Какую социальную тему всерьез не затронь — все болезненные.
«Всерьез» — это когда вопрос рассматривается не с точки зрения пропаганды. В пропаганде все красочно и красиво, как в детском калейдоскопе. Выглядит волшебно, но фактически это лишь картонная трубка, дешевые зеркальца и разноцветный стеклянный мусор.
Всерьез — это когда вопрос ставится в контекст взаимосвязанных явлений и времени, в течение которого проблема появилась и развивалась. Тогда экзальтация рассеивается. Тогда возникает выбор между «приятно», «полезно» и «лучше бы этого не знать».
Поговорим о коллаборанстве, физическом и духовном сотрудничестве с оккупантами. Посмотрим, что здесь к чему.
Приблизительно в 75 году н.э. Иосиф Флавий написал на родном арамейском (Гугл почему-то норовит исправить на «русском») языке произведение «Иудейская война», описывающее события иудейского восстания против Рима, в частности разрушение Иерусалима в 70 году н.э. Автор был не просто активным участником и очевидцем описанных событий. Правитель Галилеи, военачальник потерпел поражение от римского войска из-за внутренних распрей в среде иудеев и своих стратегических просчетов в обороне.
После этого он стал махровым коллаборантом, как бы мы сейчас сказали (хотя так считал и его современник Иуст Тивериадский, называя его еще и провокатором), переводчиком у командующего римской армией Веспасиана. Его советы помогли Веспасиану впоследствии стать императором Рима.
Основные причины, почему Иосиф Флавий решил перейти на сторону римлян, по его собственным словам, таковы:
- Флавий утверждал, что получил знаки от Бога, свидетельствовавшие, что римляне предназначены для наказания иудеев за их грехи.
- После поражения в Галилее он осознал силу римского войска и стремился сохранить свою жизнь, предлагая услуги Веспасиану.
- Он считал, что его роль бывшего влиятельного чиновника важна для оккупированного иудейского сообщества, и надеялся помочь соотечественникам посредничеством между ними и римлянами.
То есть здесь мы видим довольно стандартный набор коллаборантских самооправданий, некий «стокгольмский синдром». Идеологическое переобувание как перекладывание ответственности на высшие силы для повышения самооценки.
За этим идет дезертирство, СОЧ как доминирующее проявление инстинкта самосохранения.
Здесь есть разногласие между доминантами: что же главное, инстинкт или высшие силы? Но для такого типа коллаборационистов шизоидное поведение является нормативным.
И наконец (перебрасывая мостик в наше время) всплывает тема «братских народов», «какая разница», «посмотреть в глаза…», набор популистских штампов, предназначенных для того, чтобы избежать ответственности перед судом истории.
Потому что если правильно их подобрать, то суд истории тоже вполне можно коррумпировать.
Здесь пришло время разделить действенную осознанную коллаборацию, которая предусматривает жесткую уголовную ответственность (хотелось бы, но справедливости здесь как не было, так и не будет), и лояльность к идеологии и действиям оккупанта, которая не обязательно предусматривает инициативность в содействии.
Детализация уровней ответственности и процедур привлечения — дело юристов и концепции так называемого переходного правосудия.
Вскользь вспомню, что абсолютное большинство европейцев под нацистской оккупацией отличались между собой лишь уровнями лояльности к оккупанту. А после поражения Третьего Рейха наперегонки бросились выписывать себе политические и персональные «убедешки» в национальных движениях Сопротивления. И стремглав отмазывать нацистов, на которых работали. Поэтому появлялись и действовали такие организации самосуда, как еврейская «Накам» («Месть»).
Современная политическая мифология в ее народной версии клеймит жителей востока Украины как «ватников», «ждунов». Эта стигма тянется еще с 2014 года и имеет глубокую историю десятилетий успешных информационных операций России на этой территории.
Сознательное проукраинское меньшинство давно оттуда выехало. И, по моему мнению, сейчас самый злой украинский националист (не в Фейсбуке, а с оружием в руках) — это обозленный на кацапов житель востока. Можно было бы здесь поговорить об их языке общения, но они режут нелюдей молча.
Теперь о миграционной динамике и ВПЛ. Миллионы людей покинули свои дома, и политическая география времен АТО утратила смысл. Но еще остается в массовом сознании, как свет угасшей звезды.
В то же время более динамичный украинский элемент успешно инфильтрировался в основные города и городки запада и центра Украины, не говоря уже о Киеве. И антиукраинский тоже.
То есть люди со скрытой (или не очень) пророссийской ориентацией достаточно равномерно распределены по Украине. О чем нам периодически отчитывается Служба безопасности Украины, сообщая о задержании поджигателей военных авто, завербованных через Телеграм. Может быть, мы когда-то узнаем о реальном количестве и качестве всей задержанной агентуры, и оно нас очень удивит, если доживем.
Сейчас нам показывают бабушек из Угледара, которые встречают оккупантов и голосят: «Как мы вас ждали! Как мы устали от сволочей!». И у нас в голове — сразу демографическое клише, стереотип.
В него никак не вписывается молодежь 19–30 лет, родившаяся и воспитанная в независимой Украине, которой абсолютно «по барабану» официальная идеология, и которая в то же время настолько тупа, чтобы повестись на обещание «легких денег» от кацапов из Телеграма. Потому что все, что она видит вокруг, — бабло всегда побеждает.
Особенно в среде тех, кто юродствует об украинских ценностях, воруя двумя поколениями в четыре руки.
Некоторые из них — ВПЛ, некоторые — местные. Прямой корреляции с местом рождения нет. Вот их родители, вероятно, такие, как описано ниже.
Есть еще такой интересный русскоязычный сегмент ВПЛ, которые говорят, что они и за Украину, и за Россию. А войну развязали Путин и рептилоиды, поэтому в кране воды нет. У людей разрушено жилье, сами получили ранения, но «при чем здесь Россия».
Чтобы реальность масштабов и демографии коллаборантства вписались в светлые головы активистов соцсетей, надо для начала признать тридцатилетнюю опереточность официальной культурной политики, яловость и откровенный саботаж национальной идеологии в сфере среднего и высшего образования.
Фактически все действенное, состоявшееся в этой сфере, — заслуга гражданского общества. Со всеми утратами культурнического любительства и добродетелями самопожертвования.
В экзистенциальном вопросе: «Почему из одного корня вырастают люди, лояльные к России?» — есть системная ошибка, и поэтому он переходит в разряд «вечных вопросов».
Но если мы примем тот очевидный факт, что одно у нас только «поле», то есть территория, и такой-сякой, но конституционный порядок, то становится понятно, что на поле, особенно если за ним не ухаживают, может расти черт-те что с самыми разнообразными корнями.
Базовая матрица социального становления — это семья и то, что в ней говорится. Эти тексты и соответствующие поступки взрослых формируют паттерны поведения. Дальше идет вторичная социализация, круг общения, который все равно отталкивается от семейных установок. В тех регионах, где есть наследственная передача национальных ценностей от поколения к поколению, ни одна вражеская пропаганда не будет эффективной.
Исключение — потомки оккупантов предыдущей российской инвазии, дети коллаборантов предыдущего коммунистического режима, органически вписавшиеся в нынешний.
Теперь о современной сегментации настроений. Цифр и ссылок не будет — может, после победы. Самым лояльным к украинской идеологии на оккупированных территориях является население Крыма, конечно, за исключением «понаехов». Там эффект «прозрения» среди прежних сторонников «родной гавани» довольно весомый.
Территории, оккупированные с началом полномасштабки, четко выявили отвратительное поведение учительского и чиновничьего корпуса. Некоторые из них «переобувались» уже дважды, проводили референдумы в ОРДЛО, потом каялись, потом каялись уже перед кацапами. Сельское и местечковое население притихло и онемело, им бы выжить физически.
Территории, захваченные Россией в 2014 году, генерируют исключительно пророссийскую ориентацию. Там, может, есть какое-то подполье и диссиденты духа, но третий год однородного информационного давления вызывает необратимые изменения в прошивке поведенческих паттернов. Дети там вообще вырастают москалями. Не новость, вспомните историю янычарства.
Моя еретическая гипотеза заключается в том, что на территорию независимой Украины за десять лет войны переместилось в целом значительно больше симпатиков России, чем осталось на оккупированных территориях.
Аргументы по этому поводу следующие.
Во-первых, мы очень недооцениваем количество агентуры высокого уровня, которую Россия за несколько десятилетий завела на очень серьезные должности в украинском истеблишменте. Каждый, кто интересуется историей разведок, знает, что такое случалось во многих странах, значительно более мощных и стабильных, чем наша.
Под словом «мы» я в этом случае понимаю малокомпетентное, но очень эмоциональное общественное мнение. Но работа ведется, хотя и без ожидаемых публичных задержаний и приговоров. Лучше поздно, чем никогда.
Во-вторых, презумпция невиновности говорит нам, что пока суд не признал человека преступником, претензий к нему быть не может. И, соответственно, болтать он может почти что угодно, потому что у нас свобода слова и демократия. Если вам в этом месте стало неприятно, посмотрите на шабаш российской пропаганды в Евросоюзе, куда мы хотим вступить.
В-третьих, электоральный вес голосов разных «ватников» довольно значимый, потому что «какая разница», чей голос, а выборы все равно когда-то будут. Поэтому политики их будут нежно целовать во все социально чувствительные места, чтобы ненароком не утратить электоральное преимущество. Оно им может никак не помочь, но это уже совсем другая история.
В-четвертых, украинский культурный продукт конкурентоспособный только в сегменте тех людей, которых и так не надо ни в чем убеждать. Можно к каждому ОСМД дотачать словосочетание «...и стратегических коммуникаций», разговаривать на ученом англоязычном суржике и в каждом предложении упоминать слово «нарратив», но политический порнхаб всегда будет интереснее.
Почему люди без рода-племени, как раньше говорили, легче принимают модели поведения и идеологические установки оккупантов?
Психолог Филип Зимбардо после Стэндфордского тюремного эксперимента (1971) сделал несколько важных выводов.
- Влияние социального контекста. Обычные люди могут проявлять агрессию и жестокость, когда их ставят в ситуации с иерархией власти, где они занимают вместе с тем и подчиненное, и господствующее место.
- Идентификация с ролями. Чувство собственной реальной власти, которую дает или обещает сильная сторона, предоставляет возможность сделать бессильными других для повышения самооценки. Зло пугает и вместе с тем завораживает.
Другой психолог, Стэнли Милгрэм, известный своим экспериментом по послушанию (1962), подчеркивал, что обычные люди могут выполнять жестокие приказы, если получают их от авторитетов. Он считал, что в любом городке можно найти людей, готовых стать надзирателями концлагеря, поскольку социальное давление и авторитет могут побуждать их к жестокому поведению.
Война дефрагментирует украинское общество. По каким линиям оно сложится вновь, сейчас сложно сказать точно. Но бесспорно одно — прежних установок больше не будет.
А будет доминировать реализация запроса на справедливость, поскольку доверие к силе украинского закона, мягко говоря, не слишком большое. Здесь для коллаборантов плохие новости, потому что уровень социальной терпимости уменьшился до критического минимума.
Хорошая новость в том, что поверхностные социальные установки, или аттитюды, довольно легко изменить при наличии хотя бы одного из двух факторов — ожидания награды и страха наказания. Приоритетность награды за украинизацию довольно сомнительна, а вот страх наказания — вполне реальный мотив.
Если уже сейчас начинать бояться, то можно достаточно бескровно выйти на этап посттравматического роста. И это самое гуманное, что можно им предложить.