Поводом для написания этой статьи стала недавняя панельная дискуссия «Дом ребенка не для ребенка», на которой было презентовано исследование международной организации «Надежда и жилье для детей» о том, как украинским детям живется в детдомах. Так, около 70% детей, попадая в дома ребенка полностью здоровыми, без индивидуальных заботы и опеки начинают отставать в развитии.
Результаты исследования шокировали, но еще больше шокировало то, что присутствовавшие на презентации представители двух министерств — министр социальной политики Марина Лазебная и замминистра здравоохранения Ирина Садовьяк — прямым текстом и единогласно заявили: реформа деинституализации (то есть реформирование интернатов) провалилась. И хорошо, мол, что провалилась, добавили обе высокие чиновницы. Потому что если сейчас закрывать интернаты, то девать детей будет некуда. На местах нет ни достаточного количества специалистов социальной работы, которые бы выявляли семьи в кризисе и могли их сопровождать, ни социальных услуг, которые бы помогали семьям из этого кризиса выйти.
То есть за четыре года, которые длится реформа деинституализации (с 2017-го), несмотря на все выделенные на нее деньги, в том числе международными донорами, мы так и не смогли ни создать социальные услуги на местах, ни хотя бы частично вернуть сокращенных в 2014 году специалистов социальной работы. Более того, ситуация ухудшилась. Во-первых, в результате пандемии экономическое положение Украины стало еще хуже, и еще больше семей оказались за чертой бедности. При этом выявлять их и оказывать им поддержку некому. Между тем только 7 740 из 96 557 детей, находящихся сегодня в интернатах по всей стране, — дети-сироты или лишенные родительской опеки. У остальных есть родители, и в интернатах они оказались из-за бедности семьи или несостоятельности родителей их воспитывать, из-за нарушений в развитии, особых образовательных потребностей и отсутствия социальных услуг в громадах.
Во-вторых, еще больше ухудшает ситуацию админреформа, в которой оказалось много белых пятен. Особенно в отношении дальнейшей судьбы как служб по делам детей, так и центров социальных служб районного уровня. Куда, как и в каком объеме будут переданы их полномочия, кто должен заниматься решением этого вопроса и на национальном, и на местном уровнях, на сегодняшний день непонятно. Когда районы трансформируются, непонятно, кто будет выявлять семьи, оказавшиеся в кризисе, помогать им реабилитироваться и сохранить ребенка либо инициировать процесс лишения родительских прав, чтобы ребенок мог быть усыновлен или устроен в альтернативную форму семейного воспитания. Непонятно, кто и как будет заниматься вопросами усыновления, детскими домами семейного типа, приемными семьями, патронатом. Службы по делам детей и центры социальных служб нуждаются в разъяснениях и консультациях. Но ничего не происходит. При этом количество тревожных сообщений, каждое из которых касается судьбы конкретного ребенка, растет.
На самом деле деинституализация провалилась в силу плохой координации реформы, у которой не оказалось головы, способной связать цели и задачи всех сфер и представляющих их министерств (соцполитики, здравоохранения и образования). Эту роль в самом начале вроде бы взял на себя Уполномоченный по правам ребенка. Но теперь именно он выступает главным обвинителем.
Напомню, что одним из первых обещаний Марины Лазебной на посту министра социальной политики было предоставление громадам субвенции для привлечения специалистов социальной работы. «Потому что сегодня у нас большая проблема с оценкой потребностей детей из семей в СЖО, с социальной профилактикой таких семей», — сказала тогда министр в интервью ZN.UA.
На упомянутой выше дискуссии Уполномоченный по правам ребенка при президенте Николай Кулеба спросил у министра, предусмотрены ли деньги на специалистов социальной работы в госбюджете-2021. Потупив взор, Марина Лазебная была вынуждена ответить отрицательно. Ну вот в общем и все, что следует знать о защите прав ребенка в Украине в условиях пандемии, ухудшившей положение и ранее уязвимых семей в громадах, и в условиях админреформы, сейчас фактически уничтожающей районные службы по делам детей и центры социальных служб. Денег на людей, которые должны помогать семьям справиться с кризисной ситуацией, нет.
Действительно ли нет? Или речь все-таки о неэффективном управлении госбюджетом?
Например, деньги на бэби-боксы все еще есть. Да, я знаю, многим этот вид государственной помощи нравится. И в какой-то степени это, наверное, является поддержкой для молодых семей. Причем для всех без исключения. Не только для тех, для которых это действительно жизненно необходимо, но и для тех, кто без этого вполне мог бы обойтись. Но как бы того ни хотелось, в кризис, когда средства ограничены, помогают не всем, а в первую очередь наиболее уязвимым. При дефиците госбюджета в размере 5,5% ВВП, очевидно, настало время для пересмотра статей расходов: что жизненно необходимо прямо сейчас и в среднесрочной перспективе, а без чего пока можно обойтись. Социального эффекта в масштабах страны от бэби-боксов нет. Из памперсов и бодиков очень быстро вырастают, а вкладываемые в коробку методички, если честно, мало кто читает. Это никак не влияет ни на улучшение демографических показателей, ни на более ответственное родительство, как провозглашалось при внедрении этой инициативы правительством Гройсмана. Украина — не такая богатая страна, чтобы позволить себе раздавать приятные бонусы всем без исключения в действительно сложный период.
А вот от специалистов социальной работы социальный эффект есть. Не сразу, потому что они требуют обучения, но зато более устойчивый.
Кто-то может сказать, что бэби-боксы обходятся государству дешевле, чем социальные работники. Ну, во-первых, речь шла о том, чтобы вернуть не 12 тысяч специалистов социальной работы (как в лучшие времена), а хотя бы 6–8 тысяч. Во-вторых, давайте посчитаем, сильно округляя все цифры в сторону уменьшения, действительно ли бэби-боксы обходятся дешевле.
Ежегодно в Украине рождается около 350 тысяч детей. Возьмем 300 тысяч. По словам производителей бэби-боксов, их себестоимость вместе с логистикой составляет немногим более 3700 грн: 300 000х3700=1 110 000 000 грн.
Давайте посмотрим, какую зарплату 12 тысяч специалистов социальной работы могли бы получать из тех денег, которые сейчас страна тратит на бэби-боксы, не имеющие никакого устойчивого социального эффекта. 1 110 000 000/12 000=92 500 грн в год, или 7 708 грн в месяц зарплаты для 12 тысяч социальных работников. Так что дешевле, 6–8 тысяч специалистов социальной работы или бэби-боксы? Какая из программ, с точки зрения государственного управления, а не популизма, эффективнее — создание 6–8 тысяч рабочих мест для социальных работников или 2 тысяч для производителей бэби-боксов?
Можете кидать в меня тапками, дорогие родители. Но я уверена, что если бы вы просчитывали собственный семейный бюджет, выбор был бы однозначен.
Очень важное дополнение. На самом деле рассуждать о том, как переформатировать средства Минсоцполитики и ликвидировать бэби-боксы, — цинично. На фоне того, сколько разворовывается на том же «Большом строительстве». Учитывая также тот факт, что остатки на счетах местных бюджетов без учета остатков субвенций из госбюджета на начало 2020 года составляли почти 30 млрд грн. Еще 10 млрд грн остатков субвенции — это деньги, которые государство предоставило местным бюджетам, а те не потратили их по назначению, и средства были возвращены в госбюджет. Все эти факты удручают. Поэтому сравнение пользы от бэби-боксов и соцработников — просто пример, наглядно демонстрирующий неумение/нежелание каждого министра отстаивать интересы порученной ему сферы и стратегически планировать.