15 марта 1828 года в петербургской газете «Северная пчела» появилась крошечная заметка, писанная, видимо, самим издателем и редактором Фаддеем Булгариным: «Вчерашний день, 14 сего месяца, прибыл сюда коллежский советник А.С.Грибоедов с мирным трактатом, заключенным с Персией 10 февраля в Туркманчае. Немедленно за сим пушечный выстрел с крепости возвестил столице о сем благополучном событии — плоде достославных воинских подвигов и дипломатических переговоров, равно обильных блестящими последствиями».
Непонятно, почему известный литератор допустил совершенно ни с чем не сообразную оплошность: Петропавловская крепость салютовала этому событию отнюдь не одним, а двести одним выстрелом!
И было от чего! Подписанный трактат с Персией, получивший название Туркманчайского мира, принес России право иметь в Каспийском море военный флот, контрибуцию в 20 миллионов рублей серебром и новые, крайне важные стратегические территории — Эриванское и Нахичеванское ханства.
А главное, конечно, то, из-за чего воевали, воюют и, к великому сожалению, еще долго будут воевать в нашем неспокойном и завистливом мире: рынки сбыта. Иначе говоря, торговля и торговые пути. В те не столь уж далекие времена — что для нас каких-то два столетия? — это была Индия для одной высокомерно-консервативной страны, что в соответствии со своим гимном «правила над морями», и Персия — для другой великой империи, почти беспрерывно ведущей кровопролитные и далеко не всегда победоносные войны.
За активную, если не сказать решающую роль в заключении столь выгодного для России Туркманчайского мира тридцатитрехлетний дипломат, коллежский советник (соответствовал военному чину полковника) Александр Сергеевич Грибоедов получил орден святой Анны второй степени с алмазами и четыре тысячи червонцев. Один из самых уважаемых, вернее, значительных российских орденов малой толикой грел самолюбие не особенно честолюбивого дипломата, хотя четыре тысячи червонцев оказались как нельзя кстати поиздержавшемуся во время восточной миссии Александру Сергеевичу.
Таким был результат и таким было монаршее вознаграждение трехлетней дипломатической карьеры удивительнейшего человека XIX века. Того, кого другой Александр Сергеевич — великий поэт Пушкин, как никто другой ценивший общество, выражаясь сегодняшним языком, интеллектуальной элиты, еще при жизни назвал «одним из самых умных людей в России», а позже, подводя итоги размышлениям о его судьбе, горестно заметил: «Способности человека государственного остались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении»…
«Горе от ума»
Александра Сергеевича Грибоедова знают решительно все как выдающегося писателя, оставившего в наследство потомкам блистательное драматическое произведение, первоначально названное автором «Горе уму» и обозначенное по жанру как «сценическая поэма». Впоследствии Грибоедов назвал его комедией и дал, наверное, все же менее отвечающее смыслу произведения название — «Горе от ума». Первые страницы его написаны молодым Грибоедовым еще в Грузии, где он пребывал при «проконсуле Кавказа», герое Отечественной войны 1812 года, генерале от инфантерии Алексее Петровиче Ермолове секретарем по иностранной части. Позже, исхлопотав отпуск, он отправился в тульское имение своего лучшего друга, отставного корнета Олонецкого мушкетерского полка добрейшего Степана Никитича Бегичева. Там дождливым летом 1824 года он завершил свое великое произведение фразой главного героя Александра Андреича Чацкого:
«Вон из Москвы!
Сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь,
пойду искать по свету,
Где оскорбленному
есть чувству уголок!..
Карету мне, карету!»,
и последней репликой его сценического антипода Фамусова — перед тем, как опускается занавес:
«Ах! Боже мой!
Что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!»
Поразительное дело! Комедия молодого дипломата приобрела самую широкую известность, по необъятным просторам Российской империи ходило невероятное количество ее списков (некоторые исследователи считают, что их было не менее сорока тысяч, но это, скорее всего, просто красивая легенда), а власти никак не желали давать разрешение ни на ее постановку, ни тем более на издание. Вот такой себе казус: впервые комедия отдельным изданием вышла через четыре года после гибели Грибоедова. В немецком переводе… Еще через два года она была издана и в России — но в каком виде! Цензура расстаралась так, что сам автор, наверное, будь он жив, не узнал бы своего любимого детища. Как не узнал бы, наверное, и первой постановки своей комедии. Взглянем на афишу, анонсирующую «сцены из «Горя от ума» и датированную 2 декабря 1829 года: всего четыре грибоедовских героя, зато целых десять — «действующих лиц в интермедии» и впридачу «г. Шувалов и г-жа Иванова будут петь дуэт… танцевать будут г.г Огюст, Эбергард, Трифанов и Шелихов…» — всего тринадцать человек.
Немного наивный, но очень старательный и по-хорошему въедливый И.Д. Гарусов, один из первых исследователей творчества Грибоедова, еще в 1875 году сделал любопытное заявление: «Ровно полвека идут толки о «Горе от ума», а комедия… остается непонятною».
Зададимся элементарным вопросом: насколько понятнее стала для нас великая комедия сегодня, в начале XXI столетия?
Давайте попробуем поговорить с гостем из фамусовской Москвы.
«Как европейское поставить в параллель с национальным»?
— Ужель ушла проблема? Ужель переломаны все копья?
«… с ранних пор привыкли верить мы, что нам без немцев нет спасенья».
— Ну, Александр Андреич! Думали ли вы, что «привычка» эта сохранится на сто восемьдесят лет? И, судя по всему, будет для нас привычной еще долго...
«Подписано — так с плеч долой».
— Как же, как же, знакомо…
«Где, укажите нам, Отечества отцы, которых мы должны принять за образцы»?
— Вот уж, воистину, вопрос вопросов…
«Служить бы рад — прислуживаться тошно…».
— Ай да Александр Андреич, ай да молодец!
А еще? Ум и честь. Честь и служение. Честь и власть. Власть и народ. Власть и нравственность. Народ и государство. «Век нынешний и век минувший». Прогресс и регресс. И так далее, и тому подобное. Перечитайте с любовью и тщанием — и обязательно найдете еще десятка два проблем, с которыми обращается к нам Александр Андреич Чацкий, он же Александр Сергеевич Грибоедов.
Или же — управляющий в казенном месте Павел Афанасьевич Фамусов:
«А чтобы зло пресечь, —
Собрать
все книги да и сжечь!»
Согласитесь, отнюдь не архаизм и для нашего времени…
Декабристы
Означает ли это, что пьеса «Горе от ума» не связана с бурным началом XIX века? Конечно, нет! Как и все гениальные произведения, она, отправляя в далекое будущее могучий импульс вневременного и вечного, вместе с тем целиком находилась во власти острейших вопросов и своего времени. Ученый комитет, карбонарии, разговоры о палатах депутатов, суде присяжных, Байроне, аракчеевщине… А главное — о позорном отголоске работорговли: российском крепостном праве. А еще о том, как, какими путями нужно идти, чтобы встать по уровню демократии вровень с европейскими государствами. Иначе говоря, грибоедовская драма, но отнюдь не комедия! — стала средоточием того, что вошло в мировую историю под названием идеологии уникального явления — декабризма.
Стоит ли сегодня включаться в дискуссию о том, принадлежал ли формально Грибоедов к тайному обществу декабристов? Думается, окончательное решение этого непростого вопроса можно смело оставить ученым-историкам. Нам же вполне достаточно остановиться на констатации того несомненного факта, что, имея своими близкими друзьями умнейших и благороднейших людей своего времени, занимавших ключевые посты в тайном обществе, Александр Сергеевич просто не мог не разделять их идеологии, их концепции — в плане видения будущего своей страны. Вспомним имена тех, кого хорошо знал и любил великий драматург, их горькую судьбу…
На виселице оказался близкий и любимый друг Кондратий Рылеев, которого незадолго до восстания Грибоедов собирался «искренне, по-республикански обнять». Повешен знакомец детских лет, участник живых петербургских споров о преобразовании общества Петр Каховский. Там же, на кронверке Петропавловской крепости казнены Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин — хорошо знакомые Грибоедову люди. На двадцать лет каторги осужден двадцатитрехлетний поэт, «дитя сердца» Александр Одоевский. Приговорены к каторге сроком на тот же срок самые дорогие друзья — собрат по литературе Вильгельм Кюхельбекер и прославлявший «Горе от ума» Александр Бестужев. Вместе с ними — товарищ детских лет Иван Якушкин, старые знакомые Никита Муравьев, Василий Ивашев, Константин Торсон, Сергей Трубецкой, Артамон Муравьев, Николай и Михаил Бестужевы. Нежно любимый Петр Бестужев, почти мальчик, разжалован в солдаты и отправлен служить в самые дальние гарнизоны. И еще многие, многие другие.
Сам Грибоедов был арестован в крепости Грозной (да-да, той самой, что ныне именуется городом Грозным) в конце января 1826 года, и уже 11 февраля находился на гауптвахте Главного штаба в Петербурге, поскольку Петропавловская крепость к тому времени была, по выражению одного из декабристов, «битком набита». На допросах держался с умом и исключительным достоинством, свою принадлежность к тайному обществу отрицал, понимая, что прямых улик против него нет. Оно и понятно — многие исследователи не без оснований считают, что генерал Ермолов заранее предупредил Грибоедова об аресте, после чего были сожжены все компрометирующие бумаги.
8 июня 1826 года Грибоедов получает так называемый «очистительный аттестат», в котором значится: «Комиссия… свидетельствует, что Александр Сергеев сын Грибоедов… членом того общества не был и в злонамеренной цели оного участия не принимал». Уже через три дня он, повышенный в чине до восьмого класса, расписывается за «прогонные деньги до Тифлиса на три лошади за 2662 версты 526 рублей 47 копеек, да на путевые издержки, полагая по 100 рублей за 1000 верст, 266 рублей 20 копеек, всего 792 рубля 67 копеек»…
Киев
Возвратимся на год назад — в майский Киев. Тогда впервые, направляясь на Кавказ, его посетил Александр Грибоедов. Он поселился в прекрасной «Зеленой гостинице», принадлежавшей Киево-Печерской лавре (теперь на этом месте расположен дом №30 по улице Московской) и целых две недели предавался роскоши общения с матерью городов русских. Вот что он пишет в одном из своих писем: «Я в древнем Киеве; надышался здешним воздухом и снова еду далее… Как трепетно вступаешь в темноту Лавры или Софийского собора, и как душе просторно, когда потом выходишь на белый свет: зелень, тополи и виноградники, чего нет у нас!»
Не правда ли — идиллическая картина? Да нет… До идиллии было далеко. Именно здесь, в Киеве, произошли едва ли не самые драматичные события в жизни Грибоедова. Известно, что сразу же по приезде он встречается с руководителями Южного общества Сергеем Муравьевым-Апостолом и Михаилом Бестужевым-Рюминым; тут же объявляется Сергей Трубецкой — дежурный офицер штаба 4-го пехотного корпуса. Чуть позже к ним присоединяются Артамон Муравьев и Матвей Муравьев-Апостол. Вот он — весь актив самой умной, напористой, энергичной и последовательной Васильковской управы Южного общества. Уже упоминаемый нами Фамусов в «Горе от ума» говаривал в таких случаях:
«Да вместе вы зачем?
Нельзя, чтобы случайно…»
Нельзя, чтобы случайно… Но для чего тогда?
Принять известного литератора в тайное общество? Для этого не стоило собираться почти всей верхушке Васильковской управы. Поговорить «обо всем и ни о чем» с заезжей знаменитостью? Ну нет! Не те были люди!
Послушаем очень авторитетное мнение патриарха декабристоведения, академика Милицы Васильевны Нечкиной.
В конце лета 1825 года после обычных летних лагерей предполагался традиционный царский смотр 3-го армейского корпуса. Было известно, что император Александр I остановится в Белой Церкви, в имени графини Браницкой. Заговорщики собирались поставить в караул к государю членов тайного общества, переодетых солдатами. Дальнейшее, правда, было во мраке — но выглядело в общем-то правдоподобно: арест Александра, издание прокламаций — к армии и народу, затем марш-бросок 3-го корпуса на Киев и Москву с надеждой на то, что к нему присоединятся другие войска, движимые «общим духом неудовольствия». Планировалось, что одновременно поднимется гвардия и флот на севере страны. Эта могучая поддержка позволит диктовать свои условия: срочный созыв Сената с требованием преобразований государства.
Таковы были планы вооруженного восстания, выпестованные лучшими людьми России — представителями богатейших аристократических фамилий. Однако была небольшая неувязка в этом грандиозном замысле: Кавказский корпус генерала Ермолова. Прекрасно разбиравшиеся в воинской стратегии офицеры-заговорщики понимали: если Ермолов останется верен императору, то его корпус может нанести сокрушительный удар с фланга и воспрепятствовать соединению южных войск с северными. Если же Ермолов встанет на сторону восставших… Успех был бы обеспечен.
Решающая роль в предварительном оповещении Алексея Петровича Ермолова о белоцерковском плане, а также возможной его роли в нем отводилась Грибоедову — человеку, которому генерал доверял бесспорно и мнением которого дорожил, считает академик Нечкина. Вполне, вполне вероятно…
А что же Александр Сергеевич? Безоговорочно приветствуя идеологию декабристского движения, он не мог принять — и не принял! — методов достижения провозглашаемых целей. Надо полагать, именно тогда, в Киеве, им была сказана горькая фраза: «Сто прапорщиков хотят переменить весь государственный быт России».
…Белоцерковский план рухнул сам собой: правительство получило сведения о готовящемся заговоре, царский смотр был отменен. А потом было 14 декабря, Сенатская площадь, безмолвное каре восставших, визжащая картечь. Дознание, кронверк Петропавловской крепости, едкий дым от сжигаемых мундиров с орденами, виселицы, Сибирь…
Персия
Какое прекрасное определение: Персия — голая ладонь старого человека…
Некогда великая держава, а в начале XIX века — раздираемая противоречиями и интересами сильных мира сего азиатская страна. Необыкновенная восточная роскошь — с одной стороны, невообразимая нищета — с другой. Но на обоих полюсах — ненависть к неверным, готовность в любой момент к священной войне, жестокому и беспощадному газавату.
Кто станет Вазир-Мухтаром — посланником победившей России — в этой стране? Кто сможет «выдавить» миллионы серебряных рублей контрибуции? Кто сможет вернуть тысячи пленных россиян на родину и столько же — бежавших из нее? А еще — выполнить сверхсекретное высочайшее повеление: «остановить перевес английского влияния в Персии, ослаблять оное неприметным образом и наконец вовсе истребить его»? И учесть при этом, что в Турцию из Персии выводится 25 тысяч российского войска.
Вот вам, господин Грибоедов, новый чин, должность полномочного министра и шесть тысяч червонцев годового жалованья.
«Отправляюсь на съедение», — совсем без иронии констатировал Грибоедов. Да уж лучше «на съедение», чем улыбаться Чернышеву, только что возведенному в графское достоинство… Не за то ли, что допрашивал, не глядя, Александра Сергеевича, небрежно, не вставая, протягивая для подписи допросный лист? Или пить водку с Голенищевым-Кутузовым, лихо распоряжавшимся повешением пятерых человек и крикнувшим, когда трое сорвались с виселицы: «Вешать снова!»?
…Ровно через пять месяцев после прибытия Александра Сергеевича на место службы вся российская миссия была вырезана (истреблена — так обозначено в официальном документе) толпой фанатиков. Одним из первых был убит Грибоедов. Тело Вазир-Мухтара в течение нескольких дней возили по улицам Тегерана. Опознать его смогли только по кисти левой руки, простреленной когда-то на дуэли.
Предать забвению…
И вновь салютует Петропавловская крепость: Санкт-Петербург встречает делегацию Персии. Везут полномочные послы «объяснения невинности правительства в имевшем место злодеянии». И в доказательство своей искренности подносят императору драгоценный бриллиант индийского происхождения по имени Надир-Шах. Гораздо позже его назовут «цена крови».
Хорош подарок! Да разве в нем дело? Грибоедовы приходят и уходят, а великая Персия остается. Тем более что, как пишет министр иностранных дел России, «государь с чувством живейшего прискорбия изволил узнать о бедственной участи, столь внезапно постигшей министра нашего в Персии и почти всю его свиту, соделавшихся жертвою неистовства тамошней черни… Сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведения своего с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской».
Персидская миссия увозит с собой прощение оставшихся двух миллионов контрибуционных рублей и заключительную фразу Николая I: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие…»
Нина Александровна, урожденная Чавчавадзе, юная вдова Грибоедова, хоронит своего мужа в Тифлисе, на горе святого Давида. На памятнике щемящие слова: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»