И чем далее от его эпохи, тем все более негативными становились отзывы. В конце концов о нем заговорили практически исключительно уничижительными словами Тараса Григорьевича Шевченко: "Капрал Гаврилович Безрукий".
Нашему Кобзарю было на что сердиться. Кирилло-Мефодиевское братство - безобидный клуб интеллектуалов - Д.Бибиков счел опаснейшей революционной организацией, членов которой необходимо было немедленно арестовать и придать суровому суду.
А что уж говорить о разгоне Киевского университета, приведшего к тому, что после возобновления деятельности вуза из обучавшихся ранее 267 студентов в аудитории вошло только 58? На третьем курсе юридического факультета, к примеру, осталось лишь 13 слушателей, а четвертый курс не собрался вовсе. Говорят, Бибиков тогда произнес напутственную речь: "Вы, господа, пляшите, картежничайте, ухаживайте, но политикой не занимайтесь, не то выгоню!".
А его амурные похождения, ставшие притчей во языцех? Вот где Бибиков предстал во всей своей красе сатрапа! По слухам, Дмитрий Гаврилович одно время ухаживал за некоей графиней N, но красотка игнорировала губернатора, отдавая предпочтение некоему преподавателю гимназии, вызывавшего интерес у дам своею оригинальной прической и великолепными бакенбардами. Закончилось все для него весьма плачевно. Бибиков вызвал соперника в свою канцелярию, где преподавателя уже поджидал цирюльник. Лишившись своего главного достоинства - длинных волос - несчастный учитель утратил и расположение женского общества. Бибиков же добился своего: графиня N стала к нему более благосклонна…
Любовные похождения генерал-губернатора имели и куда более масштабные последствия. Уже не анекдотом, а настоящей трагедией для края обернулись ухаживания Бибикова за Софьей Гавриловной Писаревой. Чтобы откупиться от мужа красавицы, Дмитрий Гаврилович назначил его главой своей тайной канцелярии.
И тот развернулся на новом месте по полной: большего взяточника и казнокрада еще надо было поискать. Играя на слабостях своего патрона, Николай Эварестович Писарев добился небывалого могущества. Он назначал и увольнял чиновников во всех трех губерниях, вмешивался в ход любых дел, где только мог рассмотреть свой интерес.
Писарев создал коррупционную пирамиду, когда любой бюрократ-взяточник обязан был часть подношения передавать наверх. Разумеется, на самой вершине этой схемы находился непосредственно Николай Писарев. Полиция же в губерниях только подливала масла в огонь, задавая тон установившемуся "порядку". Полицейские чиновники сколачивали значительные состояния, и если какой-то помещик, чувствуя себя невиновным, отказывался платить установленную дань, то ему вскоре приходилось раскаиваться. Посылался донос в Киев, строптивца вызывали, сажали под арест, иногда даже в крепость, допрашивали по несколько месяцев, и в конце концов платить приходилось, причем гораздо больше, нежели требовалось первоначально.
Справедливости ради надо отметить, что все это делалось за спиной у Бибикова. Сам киевский генерал-губернатор взяток не брал. Впрочем, сегодня доказать невиновность или вину его практически невозможно.
Но так ли все однозначно в оценке этого человека? Неужели краем на протяжении почти 15 лет управлял ограниченный солдафон и сатрап? Нет ли тут второго дна, не различимого по прошествии времени? Почему киевляне в 1869 г., когда Бибиков уже 14 лет как был в отставке, в его честь назвали самую широкую и самую нарядную улицу города?
Оказывается, все не так просто. Герой Российско-турецкой (1806–1812) и Российско-французской (1812) войн, потерявший руку в Бородинском сражении, Д.Бибиков перешел на гражданскую службу и очень скоро завоевал славу грамотного администратора. Будучи директором Департамента внешней торговли, Дмитрий Гаврилович запомнился как неутомимый борец с коррупцией. Занимая этот пост, он "крутыми мерами искоренял разные злоупотребления, вкравшиеся в таможенное ведомство" [Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона]. По-видимому, эти крутость и прямолинейность настолько импонировали Николаю I, что государь доверил Бибикову управление одним из самых важных регионов империи -Юго-Западным краем (официально должность называлась Киевский военный губернатор, Подольский и Волынский генерал-губернатор).
К декабрю 1837 г. здесь сложилась ситуация, угрожающая целостности Российской империи. Киевская, Волынская и Подольская губернии представляли собой анклав, только номинально подчинявшийся власти Петербурга, а по сути являвшийся неким государством в государстве. Причиной этому стало заигрывание царизма с польской католической шляхтой. Задекларировав основанием раздела Речи Посполитой заботу о единоверцах, российское правительство на самом деле не только не облегчило участь православного крестьянства, но и позволило католической шляхте захватить значительные земельные массивы, везде вводя крепостнические порядки. Считая, что этим можно добиться расположения польского дворянства, власти закрывали глаза на то, что польские язык и культура стали доминирующими не только в среде правящей в регионе элиты, но и проникли даже в такие общегосударственные сферы, как делопроизводство и школьное образование. "Снова очутились - друг перед другом - всевластный, признанный во всех своих правах пан и совершенно бесправный народ, который не мог уже, как прежде, заявить свой протест против такого произвола и гнета, гораздо большего, чем за Речи Посполитой… Власть была на их [панов] стороне... Народ стонал под игом польских панов и в отчаянии восклицал: "за що нас Царь ляхам в неволю отдав?" [Журнал "Киевская старина", VII, 1882].
Заигрывания Петербурга с католической шляхтой не прекратились ни после поддержки ею Наполеона в войне 1812 г., ни после жестокого подавления Польского восстания 1830–1831 гг. И только случайное обнаружение в Киеве новой антироссийской организации, конечной целью которой было воссоздание самостоятельной Речи Посполитой, отрезвило Петербург, заставило переоценить ситуацию. В результате в Киеве появился "антикризисный менеджер" - Дмитрий Бибиков.
Решая свою главную задачу - противодействие полонизации края, укрепление имперских порядков, новый губернатор волей-неволей благоприятствовал развитию вверенного ему региона. Некоторые видели в этом случайность, лишь удачное стечение обстоятельств. Но совпадения происходят один, максимум два раза. Когда же каждая реформа улучшала экономическую ситуацию в крае, это могло было быть вызвано только грамотными действиями самого управленца.
Так, выступая за отмену устаревшего и достаточно запутанного Литовского Статута, Бибиков поспособствовал упорядочиванию законодательства, приведя его в соответствие с общегосударственными нормами, тем самым заложив основы будущего экономического процветания края. Этому же способствовала ликвидация Польского банка и открытие взамен конторы Государственного банка. Данная мера, задуманная с целью искоренения источников финансирования польских инсургентов, в конечном счете привела к стабилизации кредитно-денежной ситуации в регионе.
Борясь за ввод инвентарных правил, которые должны были ограничить действия католической шляхты, генерал-губернатор не только уменьшил гнет помещиков по отношению к крестьянам, но и несколько расширил права последних. Если до ввода правил инвентаря крестьянские наделы постоянно урезались, а барщина доходила до семи дней в неделю, то со вступлением в силу новых положений такому "беспределу" был положен конец. Срывая планы ползучей католической экспансии, Бибиков требовал от польских помещиков постройки в каждом селе православной церкви, тем самым идя навстречу духовным нуждам сельского населения. Понятно, что для него, верного слуги общеимперской великорусской идеи, именно поляки (в первую очередь шляхта) представляли наибольшую опасность.
Краса Киева, бульвар Тараса Шевченко, тот самый, называвшийся ранее Бибиковским, появился лишь потому, что Дмитрий Бибиков, боясь гипотетических баррикад, приказал прокладывать новые улицы достаточно широкими. Этим он лет на пятнадцать опередил другого городского преобразователя - императора Франции Наполеона III.
К данному перечню значительных дел следует еще добавить учреждение целой сети учебных заведений, в том числе Института благородных девиц в Киеве, и создание специальной комиссии для исследования старинных актов, а также центральный архив для их хранения.
Естественно, все эти реформы наталкивались на серьезное сопротивление. Преодолевая его, всесильный правитель Юго-Западного края действовал в духе своего времени, когда напрочь отсутствовало само понятие гражданских прав. Но если нарушение не касалось напрямую политических статей, Дмитрий Гаврилович предпочитал в виде наказания не кандалы и солдатчину, а другие меры, которые он сам называл "отеческими".
Этот вид наказания Бибиков вынес из родительского дома. Его матушка, Екатерина Александровна, барыня екатерининских времен, воспитывала своих детей в строгости. Эразм Строгов, управляющий канцелярии Бибикова, вспоминал, что однажды Дмитрий Гаврилович приехал в Москву навестить старушку. После обычного приветствия и целования материнской ручки он позволил себе сесть без ее разрешения. Подобное считалось оскорблением родителей, и Екатерина Александровна не замедлила отреагировать: "Дмитрий, кто тебе позволил сесть? А как я прикажу тебе дать 100 розог!?". Дмитрий Гаврилович вскочил как ужаленный: "Маменька, простите, я впредь не буду!".
Разговоры о том, что Бибиков использует розги, причем не только к обыкновенным шляхтичам, но и к титулованным особам, и даже к женщинам, циркулировали на всем протяжении его губернаторства. Как-то слухи дошли до императрицы Александры Федоровны. Пришлось ее венценосному супругу, Николаю I, опровергать подобные сведения. Разумеется, Дмитрий Бибиков провинившихся не порол, а все его "отеческие" методы имели исключительно устный характер, правда такой, что противиться воле "сатрапа" не оставалось никаких сил.
В 1847–1848 гг. в Киеве свирепствовала холера. Генерал-губернатор приказал открыть временную больницу в контрактовом доме. Почтенные киевские купцы во главе с городским головой явились к Бибикову с просьбой об отмене такого распоряжения: мол, там танцы запланированы, и размещение больных будет весьма некстати. Дмитрий Гаврилович, не меняя тона, все так же улыбаясь, вызвал полицмейстера Голядкина, грозу всего города, и приказал контрактовый дом очистить, а холерных разместить… по домам просителей. Купцы низко поклонились, - противоречить грозному правителю никто не решился. "Вы, господа, не киевские купцы, а киевские с…..и, а вы - не городской голова, а городская ж…. Прощайте!" - добавил Бибиков. Кровати больных, разумеется, остались в контрактовом доме, а киевская торговая элита получила весьма наглядный урок человеколюбия.
Как-то до Бибикова дошли сведения, что один молодой помещик Радомышльского уезда не соблюдает инвентарные положения. По приказу генерал-губернатора нарушитель со всевозможной учтивостью был доставлен в Киев. "Я слышал, - сказал Бибиков, - что вы допускаете отступления от Высочайше утвержденных инвентарных правил. Полагаю, что это происходит не от злой вашей воли, а просто от того, что вы недостаточно ознакомлены с этими правилами. Я вызвал вас сюда, чтобы вы здесь на досуге могли изучить эти правила; тогда я не сомневаюсь, вы будете в точности их исполнять. Приходите сюда каждый день. Мой адъютант будет наблюдать за вашими занятиями и прослушивать, что вы успеете изучить". После этого землевладельцу был выдан увесистый том, над которым он и просидел несколько месяцев. Естественно, свое содержание помещик оплачивал из собственного кармана. Когда же весь курс был пройден, Дмитрий Бибиков лично проэкзаменовал своего неожиданного ученика, после чего отпустил с миром.
Подобному наказанию был подвергнут и некий польский пан, распускавший слухи о скором отторжении Польши от России. Виной всему была "Весна народов" - революция 1848–1849 гг., давшая полякам некоторые надежды на возрождение своего государства. Помещик утверждал, что сформированный в Турции польский легион высадился близ Анапы, взял крепость и поднял только что усмиренные горские народы на новое восстание. Конечно же, все это было чистым вымыслом, и уличенного в распространении таких сплетен закон требовал отправлять на поселение в Сибирь. Но Бибиков решил поступить более гуманно. Незадачливый разносчик вестей в сопровождении двух провожатых был посажен в почтовую карету и отправлен в Анапу, дабы лично удостовериться, что с городом и находившимся в нем гарнизоном все в порядке. Как и в случае с радомышльским помещиком, стоимость путешествия за себя и за своих двух провожатых виновник оплатил из собственного кармана.
Иногда, чтобы принудить польских помещиков к повиновению, Бибикову или его помощникам приходилось выезжать на место "преступления". Так, в одном небольшом местечке Киевской губернии проживала богатая вдова, польская помещица. Она отказывалась выполнять изданный по предложению Бибикова царский указ о том, что в каждом селе обязана стоять православная церковь. Представителей местных властей помещица не пускала на порог, а одного особо упрямого велела даже затравить собаками. Когда генерал-губернатор узнал об этом, то отправил к помещице своего адъютанта с особым поручением: поселиться в доме и не оставлять его, пока церковь не будет видна из окон. Ловкий адъютант придумал какой-то посторонний предлог для посещения сиятельной владелицы. Та приняла его радушно и поселила чуть ли не рядом со своими апартаментами. "Захватив плацдарм", адъютант объявил, наконец, данный ему приказ. Вдова выходила из себя, устраивала всевозможные каверзы, но офицер оставил ее дом лишь тогда, когда увидел стены церкви из окна занимаемой им комнаты.
Венцом воспитательных усилий Бибикова, показавшим, насколько сильно он смог обуздать заносчивую польскую шляхту, стала сцена его прощания с дворянством, описанная в воспоминаниях историка Виталия Шульгина, известного, впрочем, своими украинофобскими взглядами. В актовой зале университета собрали учеников обеих киевских гимназий, преимущественно детей польских шляхтичей. В присутствии более 30 предводителей дворянства губернатор начал отдавать команды: "ложись, вставай, спи, храпи, садись". После того как все гимназисты синхронно, будто один человек, выполнили эти приказы, Бибиков обратился к шляхте: "Смотрите, вот что значит повиновение, и вот как я учу детей ваших! Довольны ли вы?". И все эти гордые, спесивые аристократы ответили низким поклоном своему "наставнику".
Разумеется, губернатора не любили, а многие даже ненавидели. Но после смены "сатрапа" Бибикова неизменно следовавшим законам Илларионом Васильчиковым, когда один из поляков за политические выступления был сослан на Кавказ рядовым, а другой за ту же провинность отдан в арестантские роты, панство стало сожалеть о замене наказаний "отеческих" на установленные законом: bo, prosze pana, ten karal po ojcowsku [потому, что тот карал по-отцовски].
Продукт своего времени, Дмитрий Гаврилович Бибиков соединял в себе, казалось бы, несовместимые вещи. В одной противоречивой связке шли способность к глубокому анализу ситуации и топорно-казарменные методы решения проблем, знание иностранных языков и полная письменная безграмотность, заботы о семейных ценностях и донжуановские "подвиги".
За годы правления Бибиков внушил к себе такой страх, что тишина и спокойствие в крае были обеспечены, все распоряжения правительства выполнялись беспрекословно, о враждебных политических проявлениях не могло быть и речи, польские помещики (в абсолютном большинстве сел Юго-Западного края помещиками были именно поляки) сидели у себя в деревнях, занимаясь хозяйством, приезжали в Киев на контракты и выборы, вели себя прилично, самые благонадежные изредка получали разрешение выезда за границу. В столице края, Киеве, порядок и чистота были небывалые, по ночам постоянно совершался обход, разъезжали конные патрули. Воровство и разбой в городе стали явлениями чрезвычайно редкими, можно даже сказать, уникальными. Жители находились в полной безопасности. Цены на все предметы были низкими, монополии преследовались, базар и торговые помещения содержались превосходно.
Карьера Бибикова оборвалась сразу же после смерти его патрона - императора Николая I, - новому поколению реформаторов во главе с Александром II администраторы типа Дмитрия Гавриловича были не нужны. И остается только вспомнить слова этого противоречивого, сложного, весьма неоднозначного деятеля, сказанные им на прощание: "Популярности я не искал, любви от вас не имею, но уважения - надеюсь. Позднейшие поколения вспомнят мою службу в этом крае".