На днях свой 90-летний юбилей отмечает Дмитрий Гнатюк - легендарный украинский певец, звезда оперной сцены, лауреат многих премий. Голос Дмитрия Михайловича любят в каждом украинском доме.
Песни в его исполнении, в частности "Два кольори" Александра Билаша и Дмытра Павлычко, уже давно стали народными. Гнатюк прошел непростой творческий жизненный путь: сын колхозников, в годы Второй мировой - сталевар; затем блестящая музыкальная карьера и даже… выступление перед "отцом народов" Иосифом Сталиным. Об этом и других обстоятельствах своей богатой событиями жизни певец и рассказал в интервью. Отмечу, что он до сих пор активно работает - дорогу на работу проходит пешком, хотя здоровье иногда и подводит...
- Дмитрий Михайлович, в советское время был очень популярный фильм "Светлый путь": о том, как герой (героиня) уверенно шагает в светлое будущее - благодаря поддержке советского государства... Что бы вы могли сказать о своем "светлом пути"? Ведь не секрет, что однажды вы пели даже перед Иосифом Сталиным.
- Господь даровал мне голос, и это уже счастье. В моей семье мамин брат был дьяком. У него был такой раскатистый тембр (поет "Господи помилуй. Благоденствие и мирное житие…") И мама хорошо пела. Хотя и редко. Ведь нас у нее было шестеро. Она так тяжело работала. Зато как она радовалась, когда слышала меня на сцене или по радио! Когда пою "Проводжала мати свого сина в дальню путь…", всегда со слезами на глазах вспоминаю маму... Она все сделала, чтобы ее дети учились, имели лучшую долю, чем та, которая ей выпала. Отец был мастер на все руки. Но стал инвалидом... И на мамины плечи легло двойное бремя.
- Как известно, вы родились в украинской семье на Буковине. Тогда это была румынская территория. Что сейчас вспоминается, собственно, по поводу национальной идентичности?
- Боже, я ведь так любил все украинское с самого детства! В семье пели наши песни, они красивые, мелодичные. Разговаривали на родном языке. Хотя румыны были жестоки к украинцам... Везде пестрели надписи "Говорите только по-румынски".
Я окончил румынскую школу. Но душа чувствовала себя украинской. Рано начал петь. Надо мной даже немного смеялись, поскольку пел всюду, где только мог, и очень тщательно тем своим тоненьким голосочком выводил мелодию.
Мама гордилась, что сын поет в церкви. И именно там я получил первые уроки вокала.
Батюшка нашей церкви в Мамаевке был украинцем и не "переписался" в румына. Поэтому его и отправили в село, а не дали приход в Черновцах. Хотя у него был такой красивый голос, что женщины плакали в церкви на службе.
Именно он услышал мой дискант и пять лет учил брать дыхание, держать звук, одним словом - ставил голос.
Я уже и плакал, и маму просил забрать меня из той науки... Ведь 8-летнему мальчику хотелось петь песни, а батюшка возьмет на скрипке ноту и заставляет меня подхватить и держать. Но дыхание он мне поставил на всю жизнь. Без правильного дыхания нет певца!
Потом война началась. Не до пения было. Я на фронт пошел. Контужен был. Нас отправили на военный завод в Нижнем Тагиле.
Но без песни мне - ну никуда! На заводе я написал
объявление, что собираю хор. Молодежи там было много, и украинцев в частности. Записалось 500 желающих. Представляете?
Я такой хор создал, что Свердловская область о нас гремела.
Потом - День Победы. Наконец наступил желанный мир. Я подготовил с хором много песен и выступил как солист.
После концерта подходит ко мне генерал-майор Олексиенко и говорит: "Дима, вы такие талантливые! Собери своих самых лучших, мы вас демобилизуем, потому что вы должны учиться". Это было счастье... И уже 16 июня 1945-го на товарняке ехали на запад. Так я и оказался в Киеве.
Сердце из груди рвется от счастья! А куда идти - не знаю. Шел по бульвару Шевченко. Весь Крещатик прошел, панорама открылась на Днепр. Как сейчас вижу - ширь и красота... Хотя город лежал в руинах.
Общежития переполнены, таких, как я, - множество. Набрел я на беседку, которая и до сих пор стоит на Днепровских кручах. Там четыре ночи спал, днем сдавал экзамены. Вскоре нашлась добрая женщина, машинистка, приютившая меня на некоторое время, пока не дали общежитие.
- В Киеве в послевоенные годы вы нашли любовь всей своей жизни - жену Галину Макаровну. Она - филолог, языковед, профессор. А помните первые встречи с ней?
- Она была хрупкой юной красавицей. "Ой очі, очі! Очі дівочі…" Она тоже приехала учиться в Киев, и ее тоже приютила та же машинистка. Так мы познакомились.
Я приглашал Галю на спектакли, в консерваторию. И когда она училась уже на третьем курсе, а я на четвертом, мы поженились.
- В советское время ваше "румынское" прошлое и любовь к украинскому не были проблемными для вашей биографии, то есть для светлого пути?
- Конечно, были. Но мы гнули свое. Из меня невозможно было вытравить любовь к украинскому. А вот румынский язык пришлось "забыть".
Когда я учился, в комнате в общежитии жили по 20 студентов. Знаете, не роптали, поскольку видели в жизни и худшее. Но люди все разные. У меня в выдвижном ящике лежала книжечка румынской поэзии, чьи-то недобрые глаза увидели - и донесли! Пришлось отвечать на много вопросов. И не раз... Мне же хотелось петь и учиться, а не попасть... сами знаете, куда... Поэтому запретил себе "показывать", что знаю румынский, в общем - забыл... Вот так.
- Известна истина, что высокий профессионал - это 1% таланта и 99% труда. На стене вашего рабочего кабинета в Национальной опере висел портрет Ивана Сергеевича Паторжинского - вашего консерваторского учителя...
- Это был великий мастер. Мы, знаете, такие были по сравнению с этим гигантом неопытные, несмелые, а он - строгий, даже жесткий. Хотя теперь понимаю, что он относился к нам по-отцовски. Был очень внимательный. Говорил, что тот, кто готовит себя к сольному пению, не должен петь в хоре.
И тут у меня вышла одна комическая ситуация. Хотя тогда она выглядела трагической. Я познакомился с Григорием Верёвкой - руководителем известного хора и депутатом Киевского облсовета. Следует заметить, что студенты в послевоенные годы жили очень бедно, и каждый подрабатывал, как мог. Я - голосом. Хору были нужны солисты, и Верёвка приглашал меня спеть пару песен на концертах в разных городках и селах. А моя одежда так износилась, что на штанах живого места без заплаты не было.
Куда же мне ехать, говорю! Через день он приносит мне деньги и приказывает купить костюм, все необходимое.
Мне было неловко. Верёвка еле всунул мне те деньги в руки.
Консерватория тогда находилась на Львовской площади, а напротив через дорогу комиссионный магазин. В других магазинах тогда было пусто. А в комиссионном - костюм габардиновый цвета морской волны, красивый невероятно. Прошу дать померить, а продавщица так презрительно смотрит - дескать, куда тебе голодранцу, это же такая дорогая вещь. Пришлось деньги показать!
Представьте, костюм сидел на мне как влитой. Я еще купил белую рубашку, красный галстук, туфли. Франт! И тут Верёвка предлагает поехать с хором в... Москву. Я должен отблагодарить за обновку. В общем, несмотря на запрет Паторжинского, я еду. И попадаю на концерт по случаю юбилея Сталина.
В ложе рядом с "отцом народов" - Мао Дзедун.
Выступили мы хорошо, потом подходят к Верёвке и просят прислать завтра "того молодого парня", чтобы спел "Дивлюсь я на небо". Что и куда - не говорят. Только - в 14:00 ждите, за вами приедут.
И вот уже я еду в авто и понимаю - поворачиваем в Кремль. Начал очень волноваться. Кто я - студент неопытный! Помню, был голодный. Меня поставили под дверью и сказали - жди, не двигайся. Пару часов простоял. А потом говорят: "Приготовься. Заходишь - три шага прямо и два шага направо - там пианино".
Не помню, как я спел. Но, очевидно, хорошо. Поскольку Сталин спросил: "Где работаешь?" Говорю: "Студент". Тогда он спрашивает: "У кого учишься?" Отвечаю: "У Паторжинского". - "Славный певец. Поклон ему передай", - говорит.
Как вышел оттуда - совершенно не помню. Помню только, что мне с собой дали две больших сумки с хорошими продуктами - колбасой, сырами, рыбкой... Хор несколько дней пировал.
- Дмитрий Михайлович, вам суждено было владеть сердцами меломанов в, очевидно, самый легендарный период истории украинского оперного искусства. Звездная плеяда - Белла Руденко, Гизела Ципола, Анатолий Соловьяненко, Евгения Мирошниченко, Анатолий Мокренко, Стефан Турчак - блистали тогда на сцене. Что это было за особенное время для музыкальных титанов?
- Сам сейчас удивляюсь и думаю, что существовали какие-то природные явления. Столько голосистых талантов появилось на украинской земле, и своим трудом они достигли успеха.
Возможно, после войны людям хотелось скорее залечить душевные раны, а музыка лечит лучше всего? Поэтому и стала популярной в то время опера - элитарное искусство. Даже среди простых людей. Знаете, как-то тогда тянулись люди к культуре.
- А с кем любили выступать на сцене?
- Мне посчастливилось петь со многими прекрасными исполнителями. Но лучше всего, очевидно, чувствовал себя с Елизаветой Чавдар. С волшебным голосом сочетался и хороший характер. Она была необычайно порядочным человеком, неконфликтной, деликатной.
- Среди десятков вокальных шедевров, воплощенных в жизнь, у вас есть любимые?
- Конечно! Прежде всего - Остап в "Тарасе Бульбе", Мыкола в "Наталке Полтавке" - это из украинских. А еще Ренато в "Бале-маскараде". И, конечно, очень люблю партию Риголетто в одноименной опере Верди.
Знаете, одни из самых сложных гастролей у меня были в Чехословакии. По контракту, в течение месяца мы должны были дать 20 спектаклей "Риголетто". Я выучил партию на двух языках: итальянском и украинском. И предложил чехам выбирать, на каком языке мне петь. Они попросили первый спектакль исполнить на украинском. И им так понравилось, что все 20 спектаклей я пел на украинском языке.
Риголетто - одна из самых сложных партий. Герой мой, шут, хромой, и чрезвычайно трудно петь в неестественном скособоченном положении в течение трех часов. Потом я никогда больше не соглашался на такой жесткий график.
- Как вы относитесь к современной моде - исполнять оперы только на языке оригинала? Ведь в ваше время в Киевской опере специально делали переводы либретто на украинский, и над ними работали лучшие мастера поэтического слова, как, например, Максим Рыльский.
- Наш язык, можете мне поверить, чрезвычайно мелодичный, певучий, он не уступает итальянскому. В Киевской опере всегда шли спектакли в украинском переводе. И вопросов не возникало.
Теперь по-другому. Оперы на украинском почти совершенно исчезли с нашей оперной сцены.
Убежден, если чужие слова произносятся только заучено, то частично теряется связь между актерской игрой и словесным содержанием.
Конечно, язык оригинала важен, в опере должны быть и такие спектакли. Хотя зрителю это не очень удобно, - приходится задирать голову и смотреть на ленту перевода, что отвлекает от полноценного восприятия музыки. Оперу надо слушать, погружаться в нее как в неразделимый океан звуков и страстей.
- Говорят, именно для вашего голоса Александр Билаш написал свои лучшие песни...
- С некоторыми песнями мы с концертными программами побывали везде. Знаю, какая у земледельцев тяжелая работа. И когда пел для них, всегда вспоминал родные Мамаевцы. "Червоне - то любов, а чорне - то журба".
Это все о нашей жизни, эти два цвета. Поэтому так близка мне песня Александра Билаша. А в словах Дмытра Павлычко знаете, что углядели придирчивые советские чиновники? "Бандеровские" цвета! И мне приходилось долго убеждать, что Павлычко писал о цветах вышиванок, о черной земле земледельческой нивы и красных маках, о кусте калины в осеннем поле...
- Несмотря на "румынское прошлое", вы в советское время были успешным "выездным" артистом - посетили с гастролями и Африку, и Австралию. Не было соблазна остаться за границей?
- Никогда. И не только потому, что тогдашний руководитель Украины Петр Шелест однажды предупредил, дескать, если ты, Дмитрий, останешься за границей, то - вот видишь мой кулак (а у него были очень большие руки, ладони), - я тебя убью. Он часто брал меня с собой в делегацию во время государственных визитов. Любил, чтобы везде звучала украинская песня. Шелест был настоящим патриотом Украины, за это и поплатился.
Предлагали мне всякое, даже ребенка в Африке. Я не шучу! Представляете, вождь племени туарегов таким образом решил со мной породниться. Я пел для его гарема, такие стройные красавицы черные. И вождь в знак признательности и восхищения подарил мне маленькую девочку! Я даже Гале позвонил. Впрочем, руководитель нашей делегации сослался на то, что гастроли только начались, ребенка взять с собой ну никак невозможно. Разве что на обратном пути. Но назад мы ехали по другой дороге.
А театры зарубежные меня все время приглашали. Из Норвегии написали: у Гнатюка такой мощный баритон, что его не может перекрыть весь баритональный корпус нашего театра. Это голос - один из тысячи. Во время гастролей в Австралии и Новой Зеландии за два месяца я спел 57 концертов. Это просто невозможно, очень изнурительно. Заработал полмиллиона долларов... Не для себя, для страны, мне заплатили только скромный гонорар.
Там как раз строили оперный театр и непременно хотели, чтобы я остался и пел у них. Предлагали контракт - на моих условиях. Но я точно знал всегда, что петь могу только в Украине. Вы же помните - соловей в клетке не поет.