13 сентября писателю Борису Харчуку исполнилось бы 85 лет.
Некоторые его побратимы-ровесники дожили до такого почтенного возраста. А Харчук ушел из жизни, когда ему не было и шестидесяти. И о нем, считайте, забыли. Или почти забыли. Хотя это один из самых талантливых украинских советских (или, может, антисоветских?) писателей.
О его "произведении жизни" - романе-тетралогии "Волынь" мало кто знает. Разве что специалисты-литературоведы. Сейчас это произведение будто затенила другая "Волынь" - трилогия Уласа Самчука, которая во времена независимости Украины переиздавалась несколько раз и вызвала определенный резонанс. Тем более что Самчук сегодня вошел в украинский литературный канон как классик - чего не скажешь о Харчуке. Хотя уровнем литературного мастерства Харчук не уступает Самчуку и, возможно, даже превосходит его.
Харчук и Самчук со своими эпическими "Волынями" - конкуренты невольные. Оба волыняне. Села, где прошло их детство, - на расстоянии каких-то 50 километров. Правда, во времени они разошлись. Самчук мог бы быть отцом Харчука. Родился в 1905-м, Харчук - в 1931-м. В конце концов, литературно их все-таки можно считать отцом и сыном. Правда, случается, что родители и дети по-разному смотрят на мир, даже оказываются по разные стороны баррикад. Самчук и Харчук тоже мировоззренчески разошлись. Первый подался на Запад. Таков был его выбор. Не хотел прозябать в междувоенной Речи Посполитой, которая, по большому счету, была задворками Европы, где украинец считался человеком второго сорта. В молодые годы Самчук симпатизировал большевикам. Даже попытался перебраться нелегально в СССР через польско-советскую границу. И ему, можно сказать, повезло. Советские пограничники отдали беглеца полякам. Можно представить, что ожидало бы Самчука в "счастливой Стране Советов" в 1930-е. После неудачного перехода польско-советской границы Самчук пересек (тоже нелегально!) польско-немецкую - на этот раз успешно. И оказался в "настоящей Европе".
У Харчука же выбора не было. Село, где он рос, после "золотого сентября" 1939-го, а позднее, уже после фашистской оккупации, оказалось в составе СССР. Советская граница была на замке. Харчук должен был принять советские правила игры, если хотел выбиться в люди. Он сделал неплохую карьеру. Но это было в Киеве, далеко от его родной Волыни. Стал советским писателем - однако не до конца. Его мучила советскость. Об этом свидетельствуют - и скрыто, и открыто - его произведения. Вероятно, эти душевные мучения - не последняя причина того, что Харчук рано сгорел. Умер в январе 1988-го. Именно тогда, когда печаталось второе издание его романа "Волынь", который до того фактически был под запретом. "Литературный отец" Харчука Самчук отошел в лучший мир почти одновременно с ним, в июле 1987-го. Можно даже сказать так: "отец" забрал с собой "сына". Мистика?
По свидетельству первой жены Харчука Наталии Исаевой, писатель хотел назвать роман "В когтях орла", ограничившись описанием жизни героев во времена "панской Польши". Сам же образ белого орла как символ польских репрессий против украинцев неоднократно встречается в "Волыни" Харчука. Однако по неизвестным причинам автор переназвал свое произведение (или это ему предложили "ответственные товарищи"?). При этом расширил хронологические рамки - в романе-тетралогии речь идет не только о межвоенном периоде, но и о периоде Второй мировой войны и даже немного о послевоенном времени.
Как бы там ни было, но "Волынь" Харчука была своеобразным идеологически-литературным ответом на "Волынь" Самчука. Хотя на самом деле этим произведением "литературный сын" продолжил дело "отца". Несмотря на идеологичность и первого, и второго произведения ("Волынь" Самчука произведение якобы националистическое, а "Волынь" Харчука написана с советских позиций), эти романы говорят о важных внеидеологических вещах. В них правдиво показано бытие волынского крестьянина первой половины ХХ в. Бытие, которое еще оставалось традиционным, "аграрным", но которое уже подвергалось разрушению - что часто порождало непростые коллизии.
И в том, и в другом романе красной нитью проходит идея глубокой закорененности волынского крестьянина в своей земле. При этом мы видим апелляцию к исторической памяти. Эту память у Самчука пробуждают старинное село Дермань, где он родился, и Острог с его старинными стенами - там писатель бывал в детстве. Эта древность, ее артефакты - предмет гордости для Самчука.
У Харчука что-то иное. Его село Лозы (или Лозовка - под таким названием оно фигурирует в романе) - совсем рядом со старинным городком Вишневец, который был родовым гнездом ополяченного украинского княжеского рода Вишневецких. Лозовка противопоставляется Вишневцу с его старинным замком. Как и украинцы противопоставляются полякам.
Память автора в романе проникает в глубокую историю. Есть у Харчука, как и в Самчука, обращение и к древней, "архетипичной" символике, имеющей индоевропейские корни. Это и намеки на своеобразную религиозность волынян с ее "языческими" основами, и культ природы, непроизвольно проявляющийся в словах и действиях героев. Наконец, это и соответствующая символика. Прежде всего символика реки. Первая часть "Волыни" Самчука называется "Куда течет эта река". А в аннотации к "Волыни" Харчука читаем: "Ріка народного життя, взявши витоки з національних джерел, пливе у вселюдність. Що їй штучні дамби, природні заплави, викладені блискучими камінчиками береги чи дочасно хирляві на них екзотичні саджанці? Вона пробиває гори і затоплює долини". Горынь, протекающая через Вишневец, Лозовку и соседнее село Бодаки, - это не просто река в "Волыни" Харчука. Это один из героев произведения.
Еще один важный символ в романе Харчука - дуб. Это и символ закорененности, и символ твердости, прочности и даже неистребимости рода. Именно дуб ассоциируется с семьей Гнатюков - центральных героев произведения. Развесистый дуб изображен и на обложке второго издания "Волыни" Харчука. И, похоже, это дерево появилось на ней не без подсказки автора.
"Волынь" Самчука более "индивидуалистична". В ее центре - сельский мальчик Володька, который происходит из относительно зажиточной семьи и хочет стать интеллигентом. Это, можно сказать, литературная автобиография самого Самчука. У Харчука - иначе. Это биография его семьи на фоне широкой панорамы жизни села.
Чтобы пересказать произведение Харчука, нужно много места и времени. Потому что это семейная сага. У каждого из четырех братьев Гнатюков - Павла, Петра, Григория, Ивана - и их сестры Натальи своя судьба. А еще здесь семьи Чорнобаев, Платовых, других персонажей второго плана.
Несмотря на то, что "Волынь" Харчука имела советский "интерьер", реально в центре произведения оказывается не коммунист, а "несознательный" середняк Петр Гнатюк, который к тому же во время немецкой оккупации становится станичным Украинской повстанческой армии. Его жизнь - настоящая крестьянская драма. Здесь есть все - и неразумная любовь, и любовь настоящая, и трудная закалка на земле, и авантюрные приключения. Есть даже сыноубийство и трагическая гибель…
В отличие от Самчука, писавшего свою "Волынь" свободно, не оглядываясь на цензуру, у Харчука такой роскоши не было. Ему постоянно приходилось оглядываться на цензоров, следить за "линией партии", которая была предрасположена к колебаниям. Несмотря на правдивость, преобладающую в изображении волынского села, писатель вынужден был прибегать к искусственности, выдумкам, чтобы создать видимость просоветской лояльности. Иногда он прибегал, по словам Сергея Синюка, к своеобразному социалистическому сюрреализму, когда некоторые действия советской власти подавал как действия ее врагов. Яркий пример - изображение голодомора на селе, которое встречаем во второй части романа. Здесь описаны события, происходившие в центрально- и восточноукраинских землях в 1932–1933 гг. Однако в произведении они происходят на… Волыни. И голодомор организует не Сталин, а… Пилсудский. Правда, есть здесь моменты, указывающие на настоящее место, где был голодомор. Например, описывается, что крестьяне пухли с голоду, а вагоны с зерном стояли (внимание!) в степи. На Волыни же степей нет! И внимательный читатель может догадаться, что в произведении речь идет именно о сталинском голодоморе.
В третьей и четвертой частях романа есть много мест, где советская власть предстает не в лучшем свете. Не без иронии говорится о ее представителях. В ироничном свете, в частности, изображен Аверьян Парамонович Агузаров, который в Лозовке утверждал власть советов, а потом стал секретарем райкома. Например, во время учредительного колхозного собрания, сидя в президиуме, "…Авер'ян Парамонович почав нервово малювати чортиків, і Хима, побачивши, що він малює на папері, з презирством відсунулась од нього: де ж це видано, аби за таким високим столом, куди посадила громада, чоловік займався таким неподобством, фе!..". Пишет Харчук и о том, что жены советских офицеров, очутившись в Западной Украине, не ведали, что и к чему, и вместо платьев надевали ночные рубашки, которые нашли в местных магазинах. Писатель показывает, что приход советской власти на Волынь привел к дезорганизации общественной жизни, распространению таких явлений, как кражи, неуважение к традициям и т.п. Есть и намеки на фальшивость советской власти, на то, что ее представители часто выдают желаемое за действительное. Не обошел Харчук и вопросы советских репрессий. Конечно, все эти моменты не на первом плане. Автору приходилось их маскировать. И все же…
Кроме того, Харчук дает читателю много информации о деятельности ОУН и УПА на западноукраинских землях. Эта информация отчасти искажена в угоду советским цензорам. Представители националистического движения чаще всего изображены в негативном свете. Но не всегда. Иногда автор позволяет себе положительно изобразить отдельных персонажей. Это, в частности, видим в сцене убийства художника-уповца - намек на Нила Хасевича. Сцена действительно поражает. Особенно последний аккорд. После убитого художника, который был инвалидом (был без ног), осталась картина: "Вона була намальована якимись дивними, темних кольорів фарбами. Напевно, саморобними. Але дивилися ясно. До самих обріїв здіймалися гори, високі, із них, з високих гір, ішла стара жінка. З клуночком за плечима. І той клуночок, видно, був їй дуже дорогим, бо вона несла його дуже здалеку, втомилася. І вечірні промені сонця просвічували її шлях. Ішла жінка-мати до сина". Это будто гимн талантливому художнику-борцу. И его матери.
Подобные крамольные детали не прошли мимо внимательных цензоров. Если первые две части "Волыни" Харчука, где речь шла о безобразиях во времена "панской Польши", объявили заметным достижением украинской советской литературы, то с третьей и четвертой частями возникла другая ситуация. Во время второго этапа гонений на украинскую интеллигенцию в период застоя в начале 1970-х досталось и Харчуку. 18 сентября 1973 г. газета "Літературна Україна" опубликовала критическую рецензию Ю.Ярмыша "Всупереч життєвій правді" на "Волынь" Харчука. Ровно через три месяца там же появляется еще одна подобная рецензия - на этот раз Г.Коновалова - "Антиісторичні вправи Бориса Харчука". "Волынь" изъяли из библиотек. А реабилитация книги произошла только перед смертью автора - в 1988-м, когда появилось второе издание романа.
"Волынь" Харчука - произведение не только многоплановое, но и многопроблемное. Интересно в нем освещаются польско-украинские отношения - вопрос, который в последнее время у нас актуализировался. Харчук дает понять, что поляки относились к украинцам как колонизаторы. И это проявлялось не только на уровне власти, польских аристократов, осадников, но и на уровне неимущих поляков.
Вот один показательный эпизод. Беднячка Антонина Платова, которая была прокоммунистически настроена, рассказывает, как ее мать поссорилась с Марией Броневской, женой местного лидера польских коммунистов: Мати сказала, що від поляків життя нема. Тітка Марія їй - що вона, мовляв, теж полька. Мати тітці Марії, що і її ненавидить. Якби не полька, чи випасла б черево таке? Всі поляки - пани. На мужицьких плечах раюють". Натомість ображена Марія кричала: "Мало вас, русинів, поляки вчать. Послухала свого старого пня і русинську мову вчила, догоджала русинам. Та що у вас, у русинів, є? Нічого свого. Все чуже. Мова - перевернута, польська. Пісні перевернуті, польські. А відсталість яка? Темнота повсюдна. Та ви нам, полякам, повинні бути завдячні життям своїм! Хто, як не поляки, вас від вимирання рятують?". Такое "согласие" было между простыми поляками и украинцами.
Иногда Харчук, прибегая к упомянутому методу социалистического сюрреализма, приписывал польской власти то, чего она не делала. И все же тщеславное польское панство в межвоенный период причинило много зла украинцам. Это и постоянные притеснения украинских патриотических сил, и пацификация, и пренебрежительное отношение со стороны осадников.
Есть в романе также описание польско-украинского конфликта во время немецкой оккупации. Правда, представлен он на уровне, скорее, семейном и бытовом. Но логика этого конфликта описана адекватно.
Итак, бывший польский осадник Рашовский и шуцманы, т.е. немецкая полиция, где в 1943 г. служили преимущественно поляки, приходят реквизировать у крестьян Лозовки продукты. Зинька, вторая жена Петра Гнатюка, не пускает их в стодолу. Ее за это жестоко избивают - едва ли не до смерти. После этого имеем в микромасштабе "волынскую резню". Украинские партизаны хватают Ядвигу Рашовскую, жену упомянутого осадника, и ее приемного сына Стефанка. Тут действительно авантюрная история. Бездетная Ядвига в свое время обманом забрала, будто купила, у сумасшедшей матери Антонины Платовой, первой жены Петра Гнатюка, ее внука Степана и начала его воспитывать в польском духе. Петр пытался похитить своего сына, но потерпел неудачу. Партизаны, когда Ядвига и Стефанко оказываются в их руках, зовут Петра Гнатюка, чтобы он расправился с ними. Петр пытается втолковать Стефанку, что он его сын. Но напрасно. Партизаны даже предлагают Петру убить сына, ведь тот потом станет поляком и убьет его. Такое сыноубийство не является чем-то новым для нашей литературы. Можно вспомнить "Гайдамаков" Шевченко или "Тараса Бульбу" Гоголя. Правда, в "Волыни" Харчука сыноубийство описано "мягче". На глазах Петра партизаны убивают Ядвигу. Он прощается с сыном, целует его в лоб. А затем малого убивают.
Говорит Харчук и о том, как поляки, точнее, воины Армии Крайовой, истребляли беззащитных украинцев. Один из братьев Гнатюков, Иван, став коммунистом, попадает в польскую пляцувку, которой руководит его бывший товарищ, тоже коммунист, Адам Броневский. Автор словно дает понять, что польские коммунисты и антикоммунисты очень быстро находят общий язык, когда надо бить украинцев. Итак, описание пляцувки: "Тут були вчорашні вцілілі неправдою осадники, які на близьких і дальніх околицях села мали даровані маєтки, тут був ксьондз, який служив капеланом у легіоні генерала Геллера, якраз ті, що кулею і багнетом цілих два десятиліття гострили кігті державному орлові, впивались у груди тамтешньому селянству, пили його кров, викльовували йому очі, але тут були і поляки-незаможники, які не схотіли служити шуцманами, тут були скинуті на парашутах з Англії інструктори Миколайчика. Тут були, зрештою, Адам і Марія Броневські".
Украинец Иван Гнатюк, который благодаря Адаму Броневскому нашел в пляцувке пристанище, чувствовал себя плохо: "ніхто не вважав за потрібне бути чемним чи бодай стриманим. Не допомогло, що Адам Сигізмундович відрекомендував його колишнім секретарем окружкому. Навпаки, посилило до нього ненависть. І він мусив поступатись не тільки озброєному партизанові, бешкетному юнакові, а й малій дитині, яка йшла на нього, лізла, наступала на ноги і, відійшовши, обов'язково кидала: "Русинська свиня…".
Есть и описание "героических действий" пляцувки: "…тутешня боївка вчинила напад на сусіднє село, пограбувала його, а потім бойовики пишалися тим, що вирізували до ноги малих і старих.
- Янек, що казало тобі хлопченя, коли ти схопив його за ноги?
- А воно ніц не встигло мовити, я вдарив його головою об поріг і переступив.
- Ну а в мене, Янеку, було по-іншому. Заскакую, а стара відьма витріщилася на мене, м'я ойця по-нашому мені молиться. Кричу - хрестить! А вона по-своєму, трьома пальцями, але несе ті пальці, як і ми, до лівого плеча. В мене не було шаблі. Нам варто б роздобути шаблі. Але я знайшов вихід. Під лавою лежала сокира. Шкода кулі на таку стару відьму. Цяхнув сокирою, її рука відлетіла тріскою… Варто б нам придбати шаблі, королівські. Як ти думаєш, Янеку?..
Це не були підслухані розмови. Про злочини говорилося відверто, з погордою… Та й це не вважалося злочином, навпаки, геройством, народженим ненавистю. Але це була навіть і не ненависть - якісь безшабашні веселощі, нестримне молодецтво, радісний сміх, що чиїсь там ноги дриґали у повітрі, а чиясь відрубана рука хотіла ще молитися, це було сп'яніле весілля, бенкет того орла, якому відтяли крила, якому рубали, та не відрубали голови".
К сожалению, описанная ситуация типична для тяжелого военного времени.
Главная же идея романа "Волынь" Харчука - неистребимость волынского крестьянина, а если шире - то и всего украинства. Эта идея звучит и в "Волыни" Самчука. Несмотря на многочисленные преследования, уничтожения, войны, волынский крестьянин и дальше держится земли, которая дает ему силы.
Трагической является смерть главного героя "Волыни" Харчука. Преследуемый советскими воинами, раненый Петр Гнатюк просит свою жену Зиньку застрелить его. Говорит, что если его поймают, то подлечат и отправят в Сибирь. Лучше уж смерть. И жена, исполняя волю мужа, убивает его.
Но это оптимистичная трагедия. Зинька носит под сердцем сына от Петра. И рожает его после смерти отца. Завершающий аккорд романа - воистину светлый и человечный. Действие происходит на кладбище после Пасхи, когда поминают умерших родственников.
"Над могилами під білим вишневим цвітом стояли Зінька з свекрухою. Стояли і мовчали. Ніби чекали цього дивного воскресіння.
А в домовинах з прадідівського гнатюківського дуба, що, може, ще колись буйно проросте тут і загуде, лежить внук і син обабіч батька і діда.
На цвинтарі зустрічалися не тільки живі з мертвими, тут зустрічалися живі з живими, і хрестами стояло безсмертя.
Пішли мовчки, подалися невістка з свекрухою…
А Зінька несла на руках сина. Несла над полями. Несла над усім світом".
Кажется, к этому нечего добавить.
Жаль, но у нас нет должного осмысления "Волыни" Бориса Харчука, многих других произведений писателя. Нет и осмысления его непростой судьбы. Хотя это один из лучших наших "советских" прозаиков, которому уступают многие ныне раскрученные бывшие мастера "соцреализма".
И в завершение. "Волынь" Харчука могла бы стать материалом для замечательной киносаги, которой так не хватает нашей культуре. Однако, учитывая состояние отечественной киноиндустрии и то, кто в ней правит бал, сомневаюсь, что это станет реальностью. Мы и дальше остаемся "крестьянской нацией", для которой культура - что-то второстепенное. Кстати, об этом тоже говорится в "Волыни" Харчука - как и в "Волыни" Уласа Самчука.