Говорят, что мы постоянно протестуем и бунтуем, сбрасываем, переизбираем (а если нет, то просто тихо ненавидим) своих правителей, поскольку мы очень свободолюбивые.
Это правда.
Свободолюбие украинцев — это такая интересная антропологическая черта, которая из обычного (и весьма распространенного) элемента превращения народа в нацию превратилась в наш святой Грааль самоидентификации. В культовый нарратив, если говорить учеными словами. В «наше все».
Свобода как безграничное пространство самореализации, с ее романтическим образом степи и всадников, не предусматривает какого-то длительного ограничения возможностей, тем более самоограничения. Запорожская Сечь — это как украинская Атлантида национального духа. По безграничной степи ехать к ней можно всю жизнь. И не имеет значения, что она как физическая сердцевина после разрушения в 1709 году Петром, и окончательно ликвидированная Екатериной за поддержку Мазепы стала лишь воспоминанием. Чем дальше во времени, тем больше запорожцы превращались в атлантов, во всех смыслах слова. Не только в мифических жителей Атлантиды или титанов, которые «держат небо», но и в архитектурные скульптуры, технически выполняющие функцию поддержания части всей конструкции.
Моя мама была крестницей профессора Яворницкого, поэтому у меня есть определенные семейные основания отделять тогдашнюю археологию и этнографические предположения от нынешних фантазий на тему Сечи. Но, как часто случается в истории, фантазии больше влияют на текущую реальность, и чем старше они, тем больше обретают силу фактов. (Еще задолго до появления слова «фейк» Норман Мейлер в 1973 году предложил термин «фактоед» того же значения.)
Впрочем, народные песни о воле и разных знаменитых гетманах, как и пересказы об их избрании, обходят вниманием то обстоятельство, что примерно 120 руководителей казачества с начала XV до XVIII века (это если без Скоропадского) сменялись на своих должностях очень драматичным и не очень демократическим способом.
То есть энтузиазм избрания часто сменялся таким же энтузиазмом сбрасывания с должности, в лучшем случае — закрикиванием на вече.
Если говорить о девальвации термина, откуда он взялся, то сегодня «гауптман» — это звание в чине капитана. (Собственно, и «капитан» когда-то был властителем судеб моряков на парусниках.)
«Психологический словарь» Артура Ребера говорит, что единственно правильный способ употребления слова «лидерство» заключается в том, что с его помощью обозначается возможность осуществления полномочий власти и влияния в социальной группе. Функционировать как лидер и означает «осуществлять лидерство». Ребер пишет, что бытует мнение, будто бы лидерство — личностная черта характера или совокупность навыков. Это приводит к безнадежной путанице, поскольку в таком случае приходится пренебрегать значением самой ситуации, в которой осуществляется лидерство, и которая, собственно, определяет лидерское поведение.
Но будем говорить о девальвации лидерства как явлении. Не только в нашем обществе. Весь мир (точнее, та его часть, которую принято считать «цивилизованной») с мазохистским удовольствием втаптывает в болото своих вчерашних кумиров. Потому что время их пребывания в зените славы и влияния каждый раз сокращается.
Вся политическая культура ХХ века формировалась и прошла под знаком сильной личности как человеческого идеала. Соответственно образ вождя как аскетического и фанатичного слуги своей нации не вызывал никаких нареканий вплоть до конца Второй мировой, когда победители-коллективисты приняли консенсусное решение, что добродетель личного лидерства в политике, талант предводительства — это большой грех.
И все понемногу пошло вниз. Пока с обеих сторон в силе были люди, воспитанные на этом культурном идеале самоотречения, фанатической жертвенности и безоглядного следования тому, кто демонстрирует высшие показатели, в культуре культ «одинокого героя», ковбоя, рейнджера, шерифа держался еще десятилетиями. Но все больше смещался в сторону фантазийности и выдумки. Корейская и Вьетнамская войны еще поэксплуатировали эту тему, а Рейган, Тэтчер — были уже «последними самураями» лидерства в мировой политике. И холодная война закончилась, и время взяло свое.
Ну ладно, а что там с Украиной в эпоху социальных сетей? Это вам не Джека Лондона с Хемингуэем на стену вешать. Теперь каждый хочет быть лидером общественного мнения хотя бы на секунду, и если нечего сказать или написать, то хотя бы показать. Даже если, в самых смелых фантазиях, — показывать нечего.
Социальные сети поставили всемирный гигантский эксперимент (привет, конспирологи!). Эксперимент по бесполезности поисков чего-либо выдающегося в других людях. До этих пор социальная коммуникация заключалась в постоянном «ручном» расширении круга личных контактов. Мотиватором этого расширения была надежда столкнуться с каким-то невероятным человеком в своей жизни. Если его нет, надо просто интенсивнее искать.
Интернет быстро показал, что все люди, мягко говоря, достаточно просты в своих возможностях и потребностях. В прошлом столетии нас учили, что человек в течение жизни должен становиться все более сложным. Выяснилось, что имитация сложности значительно проще, чем работа над собой. Это теперь знает каждый блогер. Более того, примитивность продается значительно лучше. И это тоже знает каждый инстаграмер и тиктокер. Но назови кого-то примитивным человеком — и он искренне обидится.
Раньше карьерные амбиции неизбежно были связаны с планами тщательной работы над собой, самосовершенствованием. Теперь тема самосовершенствования ассоциируется преимущественно с пластической хирургией. А карьерные амбиции связаны с ожиданием внезапного неожиданного успеха, как это бывает в кино или азартных играх. К этому надо прибавить инстинктивные надежды на reset или «возврат к заводским настройкам» в случае чего.
Соответственно лидерству, в классическом понимании слова, здесь вообще нет места. Сказано же, что каждый из нас — президент. Не «там, где два украинца, — три гетмана», как в поговорке, а все честно. Каждый сам себе вождь или вождиха.
Но человеческую природу еще никто не отменил (хотя попытки продолжаются). Все еще есть семьи, малые социальные группы, коллективы разного размера и рода занятий, разные виды деятельности, нуждающиеся в работе в группах. Все неолиберальные попытки предложить некоторые волшебно-колхозные способы самоорганизации вроде «изумрудных» остаются интересными интеллектуальными предположениями.
Демократическое избрание кого-то себе на голову (в широком смысле слова) оборачивается тем же неудержимым желанием полной свободы от всего и всех, о которой я писал в самом начале. И уже вскоре любого демократически новоизбранного лидера ждет виртуальный (пока что) кол и жестокое шельмование со стороны вчерашних пылких приверженцев. Размер (то есть масштаб явления) не имеет значения.
Дедушка Абрахам Маслоу утверждал, что попытка стать тем, кем человек может быть, — одна из его естественных человеческих потребностей. Эта потребность проявляется в разных сферах деятельности, например в быту, науке, искусстве, и, в частности, в лидерстве.
Но общие черты для такой личности — ориентация на реальность, терпимость, спонтанность, деловитость, ограничение частных интересов, независимость, оптимизм, вдохновение, родство со всем человечеством, богатый внутренний мир, наличие близких по духу людей, демократические принципы и зрелые ценности, юмор, креативность, энергичность, независимость от мнения других людей.
Этот абзац в нынешнее время можно спокойно вставить в траурную рамку. Сюда же без особого драматизма можно вписать и теории лидерства и достижений МакКлелланда, Аткинсона, Портера и Лоулера, Врума и остальных, бывших актуальными в прошлом веке для прошлых людей. Внешняя и внутренняя мотивации разительно и необратимо изменились.
Социальные сети — это апологетика хамства (в библейском значении этого слова, Книга Бытия 9:22), максимальная популяризация оголенности духовной и физической. Но человек остается «социальным животным», пока большинство его функций еще не перешли в смартфон окончательно. Следовательно потребность в «отце» (несмотря на интернет-хамство) остается биологической потребностью социальной группы, если она ориентирована на результат, а не на процесс.
В восприятии лидерства как явления народные массы путают два признака — компетентность и компетенцию. Компетентность — это знания, опыт и т.п. То есть человек реально разбирается в том, чем руководит. А компетенция — это уже должностная функция. Поставили (или избрали) какое-то чучело на какую-то должность — и все. Чем занимается ведомство, теперь — в компетенции этого конкретного чучела. Потому что должность.
Но с общей девальвацией знаний, стремительным возвращением от научности к магическому мышлению (как предполагал еще Фрэзер в «Золотой ветви») биологическая потребность хоть бы и в эрзац-лидере остается.
Таким эрзац-лидером является образ «начальника». У него долгая советская традиция ритуального поклонения и задабривания, карьерного продвижения на пьедестал и падения оттуда. Даже образ «директора» с его директивностью и кабинетностью уже никого не привлекает. А вот «начальник» — он универсален.
В этом слове, в сравнении со всеми похожими терминами, меньше всего личностного начала. Недаром в уголовном мире такое обращение к правоохранителям ни к чему не обязывает и вместе с тем указывает на иерархические отношения без личных обид.
Чем меньше личного в руководителе, тем больше он «начальник». Чем меньше личного, тем меньше шансов спора и скандала о личных вкусах, и в целом о человеческом. Такая дегуманизация снижает вероятность возможных конфликтов, которых и так хватает в жизни.
Поэтому немалая часть «начальственных» функций теперь перемещается в разные «Дії» и другие полезные приложения смартфона и компьютерных сетей. Я не оцениваю здесь, насколько это хорошо или плохо. Но по крайней мере если у вас под руками личная техника, на которую вы молитесь 24/7, вам не надо каждый раз устанавливать направление молитвы на Мекку. Ваш «камень Каабы» и так у вас в кармане или сумочке.
Лидер, вождь, предводитель нам как традиционно, так и ныне принципиально не нужен как указатель. Мы будем свободно ориентироваться по мху на деревьях, руслам, звездам и солнцу. А на что? Начальник скажет.