«Давайте после праздников», — уже давно не то. Советы, как привести свой организм в чувство после продолжительного питья и объедания, сейчас выглядели бы забавно, будь у нас силы на смех.
Чувство юмора — это знаковый маркер психического здоровья. А вот сарказм — это не юмор, это саркома юмора.
Традиционные «послепраздничные» эмоциональные качели предполагали естественный отток эмоций после личных маркетологических ожиданий, покрытых пенициллиновой плесенью романтики. В них было больше магического сознания, чем самого сознания.
Но всенародная забава «пиймо, куме, тут, на тім світі не дадуть» предполагала, кроме головной боли, и взаимные индульгенции, освященные ссылками на вынужденное беспамятство.
Наша жизнь была погружена в поток природных циклов и структурирована ими через календари. Война перекроила календарь дат, сделала его «красные» и «черные» дни очень личными и с другими значениями. Объединительная функция общей цикличности времени исчезла, потому что субъективное время остановилось.
Волна постмайданного чувства национального единства, размытая ковидом и выборами (что, в целом, похоже между собой с точки зрения психотичности), поднялась после вторжения москалей уже в виде цунами, высоко и грозно.
Но чем выше вода, тем быстрее спадает.
Гиперкомпенсация пришла в виде массовой активности в социальных сетях, этой совершенной имитации гражданского общества. Нашему мозгу все равно, происходит что-то в виртуальном мире или в реальном, биохимия та же.
Но, как бывает со всякой имитацией, глупость своего экзальтированного выбора человек поясняет внешними факторами, внешним локусом контроля.
Перефразируя Сартра, можно сейчас сказать: «Дураки — это другие».
К послепраздничному еще добавился Цукерберговый день освобождения из рабства фактчекеров. Неясно, правда, мы теперь уже будем соответствовать стандартам сообщества или нужно еще какие-то анализы сдавать в цифровую баночку данных?
Социальные сети — уже лет десять как не социальные. И, возможно, уже не сети, а нечто большее. Digital Rush — культурное движение начала 2010-х, когда традиционные институции поспешили внедрять цифровые технологии, а значит, и цифровую культуру.
Концепция «Мертвого интернета» утверждает, что большинство контента в сети уже не создается людьми, а генерируется ботами и искусственным интеллектом. С 2016–2017 годов настоящих пользователей вытеснили автоматизированные системы, контролируемые правительствами и корпорациями для манипулирования общественным мнением. Это привело к тому, что реальные взаимодействия стали редкостью. Сейчас боты генерируют почти половину всего интернет-трафика.
Эпоха Интернета, которая хронологически занимает только одно поколение, в отличие от «галактики Гутенберга» и письменности в целом, вносит в наше сознание изменения, с которыми последнее не успевает справляться и поэтому просто их не фиксирует.
Наше сознание живет категориями прошлого века, потому что надо хоть за что-то держаться в этом все более шатком мире. В бронзовом веке те, кто владел технологией изготовления железных изделий, господствовали над всеми остальными. Так же те, кто первым воспользовался способностью цифровых медиа формировать дискурс, получили возможность культурно доминировать.
На ранней стадии речи человеческое общение было, скорее, взаимным увещеванием, чем информированием. Письмо останавливало поток сознания и фиксировало его в крохотных фрагментах записей — словах. Так достигалась избирательность и полнота историй, которые мы сейчас называем нарративами. Ограниченное пространство требовало отбора. Ограничение пространства текстов и избирательность привели к появлению редакционной политики, формировавшей шаблоны социальной культуры. Даже телевидение имело свои границы запланированного выхода в эфир и соблюдало правила фрагментации потока реальности на выбранные и завершенные сюжеты.
Цифровые медиа и сети сейчас возвращают нас в природное состояние дикого потока инстинктов, поощряют к неконтролированности. Лента новостей не имеет ни начала, ни конца, только запах, и это — не запах цветов.
Участие в социальных сетях стимулируется гормональными вознаграждениями, которые обусловлены обманным обещанием, что кто-то такой же или такая же признает вас как личность.
Пользователь больше не может освободиться от цифровой зависимости, выполняющей функции интеллектуального протеза.
Консервативная политическая реакция конца 2010-х в мире была вторичным эффектом отдачи Digital Rush начала 2010-х. Итогом стала резкая поляризация.
Развивается конфликт двух разных сред — природной и цифровой. Природная среда человеческого организма, его перцептивные свойства и когнитивные способности не менялись десятки тысяч лет и уже не могут измениться. Антропоцен достиг границ своего биологического развития и продолжает видовую мутацию в технологиях. Цифровая среда развивается со скоростью, превосходящей наши представления о календарном времени.
Создается различие потенциалов между этими двумя полюсами, и напряжение в них растет экспоненциально. Психика защищается доступными ей способами — «бей, беги или замри». Упрощается механизм защиты, но выйти из цифрового потока человек уже не может.
Общение снова становится родоплеменным, только мы теперь называем это «эхо-пузырями», где все кричат громко, как в горах, чтобы услышать эхо.
В социальных сетях «посты» — это поток эмоций, не имеющих структуры и автоматически вызывающих фрустрацию. Использование эмодзи и пиктограмм вместо слов, замена связной мысли цифровыми «сигнальными звуками» ускоряет акт коммуникации, но обесценивает само общение. Преувеличенные эмоции должны усилить восприимчивость равнодушной пассивной аудитории через передачу эмоционального заряда; это что-то похожее на установление взаимопонимания в нейролингвистическом программировании. Гибель пунктуации как маркер неосознанного психологического избегания плюс результат естественного роста неграмотности тоже отображает общую тенденцию среды.
Разум погружается в цифровой поток событий и деформируется им, потому что биологическая резистентность — это приспосабливание. В цифровой среде задержка реакции, необходимая для обсуждения, не поощряется.
В результате мы все меньше видим, каковы вещи сами по себе, а вместо этого сосредоточиваемся на их галлюцинаторном отображении — на тенях в пещере Платона/Маска/Цукерберга.
Так манифестация идентичностей превращается в цифровой джихад, где пользователи социальных сетей взрываются праведным гневом. Где вместо взрывчатки — бурный катализ самовыражения.
Разрыв между реальностью и ее репрезентацией, фонетичность вместо мысли — такая отделенность вызывает шизофреническое состояние ума: «Шизофрения и отчуждение могут быть неминуемыми последствиями фонетической грамотности» (Маклюэн, 1969).
Симулированные и оцифрованные эмоции должны быть чрезвычайно интенсивными, чтобы в них поверил сам говорящий. Этот вид эмоционального преувеличения представляет не чувство, а интенсивность манифестации собственного одиночества.
Наступает не только постписьменная, а постречевая эра эмодзи.
Что вызывает у человека чувство гнева? Перечислим основные составляющие этого комплексного переживания.
Фрустрация, когда поставленные цели слишком завышены и не могут быть достигнуты в рамках запроса. Это и традиционный национальный ресентимент, и личные стремления вернуться в мир без войны. Это причина, по которой сейчас замироточили разные миротворцы.
Обида, когда человек чувствует, что его достоинство униженно. Катализатором являются тексты о положении дел в армии, включая ТЦКшные кейсы.
Стресс — эмоциональная перенагрузка в условиях неопределенности, снижающая способность к адаптации. Основной генератор — гражданское население, боевой стресс — это другая история.
Несправедливость, когда неравенство в обществе воспринимается как личная проблема. Темы коррупции и злоупотребления должностными обязанностями власти: в целом ничего нового за 30 лет, но на фоне стресса генерируется как нечто до сих пор невиданное и неслыханное.
Чувство опасности стало такой банальностью, которая не очень уже и замечается. Но оно подсознательно мобилизует взрывную энергию. Которая, как любой взрыв, больше всего поражает тех, кто ближе всего к эпицентру. Соответственно, перенаправляется на пространство соцсетей и питает армию ботов.
Насколько и кем управляются эти процессы? Следите не за идеями, а за деньгами. Монетизация процесса — это не только рубли, доллары или биткоины, хотя это гигантские прибыли, оплачиваемые вашими лайками, эмодзи и чистосердечными всплесками праведного (а как иначе?) гнева.
Это капитал управляемого хаоса, рефлексивного управления поведением, менеджмент потребления контента через сейл-боты, одним из которых вполне можете быть и вы.
Незнание законов цифровой эпохи не лишает ответственности за образ будущего.
Мы высматриваем наше будущее в зеркале заднего вида (Digital Future in the Rearview Mirror. Andrey Mir, 2024), хотя каждый водитель знает, что надо смотреть на пространство дороги, как только та появляется. То есть в информационном пространстве ситуация, как в фильмах ужасов: дорога впереди все время меняется — то грунтовка, то щебенка, то асфальт, то яма, то канава. Смотришь на нее, а от этого только страшнее. Don't look up. Мы не можем вычислить будущее инструментами прошлого. Воспринимать это как трагедию — абсолютно глупое занятие. Но в нашей сегодняшней компетенции уже есть, например, знания о том, что не стоит пить воду из реки. Хотя ресентимент нам советует черпать шлемом себе и лошадям. Но, как говорит украинская классика, «коні не винні». Так хотя бы вы не пейте.