"Всякое искусство преследует цель привести в порядок определенного расхристанного в жизни человека"
Лесь Курбас
Как-то вуйко Дезьо описал мне интересное обстоятельство: "Иногда бывает, что встретятся в горах два деда, сядут на бревно, помолчат час, а потом разойдутся. А они поговорили...".
Я сижу на Перевале на бревне - отдыхаю после подъема. Вокруг меня спокойствие, тень... Надо мною деревья формируют некий живой природный грот, а выход из него напоминает огромный экран 3D-формата. Я нахожусь в центре непостижимого действия - симфонии солнца, неба, ветра и гор.
Думаю о цветах. Это моя давняя тема, к которой обращаюсь в течение всей своей жизни. Как-то в детстве, еще в младших классах, меня поразила мысль о том, что листочек, который мне видится как зеленый, мой друг из соседнего подъезда может воспринимать так, как я воспринимаю коричневый цвет. Хотя мы оба будем его называть зеленым. Тогда я лишь попробовал себе представить, как выглядел бы мир, в котором все деревья были бы коричневыми. Грушу, под которой тогда сидел на лавочке в нашем дворе, я еще представил. Но когда дошло до травы и кустов, фантазии не хватило. Уже в старших классах школы, когда углубленно изучал физику, пытался придумать какой-либо тест с "эталонными цветами", чтобы установить эти расхождения в восприятии, но что из того вышло - забыл. В университете, насколько помню, мне удалось установить логику, по которой можно выявить такие расхождения, но ту цепочку я тоже не запомнил, поскольку прочитал, что в Америке живут племена индейцев, не различающие цвета неба и цвета травы. У них этот цвет определяется одним понятием, а догадываются они, о чем идет речь, из контекста. Тогда я тоже делал несколько попыток представить себе, как оно должно быть, когда небо и лес одного цвета. Это мне не удавалось, но компромисс было найден, когда узнал, что у эскимосов есть 10 отдельных определений состояния снега. Очевидно, они так же не представляют себе, как я могу жить и не понимать, что снег в воздухе и снег на земле - это разные вещи?
И еще о снеге. Китайцы считают, что самый вкусный чай - это чай, заваренный на воде из снега, выпавшего на цветущую сливу. К чему тут китайцы? К тому, что бревно возвращает меня в мои студенческие годы. Мы тогда часто бывали в Карпатах, и как-то, сидя на этом бревне, я рассказывал нашим девчатам о секретах заваривания чая.
А еще я думаю о своем первом путешествии в Карпаты. Тогда отец взял нас с братом в поездку в Путилы. Ехали мы через Перевал. Из всех моих детских впечатлений от первой встречи с горами больше всего мне запомнилось бревно на серпантине, возле которого мы остановились. Это было особое бревно. Выдолбленное, оно напоминало огромное бабушкино корыто. Такое же старое и темное. В бревно по деревянному желобу просто со скалы текла вода. Не горы, Перевал и виды поразили меня, а это бревно, из которого можно было напиться холодной воды путешественнику, лошадям и любым зверям, пришедшим сюда. Меня смущало то, как из дырки в горе, а не из крана, течет такая мощная струя и не стихает. Я часто в городе вспоминал это бревно: течет ли там вода, когда никого вокруг нет? Что происходит с водой и бревном, когда в горах зима? Понимал, что вода там течет и ночью, даже когда я сплю, но думать так мне приходилось себе принуждать. Очевидно, это был первый опыт осознания распределения действия: все, что происходит, происходит не только вокруг тебя.
Теперь я думаю о бабушкином корыте. Оно было темное, аж черное. От этого казалось тяжелым, но на самом деле было удивительно легким. Мама рассказывала, что в этом корыте меня баюкали. Дед брал вожжи, хитрым способом оплетал ими корыто, а потом вешал на деревянный кол в матицу под потолком. Когда уже, будучи старше, я видел это корыто, которое было мне до середины бедра, никак не мог представить себе, как в нем можно было меня баюкать. Но кол в матице, напоминавший ручку от косы, убеждал меня безоговорочно, что так оно и было.
Воспоминания о прошлом, внезапно нахлынувшие на меня, создали полное впечатление, что я, сидя на бревне, попал в некую машину времени, где действие неистово дает непостижимые сюжеты. Я возвращаюсь к источнику в горе, и мне становится, наконец, понятным его волшебное гадание. Там человек присутствует во всех временах. Бревно хранит историю своей длинной жизни. Вода, бегущая в это мгновение со скалы, выпала на вершине в виде снега сотни лет назад, растаяла, а потом исподволь, пройдя через тысячелетние граниты и туфы, принесла сюда истории морей, когда-то над ними бурлившие. Сама гора - это формация флишей. Серия его пластов - некий геологический торт "Наполеон", стотысячелетний архив. Я когда-то пытался представить, сколько же лет охвачу, если закрою пласт флиша большим пальцем? От таких попыток у меня обычно кружилась голова. Чтобы не воссоздавать намеренно ощущения тревожных состояний, возвращаюсь в более близкие времена.
Думаю о том, как здесь, на этом бревне, когда-то могли сидеть Олекса Довбуш и Бааль Шем Тов и вести беседу о вечном или будничном. Возможно, именно тогда Довбуш и подарил рабби Исраэлю колыбель, которую тот хранил до конца своей жизни. Представляю себе это так отчетливо, что даже оглядываюсь на край бревна, дабы определить, хватает ли им места рядом со мной.
Эти бревна знают множество тайн. Они сохраняют сюжеты таких планов, что им могли бы позавидовать самые отважные современные мечтатели. А какие пылкие объяснения формируют изысканность их ауры! Вокруг этих бревен разворачивались бытовые драмы, на них раскладывали свои харчи путешественники, пространство вокруг них преисполнено ожиданий и непередаваемых вздохов. Здесь навсегда расставались, здесь ждали встреч. Они помнят поименно всех, кто отправился "за океан", и помнят, что каждый из них обещал. Эти бревна знают, что все, кто ушел, сюда непременно вернутся, пусть даже в воспоминаниях будущих дедов.
Вот о чем "молчат" деды, когда в воскресный день сидят на бревне в тени. Они ищут себя в этих сюжетах, поскольку "там" - уже больше, чем "здесь".
В течение моих мыслей вклинивается тема раздумий неизвестного мне человека. Он только что отвез дочку в общежитие, и теперь сидит здесь, на бревне, и вспоминает, как сам когда-то впервые переступил порог нового дома в городе. Вспоминает друзей, думает о том, как быстро пролетела жизнь. И уже решает, когда надо будет поехать в город, чтобы завезти дочке осенние вещи и какие-то домашние продукты.
Только лишь успеваю подумать, что скоро осень, как в статической картине моего 3D-кинотеатра происходит действие. Неизвестная мне птица вылетела из-за кустов и стремглав шмыгнула в овраг. Это движение разбудило пространство вокруг - послышалось пение птиц, тучки на небе начали свои шалости с ветром. Я похлопал рукой по бревну, улыбнулся и вдруг захохотал так, что из кустов вылетел сонный воробей. Возникла мысль: а что представляет себе бревно? Какими местами поколение людей, которым оно служило, натерло его до блеска? Что рассказало бы оно об этом? Когда начал мысленно - за него - сравнивать добродетели Арины из Подзахаричей и Марийки с Ростоков, невольно прислонился к бревну...
А еще я думаю о том, как вуйко Дезьо говорил: "Горы - это не просто горы. Горы - это мифы". А если горы - это архивы мифов, то бревна вдоль дорог - это сундуки этих архивов.
О чем я думаю? Думаю, что карпатское бревно - это некое непостижимое пространство концентрации всех времен и действий. Когда ты на него садишься, тебя обступают самые неожиданные сюжеты твоей жизни, добравшиеся сюда неизвестными тебе версиями, которые ты не переживал. По крайней мере, ты о них не знаешь. И здесь я начинаю понимать, что именно в такое мгновение, когда буду сидеть на карпатском бревне, узнаю давно искомый ответ на вопрос: "А когда же, в каком действии состоялась и исполнилась твоя жизнь, хотя ты жил, живешь и будешь жить после этого?". Иногда я думаю, что это случилось тогда, когда здесь, на Перевале, я рассказывал девчатам о чае, снеге и цветущей сливе, хотя после этого еще было много всего: и защита диссертации, и семья, и мои книги. Мое предназначение я реализовал тогда.
И что интересно - некоторые факты моей жизни никогда не являются мне здесь, возле карпатского бревна. Или, может, я тогда "блуднул", выбрал "не свое"? Или, может, те версии моей жизни уже оборвались? Хотя я не считаю собственную версию какой-то уникальной по сравнению с другими. Поэтому не исключаю, что это сейчас "я" сижу не здесь, на карпатском бревне, а стою на парапете возле Художественной галереи в Созополе, смотрю на руины Аполлонии Понтики и думаю о бревне на Перевале.
Собираюсь встать с бревна, но на минутку останавливаюсь - должен вспомнить, куда и за чем я шел?
Как только поднялся, из-за кустов от ближайших домов ко мне донеслась песня. Женский хор выводил: "Вер-бо-ва-я доощечка, доощечка-а-а...".
И я замер: там Сергей Параджанов и Иван Миколайчук до сих пор снимают "Тени забытых предков".
"Искусство - вот новая технология мышления цивилизации, которая выведет человечество из пространства "замысла человека" и внедрит его в сферу "замысла относительно человека". Иначе мы будем обречены двигаться по версиям ресурсных технологий, которые неизбежно будут приводить нас к новым, еще более глубоким кризисам", - подумал я и сам себе удивился.
Это все - карпатское бревно. Его гадание.