О харьковском скульпторе Антоне Дербилове, ценителе различных искусств и отце троих детей писали и снимали передачи отечественные и иностранные медиа. С началом российского вторжения Антон добровольно вступил в Нацгвардию Украины. За это время отмечен такими наградами, как медали «За хоробрість в бою», «Незламним героям російсько-української війни», «Ветеран війни», а также высшим знаком отличия Национальной гвардии Украины — нагрудным знаком «За доблесну службу».
Вернувшийся с передовой боец говорит, что дома спится отлично. Почти без кошмаров, которые долго не отпускают всех, кто побывал на войне.
Еще летом 2021-го Антон играл на гитаре в веселой компании на традиционном «плов-концерте», посвященном дню рождения уважаемого коллеги-музыканта. Обсуждалось его участие в съемках клипа в качестве танцора фламенко. Есть и такой талант у нашего героя. Он вырос в семье художников, его специализация — игровая и военная миниатюры. Семейный проект Антона и его супруги Катерины Sirko toys пользуется успехом в Украине и за рубежом.
А с начала марта 2022 года скульптор с побратимами стояли на позиции близ окружной Харькова. Потом были Балаклея, Изюм, восточный берег Оскола. Участие в зачистке сел, штурмах. Два с половиной месяца под Кременной. Теперь ротация и скоро опять на передовую.
По словам Антона, история о том, как он попал в армию, напоминает квест. 24 февраля прошлого года он, как и большинство, пребывал в шоковом состоянии. Думал, что делать дальше, куда вывозить жену и дочек, собирал вещи. Вечером сказал семье, что будет сражаться. Домашние приняли его выбор крайне стоически. Были и остаются надежной опорой.
С утра следующего дня супруги запаслись продуктами и Антон отправился на поиски пункта, где можно было бы вступить в вооруженные силы. Кто-то сказал, что рядом, в здании Госпрома, размещается штаб ТрО. Но там доброволец обнаружил только пустые ящики от патронов и бумажки. Женщина-вахтер сказала: «А они вчера уехали. Куда-то на окружную, дерутся там». Потом выяснилось, что и военкоматы уже не работают.
Антон собрал снаряжение, оставшееся еще со времен пятилетних занятий страйкболом в баул, который шил еще его кум в 2014 году для харьковских добробатов. Все, что взял, потом пригодилось на войне. Жена Катя остригла длинные волосы мужа по-военному: благословила таким образом. Антон попрощался с семьей, решив, что пока его не возьмут в армию, домой не вернется.
Начался тот самый «квест». Один штаб, другой. Туда приходило много мужчин. Без боевого опыта не брали. Добровольцы кричали: «Дайте нам оружие! Мы хотим воевать!», и слышали в ответ от караульных: «Отойти на десять метров от забора! Раньше надо было приходить!». Антон сидел на бауле и ждал. Потом вдруг подъехал мужчина на белом джипе: «Ребята, кто хочет в Нацгвардию? Никаких контрактов, вооружают, одевают!». Именно в Нацгвардию Антон не очень хотел, но выбирать не приходилось. Признается, что когда прошел КПП, понял, что не испытывал такого трепета даже когда поступил на первый курс Харьковской госакадемии дизайна и искусств, к чему готовился годами, как спортсмен к Олимпиаде. В актовом зале кто-то из новобранцев уже примерял форму, кто-то беседовал с врачами, все происходило хаотично.
— Патрик, иди сюда! — вдруг услышал Антон. Это был старинный приятель, с которым вместе когда-то занимались ролевыми играми. Так что на самом деле опыт сражения с орками Антон приобрел давно. Среди хоббитской тусовки он был известен как «Патрик», приятель же выступал под псевдонимом «Шворц». Так они и вступили в армейские ряды, «Патрик» и «Шворц». Вскоре к ним присоединился третий товарищ, Игорь. Первые сто дней служили рядом, в одном отряде, вместе ходили в ночные дежурства. Потом служба разлучила. «Шворц» воюет сейчас в очень горячем месте. Игорь восстанавливается в госпитале после ранения.
— Антон, мы с тобой встретились случайно на улице в Харькове 15 февраля прошлого года. По предположению Bloomberg, именно в тот день должна была начаться война. Ты верил тогда в это?
— Процентов на десять была надежда, что они все-таки только пугают. А на остальные девяносто был уверен, что нападение будет. Любой бред, который исторгают россияне, стоит воспринимать серьезно. Как евреи после Холокоста говорили: «Если кто-то утверждает, что хочет вашей смерти, следует ему доверять». Так и в случае россиян, лучше доверять им в вопросах, касающихся каких-то угроз. Вопрос был только в том, когда. Сравнивая с нынешней ситуацией, я уверен, что мы победим. Но все тот же вопрос — когда.
Когда я в первый раз надел форму, то сфотографировался и поменял аватарку на Фейсбуке. Фото отражало мое состояние. Несколько успокоился, когда дали оружие. До конца, конечно, не верилось в реальность происходящего.
— А сейчас верится?
— Второй год служу, а до сих пор не могу почувствовать себя военным. Хотя и опыт есть уже какой-то, и награды боевые. Чувствую себя скульптором, который ходит в военной форме. Косплей такой, то есть перевоплощение в разные роли. Всю жизнь что-то косплеил. В юности — рыцарей, стрелков. Когда боевыми искусствами занимался — каких-то суперменов. Когда занимался фламенко — испанских мачо. Когда играл в группе Alcohol Ukulele — музыкантов. В страйкболе кого только наша команда не косплеила: и ваххабитов, и колумбийских наркобаронов, и албанских повстанцев. Самое приличное из того, что я помню — британская армия в войне с Ирландией. И этого хватало.
— Выходит, что по сути доброволец — это человек, который по своей доброй воле подчиняется чьей-то чужой воле. Как человек искусства, творец переживает жесткие ограничения свободы?
— Сложный вопрос. Всю жизнь я был вольным художником. Я не занимался регулярной деятельностью в каком-то режиме. А здесь попадаешь в ситуацию, когда ты несвободен вообще. Кто-то за тебя решает, когда тебе спать, когда есть, куда идти. Правда, у нас ситуация все же немножко другая, чем у тех же срочников и контрактников. К нам, мобилизованным, отношение несколько иное, не так все жестко. В обмен на то, что мы больше рискуем жизнями, наверное, дается некое послабление. С одной стороны, такое особое отношение радует, а с другой — ты слишком дорого за него платишь. Да, привыкнуть к несвободе было сложно. Но пришлось.
— Вас, добровольцев, после принятия в Нацгвардию сразу отправили встречать российские танки на окружную Харькова. Без подготовки?
— Все было наспех, полустихийно. В городе уже бои шли, россияне прорывались с двух сторон. Из нас лепили боевые группы. На перевалочной базе кто-то из опытных бойцов показывал как разбирать и собирать автомат, как накладывать турникет, перевязывать. Как пользоваться ручным гранатометом. Все это носило сумбурный характер. Через три дня из нас сформировали боевую группу, вывезли куда-то на окружную и высадили в сугробы. Сказали: «Будете здесь день или два стоять и ждать танковую атаку». Мы там просидели сто дней. Танков не дождались, они чуть-чуть до нас не доезжали. Выходили на позиции, видели прорывающиеся колонны, которые разбивали перед нами. Мы постоянно окапывались, за это время хоть как-то ознакомились с оружием.
— Это совпадало с твоими представлениями о том, как ты будешь воевать?
— Наверное, нет. Мы думали, что сразу же попадем в бой. Было ощущение, что враг прорывается со всех сторон. Но тогда в этом ажиотаже не было никакого страха. Страха смерти. Страха получить ранение, попасть в плен.
— А когда стало по-настоящему страшно, помнишь этот момент?
— Помню, когда меня первый раз хорошо так накрыло. 4 декабря под Кременной. На тот момент мы уже около трех недель воевали в лесах. Это был не первый и не второй бой, мы участвовали в наступлении. И раненые были, и погибшие. Днем по нашим позициям начал работать танк, потом несколько раз за ночь открывал огонь. Обстрелы продолжались по полчаса, а то и по часу. Ночью я спал в ямке под тентом от дождя. Снаряды ложились буквально рядом. Тогда меня реально накрыло: «Ты можешь заснуть и не проснуться». Когда до этого по нам стреляли, было не так, все же. Мы могли бегать, стрелять в ответ. Окопная война — самая страшная. Ты сидишь и реально вообще ничего не можешь сделать. Попадут или не попадут. Ты можешь чуть глубже закопаться. Можешь примерно вычислить место, где залечь, чтобы тебя не накрыло осколком. Но это лишь немного снижает вероятность. Рулетка. И по сути ты находишься в этом состоянии 24 часа в сутки. Это очень тяжело. Когда идет штурм, атака, это страшно, но там ты совершаешь какие-то действия. Тоже травматический опыт, но иной, чем днями сидеть под снарядами. Наверное, под тем танковым обстрелом был первый мой опыт ПТСР.
— Ты ощущаешь, что стал за это время, если можно так выразиться, другим человеком?
— Что бы у тебя ни было в жизни раньше, ты не знал, что такое страх по-настоящему. Животный, первобытный. Причем в таком состоянии ты пребываешь долгое время. Не можешь думать о чем-то другом. Дыхательные практики применяешь, общаешься. Но расслабляться слишком нельзя. Постоянно нужно понимать, откуда в тебя могут попасть в любую секунду. Если не пуля снайпера, то осколок снаряда. Каска и броник — полезные вещи. Но от прямого попадания ничто не спасет.
— О полезных вещах... Владение шанцевым инструментом оказалось важнее навыков игры на укулеле...
— В армии, конечно, нужно уметь и расслабляться. Лопата — вещь необходимая. Но мне привозили и гитару, и укулеле.
— Получается, что на войне искусство не нужно. Предотвратить или остановить войну оно не может. Какая от него вообще польза?
— В любом случае искусство не спрашивает у нас, нужно оно нам или нет. Оно просто есть. Если говорить лично обо мне в искусстве, то у меня есть огромное желание что-то творить. Я всю жизнь это делал, для меня это необходимый процесс. Но пока нет на это сил ни физических, ни моральных. За всю войну нарисовал один портрет товарища, подарил ему на день рождения. Для творческого поиска мне нужно внутреннее спокойствие, гармония. На войне мозг отказывается ставить творческие задачи и выполнять их.
— Данный опыт отразится на твоих работах в будущем? Будет ли постпобедная серия миниатюр современников?
— Во-первых, дай Бог дожить. Если вначале я был уверен в том, что буду делать такие миниатюры, то сейчас у меня нет желания вообще думать о каких-то военных темах. Может быть, потом, когда со стороны буду на это смотреть. Попустит, надеюсь. Все-таки я специалист по военной миниатюре, и в этом я был хорош. А менять амплуа на пятом десятке тяжело, наверное. Хотя, кто его знает. Посмотрим. Очень много было запросов, люди писали со всего мира: «Мы ждем ваши фигурки на эту тему». Я понимаю, что это должно иметь успех, и будет правильным со всех точек зрения. Поставил себе задачу — дожить до победы, желательно в полном комплекте. Сохранить остатки творческого разума. И если задача будет выполнена, вернусь к этому вопросу.
— А что насчет фламенко? Станцуешь тогда?
— К сожалению, моя фламенко-деятельность прекратилась. Все уехали. Те, кто ставил хореографию, и те, кто танцевал. Учитель, который учил меня играть на гитаре фламенко, тоже уехал и, наверное, уже не вернется. А я очень хочу потом развивать аккомпанемент. Не уверен, что смогу танцевать так, как раньше. Но специально для твоего клипа я что-нибудь вспомню. Главное, чтобы было здоровье.
В данный момент идет ротация, переформирование. У меня война получилась, как в компьютерной игре: от простого к сложному. От миссии к миссии, от локации к локации трешак и хоррор нарастают. Сейчас продолжаются занятия. Потом опять на передовую. Куда конкретно, еще не знаю. Но весело будет в любом случае.
Больше статей Марко Баянова читайте по ссылке.