Помнится, в советские времена в дозволенном обиходе было понятие "личной собственности". Дескать, пусть уж так, но хотя бы не упоминалось о частной. На всякий случай напомним, что "легальность" этого понятия была закреплена еще в "непревзойденно демократической" сталинской конституции 1936 г. С тех пор оно систематически противопоставлялось "их западным нравам".
Само понятие "частной собственности" вроде как было… "преодолено", хоть и не до конца. Продолжалась тлеющая размеренная дискуссия, что же тогда такое "паевая колхозная собственность"? Обреченно констатировалось, что "социалистическая природа кооперации в первые годы существования Советской власти в достаточной степени не обнаружилась, и кооперативные предприятия в совокупности с представленными в них отношениями приходится рассматривать как частные". Но на VIII съезде Программа партии потребовала... "чтобы было обеспечено преобладающее влияние пролетариата на остальные слои населения… и таким образом был осуществлен переход от мелкобуржуазных кооперативов старого, капиталистического типа к потребительским коммунам, руководимым пролетариями и полупролетариями". С этого момента без каких-либо дополнительных юридических формальностей собственность стали именовать "коллективной", "кооперативной", или "паевой". Но в общем - "обновленной". Дескать, как же она может оставаться "злобно-частной", если во главе ее стоят совершенно сознательные люди, целиком и полностью использующие ее во благо самим трудящимся!
Вместо этого решили разделять собственность на "трудовую" и "нетрудовую". Субъектами первого вида собственности отныне являлись "фермеры, ремесленники и прочие лица, занимающиеся индивидуальной трудовой деятельностью, т.е. собственники, живущие своим трудом". Нетрудовой собственностью отныне почитались "все иные средства производства, предполагающие использование сторонней рабочей силы".
Далее грянул "рынок", и было открыто задекларировано единое объединяющее понятие "частной собственности"… но базовые психологические понятия в сознании людей остались.
Как сегодня констатирует известный российский экономист западного толка Сергей Гуриев: "До сих пор существует иллюзия, что права собственности можно установить за один день, например, издав специальный закон. Права собственности устойчивы и необратимы тогда и только тогда, когда они легитимны с точки зрения большинства граждан" ("Мифы экономики").
В данном случае мы не призываем вносить в существующее законодательство правки относительно разновидностей "частной собственности", однако призываем трезво взглянуть на фактическое восприятие этого понятия. Ибо закон только тогда эффективно и надежно работает, когда уживается со сложившимися в обществе нравами, тенденциями, устремлениями. В том числе - в отношении "справедливости". Ибо на самом деле те или иные аспекты восприятия понятия "собственность" все равно тем или иным способом всплывают в разнообразных юридических документах, но уже не под своим очевидным именем, а… совершенно под другими градациями.
Например, под логикой границ "упрощенного налогообложения": дескать, можно иметь еще вот столько наемных работников, а дальше - ни-ни!
Под логикой "прогрессивного налогообложения доходов". Дескать, вполне умеренные доходы еще могут быть "трудовыми", но по мере их невиданного роста они вряд ли определяются какими-то особо нравственными заслугами, а значит - ими стоит в большей мере поделиться с ущемленными остальными.
Процедура наследования. Оказывается, существуют активы и линии наследования, к которым логика налогообложения относятся "с большим или меньшим пониманием".
Жилищные субсидии. В виде "потенциального нормирования" непременно всплывает вопрос, что у человека есть некоторая "личная собственность", носящая "исключительно потребительский характер", потому как служит "для удовлетворения неотложных жизненных потребностей". А есть некоторая собственность за пределами минимально необходимой, которая уже считается "статусным излишком", и даже более того - "может служить средством извлечения дополнительного дохода".
Непосредственно из этого представления "о справедливости" проистекает дальнейший популистский поход: "Почему я должен платить налог на недвижимость, если я приобретал (построил) это на средства собственного дохода, с которого уже были уплачены все причитающиеся налоги?"
А действительно - почему?
По логике вещей, налог на недвижимость может преследовать следующие экономические цели:
1) принудить владельца недвижимости участвовать в делах общины, на территории которой он проживает. Поскольку его недвижимость обеспечивается инфраструктурой, на поддержание которой тоже стоило бы потратиться. И по этому поводу налог действительно зачисляется в местные бюджеты;
2) принудить владельца к эффективному использованию своей недвижимости, а не только к ее содержанию как "средства вложения и накопления". То есть рано или поздно владельцу должна прийти в голову мысль: а не стоит ли продумать некий эффективный способ использования актива, который покрывал бы хотя бы причитающиеся налоги? А может, это вообще стоит продать тому, кто в этом больше нуждается?
3) попытаться хотя бы таким образом "налогообложения активов по факту их наличия" восполнить тот пробел, который у нас образовался на этапе налогообложения непосредственных доходов. Вот в этом случае "взысканное" как раз более логично отправлять в центральный бюджет. Ибо "обогащаются" у нас, как правило, на одних территориях, а "строятся" - совершенно на других. Почему и появляется разделение на "гетто" и "элитные поселки".
Самое печальное, что при всем обилии "юридических исследований" никто так и не решился назвать это все честным языком. То есть сформулировать цели, которые при этом преследуются. А ведь от этого понимания в существенной мере зависит дальнейшая психология действий: "по возможности избегать и укрываться", "притвориться бедным и обложиться льготами", "заплатить по полной, но потребовать отдачи от местной общины" или, наконец, "продать все и уехать" и "построиться, но не здесь".
Потому что, как написал в традициях классического либерализма Людвиг фон Мизес: "Частная собственность не является привилегией владельца собственности, а является общественным институтом, служащим добру и выгоде всех, несмотря на то что она может в то же время быть особенно приятной и полезной для некоторых". Причем в этой фразе стоит особо подчеркнуть, что подобная ответственность должна быть взаимной.
То есть частная собственность - это не только элемент договоренности о взаимном уважении, но и элемент публичного пространства, который подчиняется не только законам, но и… ожиданиям общества.
Макс Вебер по этому поводу писал: "Мысли об обязательстве человека по отношению к доверенному ему имуществу, которому он подчинен в качестве управителя или даже своего рода "машины для получения дохода", на самом деле ложится тяжелым грузом на всю его жизнь и даже замораживает ее. Чем больше имущество, тем сильнее, если аскетическое жизнеощущение выдержит искус богатства, чувство ответственности за то, чтобы имущество было сохранено в неприкосновенности и увеличено неустанным трудом во славу Божию". В общем, в этом праведном либеральном порыве можно дойти аж до трактовки этого от Бенджамина Франклина: "Остерегайся считать своей собственностью все, что ты имеешь, и жить сообразно с этим…"
Но, к счастью или к сожалению, перегиб в эту сторону как раз сегодня нам не грозит. По той самой причине крайнего взаимного недоверия. Из которого рождается наша отечественная "политэкономия забора". По которой всю жизнь нас преследует неотъемлемое ощущение, что нажита эта собственность… ну как-то не так. И вроде как другие с этим ну никак не согласятся… И как бы по этому поводу чего не случилось… И завершается эта скорбная философия… прямо на кладбище. Огораживанием места собственного упокоения. Последняя попытка закрепить за собой хотя бы этот небольшой кусок земли.
Вместо либертарианской заповеди "использовать полученную собственность во славу Божию" над нами нависает другое пророчество Людвига фон Мизеса: "Правительства терпят частную собственность тогда, когда они вынуждены это делать, но они не принимают ее и не признают ее необходимости добровольно. Ибо частная собственность волей-неволей создает для человека сферу, где он свободен от государства. Она ставит пределы осуществлению воли властей. Она позволяет другим силам действовать бок о бок и в оппозиции к политической власти".
Как продолжил Егор Гайдар в саге о постсоветском обществе: "Нашу частную собственность, рынок государство терпит, но не более. Она всегда под подозрением, под жестким контролем и опекой всевидящего бюрократического аппарата. Поборы, конфискации, ущемление в социальном статусе, ограничение престижного потребления - вот судьба даже богатого частного собственника, если он не связан неразрывно с властью. Более того, власть вечно занята добыванием для себя собственности, в основном за счет передела уже имеющейся".
И по этому поводу процитируем не менее известную сагу Сирила Норткота Паркинсона о беседе с загадочным богатым китайцем из Сингапура: "Только очень богатый человек может у нас позволить себе жить как действительно богатый. До определенной черты он живет в хижине из пальмовых листьев и съедает чашку риса в день. Когда начинает потихоньку подниматься наверх, например, начинает торговать орехами на разнос… он все равно живет там же и так же. Поднявшись еще чуть выше - скажем, продавая ворованые велосипедные части, - он жизни все равно не меняет. Благодаря этому у него остаются деньги, и он может пустить их в ход. Девять таких "кули" из десяти пустят их не туда и прогорят. Десятому повезет, или он окажется умнее. Однако хижины он все равно не покинет и будет есть рис. Этот факт общеизвестен и допускает два толкования. Во-первых, дом его, как он ни плох, принес ему удачу. Во-вторых, дом получше сразу привлечет сборщика налогов.
Итак, богатеющий китаец живет, где жил. Часто он сохраняет свою хижину до самой смерти, хотя бы как контору. Он так с ней связан, что переезд знаменует глубочайшую перемену в его жизни. Переезжая, он прежде всего спасается от тайных обществ, шантажистов и гангстеров. Скрыть богатство от сборщика налогов не так уж трудно, но скрыть его от тех, с кем ведешь дела, практически невозможно. Как только разнесется слух о его преуспеянии, люди начнут гадать, на какую именно сумму его можно растрясти. Все это известно, но прежние исследователи поспешно решали, что такая сумма лишь одна. На самом деле их три: одну он заплатит, если его похитить и потребовать выкуп; другую - если пригрозить позорящей статьей в газете; и третью - если попросить на благотворительность (не дать он постесняется).
Мы решили установить, каких размеров (в среднем) должна достигнуть первая сумма, чтобы исследуемый переселился из хижины в дом с высоким забором и свирепой собакой. По мнению социологов, наступает оно тогда, когда выкуп превысит расходы на собаку. Далее преуспевающий китаец покупает "шевроле" или "паккард". Нередко, однако, он покупает машину, еще живя в хижине. Народ привык видеть дорогой автомобиль перед лачугой и особенно не волнуется. Явление это до сих пор полностью не объяснено. Если понадобилась машина, казалось бы, купи такую же плохую, как дом. Однако по еще неизвестным причинам китайское преуспеяние выражается прежде всего в никеле, обивке и модели. А машина уже вызовет к жизни колючую проволоку, решетку, засов и собаку. Все, перелом произошел.
Если же собаковладелец все еще не платит налогов, он должен хотя бы придумать причину, по которой у него все еще слишком мало денег. Однако от гангстеров и шантажистов он уже точно не отвертится. Он должен приготовиться к тому, что к нему придут собирать на каких-нибудь сирот. Он должен привыкнуть к визитам профсоюзных деятелей, предлагающих, и не безвозмездно, предотвратить нежелательные для него беспорядки среди рабочих. В сущности, он должен смириться с тем, что с определенного уровня своего открытого статуса он серьезно проиграет".
В принципе, логика подобного рассказа в определенной степени давно была известна на Западе под в меру пристойным наименованием "проблема лакея". Но только в нашем постсоветском случае (как и в Китае) практика преодоления этого барьера оказалось… "собачьей проблемой".