личку давний знакомый.
Похороны известного человека — это всегда топовая тема для обсуждения. Тем более, если нет подробностей.
— Знаю. Так случайно получилось, что знаю. Но знаю и другое — он точно не хотел бы, чтобы это обсуждали.
— Но ему же это уже неважно. А я хочу знать.
Вряд ли он рискнул бы прийти с этим вопросом к живому человеку. «А что такое с вами происходит? Я очень хочу знать, потому что вы как-то странно выглядите. Нет, мы не знакомы, но я внимательно наблюдаю за вашей жизнью, так что имею право знать». Потому что когда речь идет о живом человеке, мы как-то еще умеем помнить о границах и правах. Да и реакция может быть соответствующей. А покойник больше себе не принадлежит, правда же? Что нам до таких эфемерных вещей, как право на достоинство и приватность жизни, если самой жизни больше нет…
Мертвых легко игнорировать.
Мы все еще не научились уважать живых. Любить живых. Дружить с живыми. Не игнорировать права живых. Уважать границы живых. Ведь любые отношения — это тяжелая робота. Ежедневная. В условиях, когда мир меняется необратимо, эта работа становится в несколько раз сложнее. Даже те люди, которых мы знали с детства, окажутся кем-то другим, кем-то, к кому мы не готовы. И приходится начинать заново строить связи. Шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком. Не имея для этого ни времени, ни сил.
Мы отчаянно стараемся компенсировать это после смерти человека. Нам трудно понять, что все, что мы могли дать ему или взять от него, осталось там — за пределами кладбища. И единственное, в чем он на самом деле нуждается сейчас, — это покой. Мы строим воображаемые отношения, которых не имели до того. Но, к сожалению, не потому, что лишь возле гроба начинаем понимать ценность человека. А совсем по другой причине. Потому что это легко. Потому что это удобно. Потому что это не требует никаких усилий.