Quem di odere paedagogum fecere
(Кого боги возненавидели, того сделали учителем — лат.)
Один из старых просвещенских мифов повествует нам, что было время, когда в Украине очень любили и уважали сельское учительство. Уж так, что вон и сам Андрей Малышко обессмертил образ украинской учительницы поэтическим текстом, который стал народной песней… А сколько замечательных текстов об учителях и учительстве создали позже другие авторы! Видите, о юристах, судьях и стоматологах никто ничего подобного не написал и не поет, а вот о педагогах…
Правда, едва ли не первым, кто в нашей литературе написал об учительской работе, был не Андрей Малышко, а Иван Франко. И герой его комедии «Учитель» (хотя там не во всем комические коллизии) Омелян Ткач, отвечая на предложение оставить учительство, сказал о своей работе без лишней романтизации: «Покинь учительство? Легко тобі сказати. Та хіба ж я можу се вчинити? Адже я і без хвороби згину, коли покину свою працю. Знаєш, Іване, дало мені се учительство стілько клопотів і гризоти, підкопало моє здоровля, пожерло мій молодий вік, — а проте я чую добре, що зжився з ним, зрісся з ним усіми своїми думками і без нього мусив би згинути, як риба без води».
Такой вот образчик сельского учителя… Такого, о котором следует писать лучшие тексты.
Но это же лишь один из двух педагогов комедии Ивана Франко. Ведь у Омеляна был предшественник, который работал в селе пятнадцать лет. «Робив собі в полі та в городі, воли та свині годував, писарством занимався, а дітей наших до книжки не конопадив». То есть учеников к обучению не привлекал. Совсем. А как случалась проверка, то вместе с войтом и другими симпатизирующими такому «учительству» стаскивали в школу детей из соседних сел и выдавали их за здешних учеников. И это сходило с рук. А что такого?! Всем выгодно. И уже только в третьем действии драмы один из хозяев спрашивает Омеляна: «А чому ж не кождий професор розуміє той обов’язок так, як ви?». И что тот должен ему ответить? Что не все учителя являются учителями?
К сожалению, мы не часто обращаемся к истории нашего образования, поэтому практически не знаем ее.
Не знаем, что ни во второй половине ХІХ века, ни в начале века ХХ сельский учитель в Украине не находился в каком-то особом, уважительно выделенном статусе. Если на беду свою вынужден был учительствовать в сельской школе, то полностью зависел от доброй (или не совсем) воли сельской общины, отношений с местным батюшкой и старостой, даже (если верить Франко) шинкарем. Ему нанимали жилье, за выполняемую работу платили частично деньгами, а частично натурой, преимущественно продуктами питания. Также учителю (по крайней мере у нас, на Подолье) следовало выделить полгектара земли для ведения домашнего хозяйства. (Все данные я беру из материалов «Подольских епархиальных сведений», напоминая притом, что начальным образованием в селах долго занималась церковь, а не государство.)
Деньгами платили столько, сколько могли собрать, поэтому у кого-то жалованье было всего 60 рублей в год, а кому-то везло на все 120. Известно много фактов, когда община не придерживалась взятых на себя обязательств, и учитель оставался вообще без жалованья. Иногда ему платил местный богатый землевладелец, но это было полным исключением, а не правилом. Преимущественно крупным землевладельцам было чихать и на школу, и на учителей (и об этом «Подольские епархиальные сведения» пишут вполне откровенно, как и о таком же отношении к проблемам школ со стороны тогдашнего «местного самоуправления»).
Вместе с тем священник за свою работу получал из казны 280 рублей. И считалось, что этого очень мало для достойного содержания его семьи. Поэтому для обеспечения дополнительных доходов ему выделяли еще и 30 гектаров земли. Очень часто, работая на ней, батюшка не имел времени даже на богослужение и отправление разных служб, потому что посевная есть посевная, а прихожане к тому времени как-то перебьются без слова божьего.
Сельский учитель, в противоположность батюшке, должен был сам позаботиться о своих отношениях с общиной. Проще говоря, должен был действовать так, чтобы она хотела платить ему. Для этого педагогу нужно «иметь терпение вплоть до самоотречения, чтобы не пасть духом при таких неблагоприятных для него условиях» (цитирую тогдашние установки, которыми власть «поддерживала» сельское учительство). Был, правда, более легкий путь: «…крестьянин будет признавать учителя хорошим, если будет видеть его чаще на разных гулянках, но учитель должен этого избегать». Вследствие этого сельский учитель часто вынужден был прозябать сам и обрекать на то же самое свою семью.
Тем временем городской коллега сельского учителя начальной школы получал за ту же работу гарантированные 240 рублей в год. Но действительно большим паном на фоне своих убогих коллег из начальной школы выглядел преподаватель гимназии: его жалованье составляло от 900 до 1500 рублей (данные за 1866 год). Такова была «система».
И это в то время, когда в Германии, которая была тогда примером развития образовательной отрасли, уже вполне укрепилась сеть общеобразовательных заведений, а учитель получал и должный статус, и полноценное жалованье, и такое социальное обеспечение, какого тогда не было ни в одной другой стране Европы, а у нас и сейчас нет. «Отношение государства к учителю — это государственная политика, которая свидетельствует либо о силе государства, либо о его слабости», — говорил Бисмарк. И не только говорил (у нас десятилетиями говорят не хуже), но и действовал соответственно сказанному.
Да бог с ним, с первым рейхсканцлером Немецкой империи! Не он же взялся было поставить народного учителя «на такую высоту, на которой он никогда не стоял, и не стоит, и не может стоять в буржуазном обществе». Это взялись делать другие люди. И делали удивительно настойчиво. Пока было кого ставить на высшую из высот. Чтобы потом репрессировать.
Мы сегодня не помним уже, что в 20-е годы минувшего века брошенный государством в нищенство украинский учитель искренне работал на коренизацию и украинизацию. Без какого-либо учебно-методического обеспечения. И в условиях, когда, по свидетельству Андре Жида (а он брал данные из открытых советских источников), в середине 1920-х годов задолженность учителям только в Харьковской области составляла 724 тысяч карбованцев, собственно жалованье за учительскую работу было примерно до 10 карбованцев. Французский писатель с горечью отмечал: «Итак, спрашиваешь себя, как удается жить учителям и не станем ли мы свидетелями ликвидации преподавательского состава еще до ликвидации неграмотности?».
Но именно в эти годы украинские педагоги создали чудо, благодаря которому на территориях УССР к началу 1930-х годов 89,4% от общего количества школьников учились в украинских школах, 7,8 — в российских, 4,9% — в еврейских…
И именно за это в 1930-е годы лучшую часть украинского учительства (в первую очередь учителей украинского языка и истории) физически ликвидировали. Вследствие этого по состоянию на 1938 год во многих школах просто некому было проводить уроки украинского языка и литературы, истории. Чтобы поставить хоть кого-то к учительскому рабочему столу, надо было срочно подготовить 1120 учителей украинского языка и 1140 учителей истории. Именно тогда для обучения педкадров ввели кратковременные семимесячные курсы, куда брали тех, у кого было семь классов образования и кто мог хотя бы полноценно читать и писать. Чему могли научить вчерашнего семиклассника за семь месяцев? И чему мог учить уже он сам после этих курсов? Упомянутый ранее Андре Жид отмечал, что в тогдашние пединституты РСФСР удавалось набрать лишь 54% студентов, потому что кому бы это хотелось всю жизнь пахать за копейки? Вместе с тем он отмечал, что студенты этих заведений поражали своей неграмотностью.
О том, кем и как чувствовал себя учитель во Вторую мировую и послевоенное тяжелое время, что говорить ⸺ беда была бедой. Обратимся сразу к периоду, когда жизнь начала наконец как-то налаживаться.
Выпускник пединститута 1960–1980-х годов, направленный учительствовать в какое-то село, имел за плечами только обещание жилья, но не само жилье. Как и в ХІХ веке, сельсовет мог снять ему уголок у какой-то бабушки, предоставить (или не предоставить) комуслуги. Зарплата была приблизительно 100 и меньше рублей. Много это или мало? Одеться и обуться за такие деньги не удалось бы. Как и приобрести какую-то хотя бы самую необходимую мебель для дома: простой диван тульчинского производства стоил 140–150 рублей, «стенка» — от 800 и далее (и доставалась строго по блату, как и диван или холодильник). Если у учителя уже была семья, то платить за жилье было до невозможности трудно. Поэтому надо было заботиться о своем уголке, а это означало — начинать строиться. Конечно, строительство — это всегда дорого, и чисто на учительскую зарплату ничего не построишь. Поэтому чтобы иметь необходимые средства, тебе нужно было вести хозяйство — держать поросят и откармливать бычков. А чтобы вести хозяйство, ты должен врастать в систему местных отношений, ведь единственной кормовой базой для твоего скота может быть только колхоз, его поля или фермы. А доступ туда дается далеко не всем и не за красивые глаза…
Твои дети тем временем растут себе, да и растут. Вместе с ними растут потребности в средствах. А зарплата твоя очень редко увеличивается, да и то лишь на какие-то нищенские проценты. Поэтому ты еще больше налегаешь на хозяйствование. И это отдаляет и отдаляет тебя от школы, незаметно превращает в того предшественника Омеляна, который детей к книжке не приучал...
После 1980-х наступают лихие 1990-е, когда тебе по четыре-пять месяцев либо совсем не выдают зарплату, либо дают ее отрубями или сахаром. С ними ты идешь на базар, потому что сахаром ребенка, который учится в областном центре, не накормишь и не оденешь. И на базаре встречаешь едва ли не целые педколлективы, которые стараются хоть копейки выторговать, предлагая людям свои «натурзаработки», потому что за что-то же нужно жить. Самые предприимчивые из коллег массово оставляют школу и подаются на разные заработки, становятся бизнесменами или фермерами. Остальные терпят и надеются, что когда-то наступят и для них лучшие времена.
Лучшие времена якобы и наступают, но вместе с ними приходит стремление местной и центральной власти «избирать» саму себя за счет еще относительно весомого в глазах сельского населения учительства. Педработников запускают в «подворные обходы», во время которых они жалостливо поют о «донбасской сироте». Накрученное этим «пением» население на словах сочувствовало новейшим «погорельцам» (потому что когда-то именно потерпевшие от пожаров ходили так по дворам), а на деле пришло на участки и сделало «погорельцем» того же «сироту».
Учителям это не помогло. Их упрямо бросали в пламя очередной предвыборной кампании, пока их авторитет успешно не сгорел — от бывшего уважения к учительству остались рожки да ножки. И остался лишь в тех местах, где педагоги оказались неуступчивыми и не пошли служить власти. Таких власть потом убрала с образовательной нивы, проведя «опоризацию» местных сетей образовательных заведений.
Что дальше?
А дальше уже ничего. Полный гаплык всем статусам и достаткам. Ведь рождаемость в сельских регионах упала ниже любого критического уровня, поэтому сегодня на грани вымирания находятся уже даже села, в школах которых еще совсем недавно было по 200–300 учеников, а в первый класс ежегодно шли два-три десятка детей. Через три–пять лет в этих селах будет по три–пять первоклассников. Или меньше. То есть содержать школы уже будет не для кого. На многих украинских территориях понятия «сельская школа» и «сельский учитель» станут историзмами.
О ком тогда будем петь?