Бессилие. Полная беспомощность. Пожалуй, именно в этом унизительном состоянии пребывало большинство из нас год назад, когда исчез Георгий Гонгадзе. Эмоциональный порыв к немедленным действиям осаждался тщетностью даже с помощью коллективных мозговых штурмов понять: а что, собственно говоря, произошло? Несчастья, случавшиеся с журналистами и прежде, при всей невыясненности их обстоятельств, давали хоть какой-то материал для построения версий и предположений. Здесь же отборные аналитические умы демонстрировали стопроцентную несостоятельность. Жив ли Георгий? Если жив, то добровольно скрывается или насильно удерживается? Если его уже нет в живых, то кто убийца? Если он убит, то из-за чего? Стал он жертвой спланированной провокации или свойственная ему авантюрность натуры побудила его сделать ставку в игре со смертельным исходом? Если все-таки это чужая игра, а он – лишь разменная фигура, то чья это игра?
И без того невеликие надежды на то, что ответы на все эти вопросы смогут найти люди, которые обязаны заниматься этим по долгу службы и профессии, таяли с каждым днем. Все, что могли предпринять в той ситуации мы, друзья и коллеги Георгия, – устраивать пикеты, факельные шествия и прочие шумные и зрелищные, но малоэффективные и явно не адекватные мероприятия. Самое ужасное, что, неся плакат с силуэтом Георгия или скандируя «Знайдіть журналіста Гонгадзе», трудно было отделаться от ощущения театральности и нелепости происходящего. Каким же идиотом ты видишься, таилась где-то в глубине сознания мысль, если Гия смотрит на тебя по телевизору, тихонько пересиживая это время в каком-нибудь укромном местечке! Но мысль о том, что он где-то в это время испытывает нечеловеческие страдания или, того хуже, взирает на тебя с небес, заставляла сердце сжаться: уж лучше казаться идиотом!
Действительно, лучше перестараться, чем потом, когда уже будет поздно, корить себя за то, что чего-то не сделал. И мы старались, несмотря на то, а может быть, именно из-за того, что в голове и в душе был полный раздрай и сумятица. Но старания ни к чему не привели. Поскольку бессилие мы проявили и тогда, когда в хаотичных митинговых речах и действиях стала прослеживаться трудно распознаваемая рука, ненавязчиво, но уверенно направляющая все это в «цивилизованное» русло чьих-то стратегических планов. Взаимные подозрения в подыгрывании этой руке и стремление (возможно, и неосознанное) некоторых из нас на фоне продажности других казаться чистыми и непорочными похоронили предоставленный журналистам шанс наконец-то стать сообществом, способным хотя бы в экстремальных ситуациях проявлять корпоративную солидарность и добиваться результатов в отстаивании общих интересов.
Впрочем, наше бессилие меркнет по сравнению с той степенью беспомощности, которую продемонстрировали правоохранительные органы и которая с каждым новым действием и заявлением их доблестных представителей ввергала общественность в недоумение: они расследуют дело Гонгадзе или заметают следы? Бессилие. Полная беспомощность. Наверное, этим можно объяснить тот факт, что после скандала с Гонгадзе уровень доверия наших граждан, как свидетельствуют результаты опроса, проведенного на днях по просьбе «ЗН» Центром экономических и политических исследований им. А. Разумкова, к журналистам возрос почти на 25 процентов. Тогда как правоохранительным органам меньше доверять после случившегося стали 40 процентов опрошенных. Апофеозом бездарности отечественных пинкертонов можно считать объявление ровно через полгода после исчезновения журналиста о том, что преступление раскрыто и было совершено из хулиганских побуждений. Разворачивавшиеся в течение шести месяцев до этого события, переросшие в серьезный политический кризис в стране, никак не способствовали тому, чтобы поверить в чистую уголовщину, напрочь откинув всякую политическую подоплеку дела Гонгадзе.
И дело даже не в том, что правоохранительным органам мало кто верит, чему, кстати говоря, очень способствует неубедительность обоснования выдвинутой ими версии случившегося с Георгием. От политики теперь никуда не деться хотя бы по той причине, что в свое время под личный контроль дело взял Президент. По результатам того же опроса, в полной уверенности, что мы узнаем всю правду, благодаря личному президентскому контролю над делом, пребывают лишь 3,5 процента опрошенных киевлян. Бессилие. Полная беспомощность. Правда, справедливости ради следует отметить: не на много больше (5, 6 процентов) тех, кто считает, что это помешает окончательному установлению истины. Зато внушительным выглядит результат, демонстрирующий степень безверия наших граждан по поводу возможности установления справедливости в этой стране: около 60 процентов опрошенных считают, что это преступление не будет раскрыто никогда. И лишь 30 процентов надеются, что это произойдет со временем.
В числе этих тридцати процентов наверняка есть и мама Георгия, на долю которой выпали самые изощренные по своему цинизму и бессмысленной жестокости испытания. Как эта женщина, прошедшая ад опознания изуродованных останков того, что когда-то, как ее убеждают, было ее ребенком, может поверить, будто ее сына случайно убили обколовшиеся наркоманы?! Если это действительно так и дело не политическое, то кто этой женщине сможет объяснить: к чему ей за все это время пришлось выслушать столько лжи от высокопоставленных чиновников? Кто стоит за всеми этими никрофильскими уловками с появлением трупа, исчезновением трупа, подменой трупа? Конечно, ее нет среди тех 27,6 процента респондентов Центра им. А. Разумкова, которые считают, что Георгий Гонгадзе мертв и это доказали три экспертизы «таращанского тела». Наверное, у нее, так же, как и у 33 процентов опрошенных, есть основания подозревать, что ее сына нет в живых, но тело, найденное под Таращей, принадлежит не ему. А если это так, то вновь начинает пахнуть политикой.
Упорство, с которым мать и жена Гонгадзе не желают забирать для погребения «таращанское тело», требуя проведения еще одной экспертизы, продиктовано вовсе не странностями убитых горем родственников. Адвокат супруги Георгия, Мирославы Гонгадзе, Валентина Миненко утверждает: в предоставленных для ознакомления родным Георгия выводах экспертизы, кроме констатации факта того, что труп принадлежит пропавшему журналисту, ничего больше не говорится. Информацию же, содержащуюся в полном объеме не в выводах, а в результатах экспертизы, почему-то от них скрывают. «Мы хотим знать, какие вопросы ставились перед экспертами, какие материалы брались для исследования, – заявила в интервью «ЗН» г-жа Миненко.
- Нам не дали результатов экспертизы по физическим и возрастным параметрам. До сих пор мы не знаем, сравнивались ли образцы земли из таращанского леса с той, что осталась на трупе. Как объяснить матери, что она должна на слово верить тем, кто не единожды был уличен во лжи, и хоронить труп человека, если у нее нет уверенности в том, что это ее сын? И это оставляет ей зыбкую надежду на то, что Георгий жив.
Но если мать, при всех проявленных ею мужественности и трезвости ума, понять еще можно, то 16,2 процента из участвовавших в опросе киевлян, которые думают, что Гонгадзе жив, навевают невеселые мысли. Вы говорите, что политической подоплеки в деле Гонгадзе нет? А кому понадобились те многочисленные «утки» (на которые, судя по всему, и купились эти 16 процентов оптимистов), что запускались время от времени в средства массовой информации, сообщавшие ошалевшему от крутизны сюжета «простого уголовного дела» народу о появлении Георгия то в одном из киевских баров, то во Львове, то в Чехии, то в Грузии?
Правда, власти и обслуживающие их политологи и эксперты кивают в таких случаях на авторов «кассетного скандала», которые-де воспользовались исчезновением Гонгадзе в качестве отправной точки к достижению своих целей. Думается, не верящих в возможность даже со временем получить однозначные ответы на вопросы: кто стоит за «кассетным скандалом», связан ли он с убийством журналиста, причастен ли глава государства и другие высокие должностные лица к исчезновению журналиста – в этой стране еще больше, чем тех, кто поставил крест на «деле Гонгадзе». Бессилие. Полная беспомощность.
Все эти длящиеся целый год жуткие рассуждения об обезглавленном теле, трупном материале и фрагментах конечностей абсолютно не вяжутся с образом Гии – непоседы и жизнелюба. И хотя выяснение обстоятельств его гибели, увы, неразрывно связанное с идентификацией останков и экспертизой тела, для всех нас, без сомнения, ничуть не меньшее, а возможно, большее значение сегодня, спустя год, обретает другое. Год назад мы оплошали, но это был не последний шанс раз и навсегда доказать: мы нечто большее, нежели разобщенное из-за различий в интересах наших хозяев сборище наемных работников. Журналистское слово, особенно сейчас, накануне выборов, растет в цене как никогда. Помнится, один из не самого маловлиятельного издания журналист, нынче работающий главным редактором также не последней газеты, не стеснялся когда-то во всеуслышание рассказывать случай из своей жизни. Отправившись на интервью к тогдашнему главе правительства Павлу Лазаренко, он надолго застрял в Феофании у премьера, дожидаясь, когда тот, освободившись от важных государственных дел, сможет принять его. Когда же премьер наконец пригласил журналиста, возмущению заждавшегося интервьюера не было предела: «Вы что, не знаете, кто я такой?!» «Да кто же вас, б…ей, не знает», – успокоил его Павел Иванович. Думается, что бы ни случилось с Гией, это было не напрасно, если слово «журналист» перестанет быть синонимом употребленной Павлом Ивановичем метафоры. Аванс в виде 26 процентов доверия, как уже говорилось, у нас есть. Осталось его отработать. Чтобы унизительное чувство бессилия и беспомощности навсегда покинуло нас.