Эдвард Плинский появился в нашей жизни неожиданно. Как-то в середине1990-х привел его к нам дядя Володя Лютый: "Это мой брат - тот, что из Польши". Мама, конечно, была в курсе, ведь все семейные перипетии происходили на ее глазах. А мы не очень интересовались родственными связями, в которых сам черт ногу сломит, и, честно говоря, считали, что это очередная седьмая вода на киселе. При этом и не поглядывали на генеалогическое древо, которое Эдвард, влюбленный в историю профессор физики Вроцлавской политехники, не жалея сил, времени и средств, создал и каждый раз дополнял новыми ветвями и именами. Но он упрямо звонил по телефону и даже приезжал из Польши, и, в отличие от здешней семьи, мало дающей знать о себе ("Такая жизнь", - философски обобщает типичное сегодня обрубание родственных связей наш маленький внук), начал восприниматься как очень даже близкий родственник.
Так что, когда этим летом он пригласил нас на свадьбу дочери, согласились сразу. Тем более что с красавицей Аней он приезжал к нам в гости, приучая ее, как и двух сыновей, к украинской семье и к тому, что Украина, Подолье, Зиньков - это и их родина. И мы, время от времени встречаясь то в Украине, то в Польше, также были в курсе событий в доме Плинских, в частности отцовской обеспокоенности судьбой дочери. Поскольку девушке за тридцать, а она все перебирает парнями, ожидая большой и светлой любви. "У-у-у, Бричиха!" - полушутя сердился Эдвард, небезосновательно обвиняя в тщеславной разборчивости наш непростой родовой характер, полностью отображенный в норовистой фамилии Брик.
Слава Богу, в конце концов Аня встретила того единственного, ради которого игнорировала других парней. Кристофер Шимоняк, ее ровесник, тоже, очевидно, ждал свою единственную и неповторимую, чтобы соединить с ней судьбу. Рассуждая об этом, мы преодолевали световой день от Хмельницкого до Вроцлава и, трясясь по нашему дикому бездорожью или едва сдерживая своего автоскакуна на новых польских автобанах, все высчитывали родственную связь - поскольку это ж каким дорогим родственником нужно быть, чтобы мы бросили все и за тысячу километров подались на свадьбу?!
И в долгой дороге у нас было время выяснить: Эдвард нам - троюродный брат! Его мать Анна - дочь Демьяна, родного брата нашего деда по материнской линии. А Демьян Брик - особая фигура для богатого историческими событиями Зинькова. Его, убежденного большевика, в начале ХХ века в 24 часа выслали с заокеанских заработков - чтобы не растлевал большевистской заразой доверчивые американские массы. Зато холод, голод и вши делали убедительней его агитацию во фронтовых окопах и бараках для пленных в годы Первой мировой. Демьян знал восемь языков и свято верил в победу коммунизма на всей планете.
После революции 1917 г. его пригласили на службу в Наркомат иностранных дел. Но жена Екатерина, едва дождавшаяся партийного мужа с войны, заголосила: "Это снова в мир? От Зинькова, от хозяйства? Ты как хочешь, а я отсюда ни ногой". И вместо дипломатической миссии за рубежом Демьян Брик возглавил первый зиньковский ревком, где воплощал в жизнь далекие от дипломатии суровые большевистские декреты. За что темной ночью 1921 г. и получил пулю в спину. Лишь спустя несколько десятилетий наша мама добилась от установленной когда-то дядей советской власти скромного памятника на его могиле, за которой мы теперь присматриваем.
Неподалеку от Демьяновой - могилы нашего же рода, но уже со стороны маминой мамы. Бабушкины братья, родной и двоюродный, в 1922 г. подняли в Зинькове антибольшевистское восстание, а после поражения, когда большевики вместо обещанной амнистии "порубили их парней в капусту", один оказался на Сахалине, а другой - в Америке. Где и встретил односельчанина Сладковского. "Это я Демьяна Брика убил, - вдруг признался ему Сладковский. - За землю".
Однако это стало известно нам через много лет после Второй мировой. Дочери Демьяна Гани уже не было на белом свете. Красавица на весь Зиньков, она вышла замуж за высокого и сильного как дуб Никиту Лютого. В голодные 30-е он вместе с другими зиньковчанами завербовался на Криворожский металлургический комбинат. А спустя несколько лет вернулся с домен "флагмана социализма" без ног (наш дед тоже вместо денег привез оттуда туберкулез и умер 33-летним 9 мая 1945 г.). Статная Ганя дома прятала печаль от сына Володьки, а на работе, в парикмахерской, не могла отбиться от поклонников. Не устояла - влюбилась безумно в вернувшегося с войны бравого Броника Плинского. Он и подбил ее бежать куда глаза глядят. Очутились аж в Польше, в Нижней Силезии, откуда только выселили немцев. Здесь, в городке Оборники, уцелевшем рядом с разбитым Бреслау (Вроцлавом), новообразованная семья пустила корни.
Ганя приживалась трудно. Догрызала совесть: преданный муж умер в 1946-м, а украдкой покинутый сын не пошел в техникум, о котором мечтал, а, совершенно исплакавшись, как встал за мамино рабочее кресло (кто-то же должен был обслуживать клиентов - она убежала в воскресенье, базарный в Зинькове день, когда в единственной на всю окраину парикмахерской было не протолкнуться), так и проработал там вплоть до пенсии. Ганя попала в Зиньков в гости почти через десять лет. Сын простил. А она себя наказывала долго и жестоко. Страстная любовь переросла в ссоры. Только рождение Эдварда постепенно примирило ее с жизнью.
Впрочем, об этой истории - чем не сюжет для авантюрного романа? - мы узнали уже на следующий день. Поскольку на свадьбе было не до печальных воспоминаний. Аня и Кшиштоф, молодые и красивые ("Любишь Кшися?" - спросила я невесту, и она вмиг счастливо откликнулась: "Бардзо!" - то есть очень), стоически пережили и почти полуторачасовую брачную церемонию в старинном университетском костеле (в Польше церковный документ о браке является официальным; в магистрат идут разве что атеисты), и традиционные приветствия с подарками возле костела. (Это в 36-градусную жару! А если дождь или снег? Нет, не продуман этот момент у поляков.) На свадьбах в Польше, как и у нас, дарят преимущественно деньги ("пеньонзы", поправляли нас поляки, поскольку "деньги" у них - копейки). И, тоже как у нас, подаренные средства редко покрывают свадебные затраты. Поэтому, говорят, громкие свадебные застолья не так уж и часты в нынешней Польше, где деньги еще надо заработать (в будни улицы польских городов и сел безлюдны - все работают). Может, и так, ну а в ту субботу свадьбами были заняты все три банкетных зала просторной вроцлавской гостиницы.
На входе - план рассадки гостей за столами: за одним - родственники невесты, за другим - жениха, возле молодых - их друзья, рядом - коллеги. Словом, чтобы за каждым столом находили общий язык, поскольку свадьба была довольно многолюдной - более сотни гостей. Фамилии приглашенных указаны и на табличках возле их мест. Столы украшены живыми цветами и свечами. На белоснежных скатертях - почти пусто: только салаты для каждого гостя. Так непорочно на столах было до конца продолжительного - с шести вечера до четырех утра - застолье: блюдо подавали каждому из присутствующих или на общих тарелках; его съедали, официанты меняли посуду (и столовые приборы, у нас почему-то заменяемые очень редко) и подавали следующее блюдо. Таким образом, ничего не подсыхало, не темнело и не портилось на тарелках. Да и сами тарелки были девственно чистыми, без горы костей и жирных разводов от предыдущих кушаний. Хотя посуды шустрые официанты переносили за это время тонны. А вот напитки - дорогой финский "Абсолют" (в Польше мало своих марок качественного алкоголя) - приносил в элегантной корзине брат жениха: то ли принято, чтобы был "дядя Иосиф, который водку носит", то ли, как и у нас, нет веры персоналу?
Кому еще чего-то хотелось - вина, пива, закусок или десерта, - тот шел к длинному и разнообразному фуршетному столу. Традиционные свадебные блюда и торт, который был вместо каравая, с шиком вывозили в центр зала и уже отсюда раздавали гостям. Свадьба была без тамады, ставшим в последнее десятилетие непременным атрибутом наших застолий, поэтому нам поначалу не хватало тостов. Но как только объявили танцы... Танцевали все. Молодожены не ходили за ручку как привязанные, а, кроме первого вальса, кружили со всеми. За единичными исключениями, все танцевали парами, и удивительно - именно эта парность, а не стадность, как у нас, создавала ощущение единства на танцплощадке. А когда зазвучала мелодия для традиционного танго родителей молодожена и переобутые в балетки Стася и Эдвард начали добросовестно выписывать па - овации не стихали, пока едва не сомлевшие мама и папа не повторили танец на бис. Да, месяц репетиций в бальном классе соседней школы не прошел даром!
Было весело! Все радовались, как умели. Не слонялись по уголам, не ожидали концертных номеров, которыми часто щеголяют наши богатые свадьбы. Тамаду заменили музыканты группы "Красные боты", которые и свадебные конкурсы провели, и, главное, очень профессионально играли и пели весь день. Только польские песни. Только польские. Им с готовностью подпевали, одновременно танцуя, гости. Вдруг мужчины собрались вместе и, взявшись за плечи, закружили в нашем гуцульском аркане. А потом солист объявил: "Поет только что созданная группа "Внуки Забужья", и едва ли не вся молодежь дружно встала посреди зала:
Гей, десь там, де чорні води,
Сів на коня козак молодий,
Плаче молода дівчина,
Їде козак з України.
Нет, они пели на польском, однако знакомая мелодия - да и слова мы хорошо понимали - сорвала нас с места и тоже втянула в этот неистово родной песенный вихрь:
Гей, гей, гей, соколи!
Оминайте гори, ліси, доли.
Дзвін, дзвін, дзвін, дзвіночку,
Степовий жайвороночку.
Гей!
Мы пели на украинском то, что звучало вокруг на польском:
Жаль, жаль за милою,
За рідною стороною,
Жаль, жаль, серце плаче,
Більше її не побачу.
Подтянулись и старшие гости:
Меду, вина наливайте!
Як загину, поховайте
На далекій Україні
Коло милої дівчини.
Гей!
На польском слова были немного другие, и "жельона (зеленая) Украина" - слова, повторяемые время от времени, - звучали для нас как "желанная Украина" и болели нам, как, несомненно, болели и им, этим нашим людям из чужой уже земли. Поскольку внуками Забужья на самом деле были многие из присутствующих здесь гостей. Скажем, в Оборниках, где живут Эдвард с женой Стасей, множество семей родом из тернопольского Гусятина, что через Збруч от Хмельнитчины. Ведь запад и север послевоенной Польши, извечная ее территория, принадлежавшая до войны Германии, после Второй мировой обезлюдела: здешние немцы переселились в Германию. Так что в эти края подалось много украинцев из "восточных территорий". Поэтому и в западном Вроцлаве, и в северном Ольштыне до сих пор можно услышать от пожилых людей украинский язык. Но их дети и внуки уже считают себя поляками. Среднее поколение еще знает русский - во времена социалистической Польши его изучали в школах. А язык бабушек-дедушек вспоминают разве что в песне "Гей, соколы!", которую и не знают, на каком поют, поскольку она и является польско-украинской - то ли народной (причем народной и для поляков, и для украинцев), то ли написанной поэтом польско-украинской школы Томашем Падурой (1801-1871). Она была саундтреком фильма "Огнем и мечом" и после его выхода на экраны в 1999 г. стала безумно популярной в Польше. И именно здесь звучит особенно печально. Даже бодрое "гей!", приглушенное польским произношением "хей!", - будто топот лошадиных копыт все дальше и дальше от родного дома... Далекая Отчизна в ней манит и зовет к себе то ли воспоминанием о невиданном и забытом, то ли зовом рода, пробивающимся сквозь время и поколения. И напрасно силятся циничные политики с обеих стран разомкнуть эту родовую цепь, напрасно при каждой ничтожной возможности бередят кровавые раны исторической памяти. Поскольку люди предпочитают согласие и понимание, а потому плохое забывают, а хорошее сохраняют навсегда.
На следующий день на оборницком кладбище мы стояли у могилы Анны Плинской - "из семьи Бриков из Зинькова на Подолье", указано на памятнике. А рядом читали украинские фамилии - тот из Гусятина, тот из Борщова, тот из Винников из-под Львова... Воистину наши - по всему миру. Ветер безгосударственности разносил всех без сожаления. И только свое государство, если мы сможем построить его могущественным и свободным, может стать магнитом, притягивающим к дому всех, кто когда-то его покинул, поскольку здесь будет лучше не только потому, что родное, но и потому, что лучше. Потому что, как пишет нам наш брат Эдвард из Польши, "До конца жизни не перестану повторять: мы - семья!"