В начале 2022 года росли надежды на то, что экономика Китая, а значит и мировая экономика, готова к подъему. После трех лет строгих ограничений передвижения, обязательного массового тестирования и бесконечных локдаунов китайское правительство вдруг решило отказаться от политики «нулевого COVID», которая подавляла спрос, препятствовала производству, расшатывала цепи поставок и повлекла за собой значительное замедление экономики страны со времен начала рыночных реформ в конце 70-х годов.
За несколько недель после изменения политики мировые цены на нефть, медь и другие сырьевые товары выросли на фоне ожиданий, что спрос на них со стороны Китая резко возрастет. В марте премьер-министр Китая на то время Ли Кецян объявил об ожиданиях роста реального ВВП на уровне около 5%. А многие внешние аналитики прогнозировали, что он будет гораздо выше.
Сначала некоторые отрасли китайской экономики действительно росли: отложенный спрос на внутренний туризм, гостинично-ресторанный бизнес и розничную торговлю внесли весомый вклад в восстановление. В первые несколько месяцев 2023 года вырос экспорт, и казалось, что даже неустанно падающий рынок жилой недвижимости наконец-то оттолкнулся от дна.
«Но в конце второго квартала последние данные о ВВП показали совсем другую картину: общий рост был слабым и, похоже, имел тенденцию к снижению. Осторожные иностранные инвесторы и ограниченные в финансах местные органы власти в Китае решили не поддерживать первоначальный импульс», – пишет в статье для Foreign Affairs президент Института международной экономики Питерсона Адам Посен.
Он отмечает, что первый квартал 2020 года, на который пришлось начало COVID, стал точкой невозврата для китайского экономического поведения, которое начало меняться еще в 2015 году, когда государство расширило свой контроль. С тех пор сбережения домохозяйств как доля ВВП выросли на огромные 50% и остаются на этом высоком уровне до сих пор. Потребление товаров длительного использования в частном секторе сократилось примерно на треть по сравнению с началом 2015 года, продолжая снижаться с момента отмены ограничений.
«Частные инвестиции еще слабее, они сократились на исторические две трети по сравнению с первым кварталом 2015 года, это включая падение на 25% с начала пандемии. И обе эти ключевые формы инвестиций частного сектора продолжают демонстрировать тенденцию дальнейшего снижения. Финансовые рынки и, вероятно, даже само китайское правительство проигнорировали серьезность этих слабых мест, которые, вероятно, будут тянуть вниз экономический рост еще несколько лет», – пишет автор, называя такое положение вещей «экономическим длинным COVID».
Подобно пациенту, страдающему этой хронической болезнью, экономика Китая не восстановила свою жизненную силу и остается вялой даже сейчас, когда острая фаза в виде локдаунов уже прошла. Посен пишет, что с 1970-х годов, когда Дэн Сяопин начал свои реформы открытости китайской экономики, Пекин старался избегать вмешательства в частный сектор. И ему это удавалось делать дольше, чем можно было ожидать. Но за время правления Си Цзиньпина Китай наконец поддался искушению и начал действовать по достаточно знакомой для автократических режимов схеме.
Как правило, такие режимы начинают с социального контракта в духе «нет политики – нет проблем». Он обещает возможность беспрепятственно вести дела тем, кто «не высовывается». Но после переизбрания на второй, а чаще на третий срок у власти лидеры начинают игнорировать коммерческие интересы и проводят интервенционистскую политику, когда это соответствует их краткосрочным целям. Они показательно расправляются с несколькими политическими соперниками или международными компаниями.
«Со временем угроза государственного контроля над повседневной коммерцией распространяется на все более широкие слои населения. В разное время Уго Чавес и Николас Мадуро в Венесуэле, Реджеп Тайип Эрдоган в Турции, Виктор Орбан в Венгрии и Владимир Путин в России свернули на эту уже хорошо проложенную тропу», – говорится в статье.
Когда укорененный авторитарный режим нарушает социальный контракт в духе «нет политики – нет проблем», экономические последствия становятся всеобъемлющими. Столкнувшись с неопределенностью, которую они не могут контролировать, люди пытаются застраховаться. Они придерживают наличные деньги, инвестируют и тратят меньше, чем раньше, особенно на неликвидные активы, такие как автомобили, оборудование для малого бизнеса и недвижимость.
«Их повышенное неприятие риска и большие сбережения действуют как сдерживающий рост фактор, подобно тому, как это происходит после финансового кризиса», - объясняет автор.
Между тем, способность правительства управлять экономикой и защищать ее от макроэкономических шоков уменьшается. Поскольку люди знают, что определенная политика применима произвольно, что она может быть расширена в один день и отменена на следующий, они становятся менее чувствительными к планам стимулирования и подобным инициативам. Это тоже знакомая закономерность.
В Турции, например, Эрдоган в последние годы оказывал давление на Центральный банк, чтобы тот снизил процентные ставки, что, как он надеялся, будет способствовать инвестиционному буму. Вместо этого он вызвал стремительный рост инфляции. В Венгрии большой пакет фискальных и монетарных стимулов не смог смягчить экономическое влияние пандемии, несмотря на успех аналогичных мер в соседних странах.
Подобная тенденция уже наблюдается в Китае, поскольку Си Цзиньпин добился усиления «иммунной реакции» китайского частного сектора на государственное вмешательство. Пакеты стимулов, введенные после завершения политики «нулевого COVID», которые имели целью увеличить потребительские расходы на автомобили и другие товары длительного пользования, не получили широкого распространения. И в первой половине этого года доля китайских компаний, обращающихся за банковскими кредитами, оставалась примерно такой же слабой, как и в 2021 году, то есть на уровне половины от среднего показателя до COVID. И это несмотря на усилия Центрального банка и министерства финансов, направленные на поощрение заимствований по низким процентным ставкам. Низкий аппетит к неликвидным инвестициям и низкая реакция на поддерживающую макроэкономическую политику – это и есть «экономический длинный COVID».
«Если авторитарный режим потерял доверие рядового домохозяйства и бизнеса, его трудно вернуть. Одного только возвращения к хорошим экономическим показателям недостаточно, поскольку это не устраняет риск предстоящих перебоев или экспроприаций. Ахиллесова пята автократа – это врожденная неспособность к самоограничению», – говорится в статье.
Серьезное взятие на себя обязательства по такому воздержанию означало бы признать потенциальную возможность злоупотребления властью. Именно из-за таких проблем с обязательствами более демократические страны принимают конституции, а их законодательные органы осуществляют надзор за бюджетами.
Сознательно или нет, но Компартия Китая пошла еще дальше в неправильном направлении. В марте Всекитайское собрание народных представителей изменило свои законодательные процедуры, чтобы облегчить, а не усложнить принятие чрезвычайных законов. Теперь такие законы требуют одобрение только Постоянного комитета Конгресса, состоящего из меньшинства высокопоставленных лояльных к партии лиц. Многие внешние наблюдатели не осознали значение этого изменения. Но ее практическое влияние на экономическую политику не останется незамеченным среди домохозяйств и бизнеса, которые станут еще более уязвимыми к партийным указам.
За последние месяцы Bank of America, Economist Intelligence Unit Goldman Sachs скорректировали свои прогнозы по росту китайского ВВП в 2023 году в сторону уменьшения, по меньшей мере, на 0,4%. Но из-за того, что «длительный экономический COVID» еще не утих, а также из-за того, что многие прогнозы ошибочно предполагают, что программы стимулирования Пекина будут эффективными, наблюдатели за Китаем все еще переоценивают перспективы роста в следующем году и в дальнейшем.
«Прогнозы годового роста ВВП в 2024 году Организации экономического сотрудничества и развития (5,1%) и Международного валютного фонда (более скромные 4,5%) могут оказаться завышенными на 0,5% и более. Потребность в коррекции в сторону снижения со временем будет только расти», - считает Посен.
Частный сектор Китая будет больше экономить, меньше инвестировать и меньше рисковать, чем это было до начала экономического кризиса, не говоря уже о втором сроке Си Цзиньпина. Потребление товаров длительного пользования и инвестиции частного сектора станет еще менее чувствительным к политике стимулирования. Вероятными последствиями станут более нестабильная экономика и больший государственный долг (поскольку для достижения желаемого эффекта потребуется больше фискальных стимулов). Это, в свою очередь, со временем приведет к снижению средних темпов экономического роста из-за уменьшения роста производительности труда, а также сокращению частных инвестиций в ближайшей перспективе.
Однако Си Цзиньпин и другие лидеры Компартии могут просто воспринять это как подтверждение их веры в то, что экономическое будущее страны зависит не столько от частного сектора, сколько от государственных предприятий. Еще до пандемии правительственное давление заставляло банки и инвестиционные фонды отдавать предпочтение государственным предприятиям при кредитовании, в то время как инвестиции в частный сектор сокращались.
Исследование экономиста Николаса Ларди показало, что доля ежегодных инвестиций, направляемых в китайские фирмы частного сектора, достигла пика в 2015 году, а доля государственных предприятий с тех пор заметно росла из года в год. «Длительный экономический COVID» усугубит эту тенденцию по двум причинам.
«Во-первых, частные инвесторы и малый бизнес будут осторожны и будут сохранять ликвидность вместо того, чтобы делать большие ставки, финансируемые за счет кредитов. Во-вторых, любое снижение налогов или программы стимулирования, направленные на частный сектор, принесут менее быструю отдачу, чем инвестиции в государственный сектор», – объясняет Посен.
Он также считает, что следует добавить к этому постоянное стремление Си Цзиньпина к самодостаточности в сфере передовых технологий, что приводит к попаданию все большей доли инвестиционных решений под все более произвольный партийный контроль. В таких условиях перспективы роста производительности и прибыльности капитала лишь тускнеют.