На горячие линии специализированных общественных правозащитных организаций сообщения об изнасилованиях начали поступать почти с первых дней войны. Правоохранители открыли ряд уголовных производств по фактам издевательства и изнасилования женщин и девушек в Донецкой, Киевской, Харьковской и Херсонской областях. Однако официально подтвержденных случаев среди этого страшного потока немного. Далеко не все потерпевшие готовы рассказывать свои истории. И даже если правоохранительные органы знают о факте изнасилования, они не могут начать уголовное производство, пока не будет заявления потерпевшей. Об этом в своем материале для ZN.UA пишет редактор отдела социум Алла Котляр.
Согласно международному законодательству, для такой категории преступлений нет срока давности, на них не распространяется амнистия. Международно-правовое правосудие констатирует: правильно задокументированная история человека, который выжил после сексуального насилия, не нуждается в других подтверждениях. Однако сделать это и собрать статистику таких преступлений очень сложно, пока идут активные боевые действия. Пострадавшие стараются в первую очередь обеспечить свои базовые потребности и сохранить жизнь. Особенно если речь идет о временно оккупированных территориях.
Полковник ВСУ Роман Свитан, который в 2014-м попал в плен, подвергся истязаниям и позже вернулся домой по обмену, говорит, что изнасилования совершают в основном российские призывники, то есть молодежь, у которой играют гормоны: «Уровень россиян, их отношение к жизни примерно такое — едим все, что пахнет, пьем все, что горит, трахаем все, что двигается. А некоторые — и то, что не двигается».
«О нескольких таких случаях я знаю. Здесь вопрос вот в чем. У россиян, которые заходили к нам, забрали телефоны, чтобы меньше было возможности отследить их по вышкам. Молодежь забирала у жертвы телефон и снимала на него изнасилование.
При разборе трупов россиян такие телефоны попадались. Их просматривали. Но относительно фиксации ситуация не очень хорошая. Из-за того, что у нас есть закон об уголовной ответственности за передачу данных (фото, видео и т.п.), никто на передке светить это с рук не хочет. Предположим, рядовой нашел труп с опознавательными знаками, при нем — телефон. Просмотрел записи, увидел это. Что он может с этим сделать, куда девать? Себе оставить страшно. Это — мародерство. Отдать военному прокурору? Но сначала — в военную службу правопорядка, которая должна составить протокол, верифицировать. Это куча проблем для человека, который это нашел. А у рядового своя боевая задача. И может быть так, что он вообще не должен был обыскивать этот труп. Поэтому он может этот телефон либо выбросить, либо стереть запись.
Все это может выйти на свет, если российские призывники начнут выкладывать записи в Интернет или если наши хакеры начнут искать телефоны жертв (а их легко найти, особенно эпловские) и взламывать. Думаю, в ближайшее время эти видео начнут гулять по Интернету», — объясняет он.
Однако проблема в том, завершает Роман Свитан, что, во-первых, потерпевшие могут быть живы, и распространение таких записей — нанесение дополнительной травмы. А, во-вторых, как при этом верифицировать первоначальную запись? Вряд ли такие записи можно будет предъявить в суде.
Более приближенные к реальности цифры начнут появляться, когда разгребут то, что было в местах оккупации или там, где проводились активные боевые действия. При осмотре трупов эксперты проверяют возможные факты изнасилования. Это предусмотрено методическими рекомендациями. И определенный пласт статистики это даст. Но экспертов и необходимых инструментов недостаточно. Да и не всюду это возможно. Например, после обстрела ракетами следов уже не найдешь. Неединичны также случаи, когда оккупанты сжигали трупы.
Детальнее об этом — в статье Аллы Котляр «Изнасилованные россиянами. Как помогать, а не «нанести добро»?».