ЖИЗНЬ, ЗА КОТОРУЮ НЕ СТЫДНО...

«Корчагинцам двухтысячного года

Мы, двадцатилетние комсомольцы из ХХ века, чьи деды зажгли на планете солнце правды и свободы, шлем эти слова вам, юноши и девушки будущего.

Мы искренне завидуем вам, наши ровесники из грядущих поколений, ведь вы будете жить в самом счастливом обществе. Но помните, что наше время тоже чудесно и достойно удивления. Наша жизнь тоже прекрасна, преисполнена неповторимой романтики и высокого героизма.

С гордостью мы называем себя корчагинцами, наследниками славы нашего легендарного земляка, писателя-бойца, писателя-героя Николая Алексеевича Островского. Он был из когорты рыцарей, рожденных бурей Великого Октября. На его книгах и на примере его жизни воспитывались целые поколения советской молодежи. Мы представители третьего поколения корчагинцев, строящих коммунизм.

Сегодня перед памятником, символом бессмертия нашего замечательного земляка, патриота, коммуниста, мы торжественно клянемся:

Горячо любить Родину и отдавать все силы для ее счастья и процветания, ежедневно возвеличивать ее ударным трудом.

Быть пламенными патриотами Советской Родины и в тяжкую годину не пожалеть для нее своей крови и своей жизни.

Мы клянемся в трудовых буднях, в боевых походах и повседневной жизни всегда и во всем быть такими, как Павка Корчагин, — мужественными и смелыми, честными и духовно красивыми.

Мы клянемся родному народу, священной памяти героев Октября, корчагинцам первого поколения, что будем всегда жить, учиться, работать и бороться по-ленински. Все свои силы до последнего дыхания отдадим самому дорогому — человеческому счастью, коммунизму!»

...Если вам за двадцать пять, уважаемый читатель, и вы еще успели в советское время побыть комсомольцем — пусть даже только вступить в эту практически обязательную для всей сознательной советской молодежи организацию, — вам должен быть знаком этот стиль. Высокая патетика коммунистической эпохи, в которой сплелись воедино искренность и пафос, все-таки пронимала души и заставляла пылче биться молодые сердца. Наверное, в 1966-м, когда это письмо зачитывалось на многолюдном митинге в Шепетовке, оно тронуло не одну юную чистую и честную душу, нацеленную на высокие свершения во имя Отчизны. Они верили каждому написанному слову. Они были убеждены, что их послание, замурованное в пьедестал памятника Николаю Островскому, дойдет до адресатов в далекий двухтысячный год.

Рукописи, может, и не горят, но, оказывается, тлеют. Истлело и послание молодежи 60-х — ненадежным оказался тайник. А вот музей, возведенный рядом с памятником, — блестящий архитектурный проект, воплощенный в жизнь всесоюзной комсомольской ударной стройкой в 70-х, — текст сохранил. И в ноябре 2000-го, когда пришло время прочитать письмо — не адресатам, нет, ведь комсомольской организации ныне в Шепетовке нет, — смогли восстановить его содержание по музейной копии. И, кто знает, дрогнуло ли что-то в сердцах тех, кто уже вторично слушал это послание, и тем более тех, кому оно адресовалось. Что-то, наверное, случилось с этими сердцами за 34 года, пока хрупкая бумага с пылкими словами медленно истлевала в холодном граните. Что-то такое, что позволило одному из нынешних руководителей (который, впрочем, был руководителем и вчера, и позавчера, и, может, тоже письмо это прежде одобрял) вынести обветшалому листку приговор: «Наивно». Но это «что-то» не вытеснило окончательно романтики из душ — и молодые подоляне снова замуровали в монумент обращение, чтобы прочитали его через полвека.

«Мы, представители молодежи Хмельнитчины 2000 года, обращаемся к вам, юношам и девушкам будущего, — пишется в этом письме. — Наше сегодня — это десятый год независимости Украины, когда идет мирное постепенное развитие и построение правового демократического гражданского общества. Формируется поколение людей, которое несет новую философию жизни, происходит становление свободного человека как гражданина и личности.

Мы вобрали в себя проблемы и достижения предыдущих поколений. Сегодня, как никогда, стараемся соединить в себе реалии жизни, ее сложность и неоднозначность с попытками воплотить в нее свои мечты, жажду самореализации, усовершенствования. Стремимся реально влиять на жизнь своей страны, настойчиво работать, быть умелыми и знающими, помнить и хранить свою историю, традиции своего народа. Убеждены, что именно на этой основе мы сможем более динамично, решительно и целенаправленно идти дальше, сплотившись, преодолеть нынешний кризис и обеспечить достойное вхождение Украины в ХХІ век.

Осознаем, что нет простого и безболезненного пути к лучшей жизни, но, несмотря на все трудности, мы должны его пройти, как сделали это в свое время и делают сейчас другие народы. Наш народ имеет право на достойную жизнь, и мы верим, что достигнем этой цели, соединив знания, умения с верой в собственные силы.

Высказываем уверенность в том, что широчайшим слоям нашего народа, его политическим лидерам и общественным деятелям хватит мудрости, взвешенности и дальновидности, способности найти оптимальные пути дальнейшего развития, совместными усилиями построить богатую, высококультурную цивилизованную страну, в которой будут торжествовать Закон и обеспечиваться права Человека.

Надеемся, что вы сохраните и приумножите то, чему мы положили начало. Да здравствует живое пламя жизни, пусть царит мир, добро и согласие».

Я привела письмо полностью не для того, чтобы, если опять истлеет оригинал, его могли прочесть в газете. И тем более не для того, чтобы сравнить молодецкий задор первого письма со взвешенной осторожностью второго — даже не верится, что его писали молодые, скорее всего — те же безнадежно и бесповоротно состарившиеся комсомольцы 60-х, — столь обтекаемо оно в формулировках «текущего момента» и бескрыло даже в мечтах. Может, и в самом деле трудно быть безоглядным оптимистом в нашей неопределенной действительности и еще труднее с уверенностью прогнозировать, что кому-то мы нынешние — именно такие, как есть, — будем интересны спустя полвека. Но меня поразило в этом обращении не его стариковское благочестие, а безадресность. Не будущая — нынешняя. Будто и время, и место действия указаны, и участники названы — а нет знака эпохи, в которой живем мы сегодня, нет дерзновенной любви к земле, на которой живем, любви, способной сделать эту землю прекраснейшей в мире. То пламя жизни, о котором столь пресно вспоминается в конце послания, совершенно не ощущается в аккуратно составленном в полном соответствии со всеми политико-правовыми нормам нынешнего бытия тексте. Да и человек, автор этих несгораемых строк — «Кто не горит, тот коптит. Да здравствует пламя жизни!» — совершенно не упомянут в письме от земляков к его землякам, хотя само письмо вложено в постамент его памятника.

Неужели этот человек — писатель Николай Островский, происхождением которого так долго гордилась Шепетовка, который был символом эпохи, в которой мы жили, — неужели этот легендарный человек на изломе двух тысячелетий в один момент стал лишним для своего родного края и людей в нем сущих — чужим?

Символ эпохи — говорим мы,
и в воображении возникает римский Колизей, английский Тауэр, французская Эйфелева башня, немецкая Берлинская стена — «опорные точки», историко-архитектурные вехи различных времен и народов. А где же наши, сугубо наши признаки исторической поступи народа, впечатанные в века, в память следующих поколений периоды его расцвета и упадка, уничтожения и вымирания, военных побед и мирной жизни? София Киевская, Киево-Печерская лавра, Почаевский монастырь... А еще? А больше трудно назвать, выхватить из глубин истории, из сокровищницы собственной памяти что-то значительное, особое, присущее конкретной исторической эпохе именно украинского народа. Все перемолото в мясорубке бесконечных войн, стерто с лица земли, названо чужими именами и вписано вместе с ними в чужую, не нашу, историю и историко-культурное наследие. Не знаю, есть ли еще такой народ на земле, который гнулся бы перед кем-то и повиновался бы кому-то, служил чужому, погибал за него — и не дорожил своим, не стремился к своему, не защищал свое. Украинцы, чей «кулацкий» характер был притчей во языцех в советской литературе и весьма далеком от литературного «устном народном творчестве», нация, родившая едва ли не всех старшин и боцманов Советской Армии и Военно-Морского Флота, — в течение многовекового верноподданнического служения кому-то потеряла не только памятники собственной истории — потеряла национальный дух, ощущение себя отдельным, красивым, гордым народом.

Но и та, под чужим сапогом или даже под чужой подмышкой, — это все равно наша история, как бы мы ни стеснялись ее ныне и как бы ни колола нам глаза ее суровая нелицеприятная правда. И те, в чужую культуру зачисленные святые отцы и писатели, князья и полководцы, государственные мужи и ученые, выдающиеся воины и блестящие художники — они все равно украинцы, украинскими матерями рожденные, украинской землей вскормленные; они все равно наши, на каком бы языке ни писали и какому бы царю ни служили. И не пристало вычеркивать из прошлого ни хорошего, ни плохого — ведь это было с нашим народом, и мы именно такие сегодня, и наш корень — оттуда.

И все-таки далекую историю, разрушенную до основания, нам сегодня вряд ли хватит сил воссоздать. Но историю близкую, творимую на наших глазах и нашими руками, разве мы не способны сохранить, наученные уже многолетним опытом разрух и потерь?

Иногда мне кажется — нет. В боевом запале, 70 лет закаляемые в огне классовой ненависти, воспитанные на беспощадном «разрушим до основанья», мы не можем (не хватает ума?) остановиться, оглянуться, осознать, где ценности настоящие, а где заидеологизированные мифы. Почти безрезультатно призывая в последние пять лет к уничтожению идолов соцэпохи, расплодившихся в гипсовых статуях по всем городам и селам прежде необъятного СССР, мы не замечаем настоящего разрушения «за компанию» и всего остального, в том государстве сущего, которое — да! — работало на то государство и его возвеличивало, но было по-своему правым, поскольку было честным, мужественным, красивым, справедливым. И было — нашим.

Николай Островский, как и его творчество, его жизнь и, в конце концов, его музей тоже, — именно из этой когорты.

О нем написано столько, как
мало о ком в бывшей Стране Советов. Его книга «Как закалялась сталь», еще при жизни автора изданная 41 (!) раз, пережила своего творца, приумножая и приумножая его посмертную славу. Что-то в ней было больше, нежели литературный талант, выше, чем коммунистический фанатизм, глубже, чем просто вера, — если не только просоциалистически настроенные патриоты в кубинских горах или вьетнамских лесах, но и верные «идеалам империализма» японцы, несмотря на еще свежий акт о капитуляции во Второй мировой войне (а вероятнее всего, именно его и учитывая), поставили на сцене токийского театра пьесу по этому роману. Да и китайцы, двигаясь сегодня скорее по рельсам капитализма, нежели по светлому социалистическому пути, на изломе веков сняли сериал именно о Павке Корчагине. Снимали, кстати, здесь, в Украине, в родных местах Николая Островского — а фильм, говорят, получился неплохо даже у китайцев и стал кинохитом конца тысячелетия в самой многолюдной стране мира, а Павка Корчагин снова — любимым героем новых миллионов. Победа человека над невероятно сложными обстоятельствами, преданность идеалам и мужество жить даже в невыносимых условиях, не изменяя себе, — это то, для чего не существует границ ни территориальных, ни ментальных. Именно этой силой была наполнена каждая страница произведения, написанного украинским парнем, но близкого каждому человеку на Земле.

Мы привыкли к расхожему Николаю Островскому, в советское время полностью отождествляемому с героем его первого и известнейшего романа — Павкой Корчагиным. Ведь именно такой Островский идеально вписывался в славные ряды героев-большевиков — рыцарь без страха и упрека, без сомнений и раскаяния. Парень-рубака, призванный революцией, фанатик, до последнего вздоха преданный ей, — мог ли он мыслить не так, как завещал великий Ленин, как учила коммунистическая партия?

Оказывается, мог. Именно поэтому из известных 700 страниц книги «Как закалялась сталь» более полувека разрешали печатать только 395. Поэтому и заведено было досье на мужественного «всадника революции», и если бы не его смерть в 1936-м, то, кто знает, может, через год-два он разделил бы участь своих товарищей по партии, выведенных в романе под фамилиями выдуманными и настоящими. В некоторых публикациях утверждается, что в одном из московских архивов до сих пор хранится секретное дело, заведенное на Николая Островского, с резолюцией самого Лаврентия Берии: учитывая, дескать, большие заслуги Николая Островского перед партией и правительством в воспитании советской молодежи, дело закрыть и прекратить.

Из первого издания романа были изъяты две главы о пребывании Павки Корчагина в рабочей оппозиции — «создателей» новой жизни не устраивал герой сомневающийся и нерешительный. А автор таковым был, и еще в 1922 году делился сомнениями в письмах к любимой девушке Л.Беренфус: «Люси, не считайте меня, мой друг, мальчишкой, который, сидя и ничего не делая, намерен разочароваться и мечтать о воздушных замках и идеальной свободе, равенстве и братстве. Порыв того желания жить своей мечтой бросил меня в армию в 1919 году, но я быстро понял, что душить кого-то — не означает защищать свободу, да и многое другое...»

Многое другое? Кто задумывался над этим ранее, когда и биография, и творчество Островского подгонялись под классическую формулу: «Гвозди бы делать из этих людей — крепче бы не было в мире гвоздей»? Именно таким — и только таким — он был нужен идеологам коммунизма: человек-миф, жизнь-легенда. Сколько «художников» творили его образ — куда там до них нынешним имиджмейкерам: не те времена, не те фигуры, не те цели... Им спекулировали, его использовали — и тогда, когда он еще ходил с наганом, и когда написал книгу, уже больной и беспомощный, и особенно — после смерти. Ведь при жизни Островский, даже прикованный к кровати неизлечимым недугом, никогда не был марионеткой. По словам российского литературоведа Льва Аннинского, Островский — «это человек, за все плативший сам — за веру и ошибки, за насилие и за слабость. Он за все платит сам, и потому дело его чистое».

Впрочем, такой вывод — далеко не для всех истина в последней инстанции. Новая эпоха в истории заставила многих ее исследователей обратиться и к столь, как модно нынче говорить, знаковой фигуре, как Николай Островский. И они обнаружили в его биографии великое множество нестыковок, разногласий и даже подлогов. «Островский Николай Алексеевич, — утверждала Украинская Советская Энциклопедия, — родился в семье рабочего... С 1915 года работал в Шепетовке, где в 1918 году сблизился с большевиками. Во время немецкой оккупации и гражданской войны выполнял поручения подпольного ревкома. В 1919 году вступил в комсомол, пошел добровольцем на фронт, служил в бригаде Григория Котовского и Первой Конной армии. В 1920 году под Львовом Островский был ранен...»

Между тем украинские исследователи творчества Н.Островского обнародовали в прессе 90-х годов ХХ века его автобиографию, написанную, по-видимому, в 1924 году, перед вступлением в партию. Она скрупулезно опровергает все более поздние мифы. «Родився я в 1904 р. в с. Вілії Волинської губернії, — пишет Н.Островский (документ представлен на языке оригинала по публикации Ю.Мицыка в июньском номере «Кур’єру Кривбасу» за 1997 г. — С.К.). — Батько мій працював на ґуральні робітником в солодочному відділі. Там я вчивсь в сільській школі. ...Мій старший брат поступив у 1914 р. на ст. Шепетівку на службу помішником слісаря в депо і ми всією сім’єю приїхали в Шепетівку. Мій батько старий, 68 л., не міг вже працювати, тоді нам з братом прийшлось працювати на сім’ю. Я поступив на роботу в буфет на станції, на кухню підносити обіди. Там я пробув до 19 року, в 1919 р. поступив на матеріяльний склад ст. Шепетівки різати дрова до паровика, де й проробив до 20 року. Потім поступив звіте учнем помішника кочегара на електростанції, де проробив до року. Був кубовщиком на станції, в переміжку вчився в школі. В 21 році була перша конференція робітничої молоді, де я був вибраний на повітову конференцію молоді, після чого вступив в КСМУ Шепетівської організації. В серпні місяці КСМ командірувало мене в Київ до школи Залізно-дорожної (электротехничний відділ), де я був до кінця 1922 р. Опісля я був хворий кілька раз (більш 8 м.) тифом. Захворавши, приїхав в Шепетівку до батьків, де й болів.

В час цей хворості в грудні м. проходила Всеукраїнська перепис КСМУ, котрій я не пройшов і механічно вибув з КСМ. Після хворості вступив в КСМУ в 1923 р., в травні місяці був посланий Окркомом КСМ секретарем Берездівської районової організації, де працював увесь 1923 рік. У вересні 23 року був прийнятий кандідатом КПБУ Берездівською парторганізацією і затверджений Окркомом КПБУ 17 січня — 24 р.

Рекомендували в партію: Лисицин Миколай Миколаєвич, член КПБУ з 18 р., п.к.ч. 289188, Предрайвиконкому, Трохимів, член КПБУ з 20 р., п.к.ч. 290391 секретар Райпарткому і Панасевич, член КПБУ з 20 р., п.к.ч. 2777.

В травні місяці був посланий окркомом КСМУ райорганізатором на Заславля, де й працюю до цього часу.

Н.А.Островский».

Это еще не все разночтения. Ведущий научный сотрудник музея Н.Островского в Шепетовке Валентина Скрыпник, изучая судьбу выдающегося земляка, собрала огромный и детальный материал о роде Островских, который уже свыше 120 лет проживает в наших краях. Начало семейной летописи ведется с середины XVIII века — от российского солдата Василия Островского, прадеда будущего писателя. Его сын Иван, тоже военнослужащий, осел в Украине (нынче с. Йосиповка Белогорского района на Хмельнитчине), женился на дочери местного священника. От этого брака родилось четверо сыновей. Самый молодой — Алексей — во втором браке с чешкой Ольгой Иосифовной Заяц имел шестеро детей, среди них и Николай. Хотя родители весьма продолжительное время жили отдельно, Николай каждого из них очень любил, и оба они завершили свой земной путь там, где жил Николай — в Сочи: отец — в 1936-м, мать — в 1947 году.

Судьба разбросала родственников Островского по всему миру, дала им разные профессии, достаток, жен и мужей разных национальностей: украинцы, россияне, поляки, чехи, эстонцы... Вероятно, жизнь каждого в этой семье достойна была бы целой книги. Но даже хорошо известные факты и документы долгие годы прятались в запасниках музеев: не велено было вносить даже мало-мальски сомнительные мазки в парадный портрет рыцаря революции. Не вписывались в него ни унтер-офицерство прадеда, деда и отца, ни два Георгиевских креста — награды за мужество Алексея Ивановича, ни сан священника другого деда и дяди, ни чешское происхождение матери. Да, собственно, рядовая биография, по глубокому убеждению идеологов строя, тоже не подходила писателю. Им нужен был не только книжный Павка Корчагин, но и настоящий, из плоти и крови, герой. Им и сделали самого автора книги, переписав «черновик» его биографии начисто — в прямом и переносном смысле.

Был ли причастен к этому сам Николай Островский? Процитируем сказанное им в 1936 году: «Роман — это в первую очередь художественное произведение, и в нем я использовал тоже свое право на выдумку. В основу романа легло немало фактического материала. Но назвать эту вещь документом нельзя. Это роман, а не биография, скажем, комсомольца Островского...»

А вот что говорит жена Николая Островского Раиса Порфирьевна Островская в интервью газете «Правда» от 26 мая 1987 года: «Меня часто спрашивают, как у Островского возникла мысль написать книгу? Когда началась наша первая тяжелая зима в Новороссийске, долгими снежными вечерами мы просиживали возле кровати Николая. Дабы как-то развлечь нас, он рассказывал захватывающие истории из своего недавнего прошлого: как воевал в частях Красной Армии с белополяками, как был ранен, как строил узкоколейку под Киевом... Правда, боясь показаться хвастуном, старался убедить нас, что многие из этих событий касаются не его лично, а другого человека. Он видел, с каким интересом мы слушали, и, как признавался позднее, тогда и возник у него замысел создать из этих эпизодов повесть для молодежи».

Ныне ни для кого не являются секретом схемы, по которым создавались биографии нужных большевистскому режиму героев. А если и прорывались нотки правды, хорошо видимые в процитированном интервью Раисы Порфирьевны, то они умело ретушировались или попросту бесцеремонно вырезались — и кто бы посмел протестовать?

Ну, не чистым пролетарием по происхождению был Николай Островский, и героем гражданской войны он тоже не был (хотя настоящее его жизнеописание все-таки нуждается в честных и непредубежденных исследователях — сравните хотя бы противоречие в «Автобиографии» и письме к Л.Беренфус. — С.К.). Но ведь роман «Как закалялась сталь» он же написал? Я поднимаю этот вопрос, поскольку он не раз возникал в окололитературных кругах еще в советские времена: дескать, сделали из парня-калеки и писателя, и героя — а сам он и строчки стоящей не создал. Обратимся к письмам Н.Островского. После выхода в свет первой части романа в журнале «Молодая гвардия» Островский в письме к своему другу П.Новикову писал: «Грубо и нетактично отрезали половину 9-й главы I части, со вторым томом я не позволю этого сделать. Одно хорошо. Это вся книга моя и никто не влеплял своего». (Архив музея Н.Островского в Сочи. Из воспоминаний В.Бондарева.) И позднее — в письме к редактору издательства «Молодая гвардия»: «...эти годы каждый редактор делал свои манипуляции, вследствие чего роман очень ощипан. Целые куски выбрасывались...» (Архив Н.Островского в Москве.)

Что же говорить о судьбе романа после смерти его автора, если страницы знаменитой книги оказались буквально заселены прототипами людей (как уже упоминалось, они фигурировали и под настоящими фамилиями тоже), 28 из которых, согласно исследованиям научных сотрудников, репрессировали в 30-е годы как «врагов народа».

Я пишу об Островском, а ду-
маю о сегодняшнем дне. Я думаю, с кого же будут брать пример юные украинцы, чьи взгляды формируются нынче, в эпоху создания молодого государства? С Ярослава Мудрого или Данила Галицкого? С Хмельницкого или Кривоноса, чьи подвиги — далекое прошлое? А между этими взлетами Украинского государства разве не было в нем отважных воинов и мореплавателей, изобретателей и просто сильных духом людей? Правда, нас учили только одной истории, и в нем не было места для всей правды, для реальной, не подверженной классовой чистке жизни. И она, эта официальная история из учебников СССР так надежно «вколочена» даже в головы бывших двоечников (в их — особенно, ведь они коль уж что-то заучивали, то это оставалось навечно), что они до сих пор живут теми же идеологическими догмами — вроде бы и не было колоссального информационного прорыва в наше недавнее прошлое и ужасной правды, открывшейся нам. И сечевые стрельцы для них — это вовсе не патриоты Украины, а наемники «ненаших» армий в Первой мировой. И бандеровцы — до сих пор враги, и «западенцы» — жители Западной Украины — «до сих пор нас не любят». И гражданская война, которая дважды в прошлом веке прокатилась через Украину, подмяв под себя миллионы жителей, продолжается до сих пор. Мира нет и сегодня — ни в обществе, ни в душах. Хотя, как ни парадоксально это прозвучит для некоторых, именно современный политический кризис в Украине, разметавший всех по разные стороны баррикад, может стать началом великого объединения нации. Да, нации, а не просто территории — если мы в конце концов осознаем себя единой общностью с сугубо собственными национальными интересами.

А они, эти интересы, и в нашей истории — полной, честной, объективной. Не только с именами Николая Щорса, молодогвардейцев или Вали Котика, о которых мы наверняка знаем намного больше, чем это было на самом деле. При всем уважении к этим людям, пусть и чересчур мифологизированных, однако персонажей нашей истории, мы не должны забывать, а тем более по сей день считать предателями и преступниками Петлюру, Бандеру, Винниченко, Коновальца. Мы не можем ограничиваться лаконичными — из-за недостатка информации — газетными заметками о цвете украинского юношества, полегшего в бою под Крутами в 1918 году. Мы обязаны уже со страниц учебников знать, к примеру, об образовательном уровне «боївок» ОУН-УПА, аккумулировавших в себе наилучшую, преданнейшую Украине молодежь — грамотную, дипломированную, талантливую. Мы должны смести пыль с архивных страниц, способных открыть нам страшную советскую тайну: подпольные группы украинских повстанцев во время Второй мировой войны действовали во многих городах практически на всей территории Украины. А может, мы знаем поименно — так, как руководителей большевистской КП(б)У, — лидеров западноукраинских коммунистов? Нет, ибо почти всех их уничтожили — в Восточной Украине, «пригласив поучиться» социализму, — с 1928 по 1938 год. А в 1939 году, когда Красная Армия «воссоединила» Украину, НКВД «зачистил» и рядовых членов КПЗУ. Или, может, мы слышали что-то определенное о беспрецедентном восстании уже в 50-х «бандеровцев» в одном из многочисленных советских концлагерей— политзаключенных, женщин и мужчин (их лагеря были рядом, разделенные колючей проволокой, собаками и надзирателями), не выдержавших нечеловеческого обращения и восставших, защищая свое — человеческое — достоинство? 40 дней их окружали войска, а на
41-й на них двинули... танки. И безоружные женщины в вышитых сорочках вышли им навстречу — после всей жути, пережитой ими в жизни, все же надеясь на что-то человеческое. И танки пошли на эту живую плоть, как на самое крепкое мерило совести и духа, — и не остановились, пока не смешали все живое с землей...

Что растет нынче на той окровавленной земле? Что растет в наших засоренных душах, не отягощенных памятью об этих незаживающих ранах на теле собственного народа? Что вырастет в душах наших детей, до сих пор не наученных знать, любить, прощать? Что вкладываем мы в эти души: не в руки, не в головы — в сердца? Может, имена нынешних власть предержащих, для подавляющего большинства которых государственные портфели стали собственным карманом, бездонным и ненасытным? Может, почти десятилетняя история нашего государства подарила нам хоть один образец самоотверженного — самоотреченного! — ему служения? Или, может, мы оберегаем от беспощадных рук, для которых нет ничего святого, первые слабенькие ростки профессионализма, что едва-едва — уж и не верилось! — проросли на властном украинском Олимпе, впервые заронив в душу народа надежду, что государство — для людей? Если мы позволим и их исковеркать, растоптать — то на каких новейших образцах патриотизма и веры в национальную идею придется воспитывать юных? Или, может, хоть одно государство в мире вырвалось из нищеты, сравнялось с развитыми «старыми цивилизациями», не объединенное единым патриотическим порывом? Япония, Южная Корея, Израиль, Китай — разве эти сегодняшние эталоны экономического процветания не поражают нас национальной сплоченностью? Поинтересуйтесь у добрых знакомых из Израиля, и они скажут, что мощная идеологическая машина «советского патриотизма» — лишь слабая тень израильского механизма «идеологической обработки» масс. А излюбленный образец постсоветских государств — США — разве не школа патриотизма, воспитывающая «стопроцентных янки», для которых Америка — превыше всего?

Мы же «деполитизировались», «деидеологизировались» и, как ни прискорбно, денационализировались до того, что сейчас в нашей стране приволье для всех, кроме истинных украинских патриотов. Мы со своим вечным комплексом неполноценности пресмыкаемся перед всеми «нацменьшинствами» и чужеземными сектами, культами и конфессиями, забыв или, точнее, совсем не зная прав и потребностей титульной нации, лишь соблюдение и развитие которой способны гарантировать прогресс соборного государства. Мы докатились до того, что на одном из наших, украинских, телеканалов наши же новости сообщают нам и комментируют для нас тележурналисты из другого государства на его же языке. И это национальное самоунижение, которое ни за что не допустила бы и самая отсталая африканская страна, запросто глотают и так называемые государственные мужи, и достопочтенные телекритики, способные камня на камне не оставить от отечественного телепродукта.

Неужели кто-то на самом деле думает, что 40-метровый монумент нашей независимости над столичным Майданом Незалежности хотя бы на миллиметр возвысит независимость государства, если она до сих пор не откопана в душах ее сограждан? Неужели кто-то серьезно рассчитывает, что люди, которыми руководит только голодный желудок или неуемная жадность, способны создать что-то существенное? Без сомнения, человечество в преобладающем своем большинстве состоит не из героев, а из обычных обывателей — и это нормально, благодаря этому оно и выживает. Но двигается вперед только благодаря тем немногим, кто не желает прозябать в данных от рождения условиях, стремится изменить их к лучшему — в науке, культуре, общественной жизни. Начиная что-то, нужно очень много работать, чтобы получить результат. А нация все еще на печке, нация салоедов и варениколюбов, нация без неистового объединяющего стремления выжить, встать на один уровень с другими, до сих пор более могущественными и богатыми, — разве способна завоевать право на лучшую жизнь? И разве эту жизнь дадут ей нынешние «хозяева», циничные и продажные, а не наши дети, совесть, честь, патриотизм которых — пока еще — зависят от того, какими мы их воспитаем, на чьих примерах и для какой высокой цели?

Наши дети уже не проходят
в школе «Как закалялась сталь». Не хватает даже нескольких часов зарубежной литературы для урока мужества, равноценного которому в украинской литературе, к сожалению, нет. Музей Островского в Шепетовке, сегодня уважительно именуемый областным молодежным культурно-просветительским центром со статусом музея, объединен с краеведческим и имеет в своем штате... пять научных сотрудников. Он принял в прошлом году 130 экскурсий (десять лет назад столько бывало за день). Экскурсанты в основном свои — с Хмельнитчины и соседних областей. Нынешний год будет богатым на юбилеи — 55 лет музею, 65 — со дня выхода книги «Рожденные бурей» и столько же — со дня смерти Островского. Но увеличение финансирования не предусматривается. Не до Островского сейчас, не в моде он, да и вообще — не наш писатель, и человек, следовательно, не наш...

«Пока он еще видел, в трудные для себя минуты всегда читал «Кобзарь» Т.Шевченко, — вспоминала Р.Островская в правдинском интервью. — Особенно любил поэму «Катерина». Никогда не расставался с этой книжкой, всюду возил ее с собой. От постоянного чтения она обтрепалась, осталась без обложки (сейчас книга хранится в музее Островского). Когда боль становилась невыносимой, начинал петь любимые песни: «Дивлюсь я на небо», «Як умру, то поховайте» и другие. Говорил, что они помогают хотя бы на мгновение возвратиться в те дни, когда он был полным сил и здоровья парнем...»

С Украиной он не порывал никогда — даже в последнее свое десятилетие, когда тяжелая болезнь и литературный труд избрали для него другое место проживания — Сочи, Москву. Оживленная переписка, встречи с земляками, издание книги на украинском языке — все это наполняло жизнь Островского ощущением того, что он нужен родному народу, давало силу жить. Ведь человечество, освобождением которого он грезил, в его воображении имело весьма конкретные лица: мамы, родственников, соседей, любимой жены, друзей, земляков из родной Шепетовки, вырастившей его, сформировавшей характер и, говоря по-советски, давшей путевку в жизнь. И этот украинский мальчик, в 15 лет подхваченный революционным вихрем, в 24 — ослепший, а в 32 — ушедший из жизни навсегда, до сих пор живет в нашей памяти не благодаря фанатизму, а благодаря силе духа, державшей его на этом свете, — парализованного, смертельно больного, обреченного на нечеловеческие мучения. Он был дитя своего времени — дитя чистое и светлое, свято верившее в идеалы коммунизма и отдавшее им всего себя. Ибо, если и правда то, что Островский не воевал на войне, то еще большей правдой является его во сто крат сильнейшая борьба с телесной немощью и способность доказать, что дух сильнее тела, ибо именно он, воплощенный в одухотворенное слово, способен повести за собой миллионы, стать примером в их борьбе. И эта вера, самоотреченность, романтический порыв, победа духа над больным телом превратили человека-калеку в героический символ эпохи. И можно как угодно относиться сегодня к его идейным убеждениям — но надо быть законченным циником, чтобы их не уважать. И нужно быть политическими слепцами, чтобы выбрасывать такого человека, такую биографию, неразрывно связанную с историей нашего народа, чтобы отказываться от написанных книг — впечатляющих документов эпохи, из которой вырастали и мы. И можно только по-хорошему удивиться дальновидности и гражданской зрелости хрупких сотрудниц Хмельницкой областной библиотеки имени Н.Островского, которые во времена крутого перелома отстояли имя своего учреждения, не поменяли его в угоду новым политическим симпатиям наскоро обратившихся в новую веру «патриотов». И мы, если действительно думаем о своей Украине, должны были бы жить не только делами временными, сегодняшними, прагматичными, но и дорожить непреходящими ценностями, которые, собственно, и создают государство: любовь к нему, преданное ему служение.

Российский актер Михаил Ульянов однажды в разговоре с сотрудниками московского Музея Николая Островского сказал: «Заберите своего Островского и отдайте его в Украину. А мы тут сделаем салон княгини Волконской».

Если это действительно так, то он абсолютно прав, этот каменнолицый Ульянов—Жюков. Островский — наш. Кто-то недальновидный может перекроить школьные программы, но никому не дано переписать прошлое. Наше с вами прошлое, которое вполне могло сложиться немного иначе, если бы не было в нем этого тщедушного человека с непобедимой волей, сделавшего его не только символом эпохи, в которой он жил, но и символом народа, родившего его. И он нужен здесь, на родной земле. Нет, не только для того, чтобы мы все-таки вспоминали его в письмах в будущее. Для того, чтобы, обращаясь к нему, его жизни и книгам, мы создавали это будущее — свое и Украины — так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы...

Пора бы уже и начать — время уходит.