Если на политическую ситуацию в Украине конца 1640-х гг. посмотреть глазами англичанина 1920-х, то можно четко выделить три направления: "лейбористское" во главе с Богданом Хмельницким; "консервативное" под предводительством католического магната, русина по происхождению (так тогда называли украинцев) Иеремии Вишневецкого; а также "либеральное", чьи лидеры призывали к компромиссу и достижению прогресса путем мира и просвещения.
Но нарисовавший подобную схему наблюдатель вряд ли смог бы прочувствовать весь градус напряжения и озлобленности, который царил на юго-восточных землях Речи Посполитой в середине XVII в. Если либералов 1920-х поражение на выборах привело всего лишь к третьему месту в парламенте, то представители украинской партии согласия, находясь между Сциллой и Харибдой своего времени, рисковали не только карьерой, но и жизнью. Оставаясь непонятыми большинством, мечась между противоборствующими сторонами, они призывали к миру, справедливо полагая, что ни Польша, ни Украина не выживут самостоятельно и, погрязнув в междоусобицах, будут растерзаны на части другими хищниками.
Наиболее яркой и противоречивой фигурой партии мира, ее идейным вдохновителем, был Адам Григорьевич Кисель. Сподвижник и друг Петра Могилы, он основывал монастыри и поддерживал братства, финансировал школы и поощрял способных студентов, укреплял границы и отстраивал замки. И всегда, даже во времена наибольших обострений, оставался защитником казаков перед королем и сеймом Речи Посполитой. Однако двойственность его воззрений - приверженность одновременно русинско-православным идеалам и государственным интересам Польско-Литовского государства - привела со временем Киселя к краху всех его начинаний.
Происходил Адам Григорьевич из обедневшего шляхетского православного рода северо-западной Волыни. Не имея знатных родственников времен принадлежности края Литве и Польше, он кичился своими предками - боярами времен Киевской Руси. При каждом удобном и даже неудобном случае Кисель упоминал родоначальника фамилии, киевского воеводу Святолда, павшего при обороне города от войск Болеслава Храброго в 1018 г.
Современники этому верили или, по крайней мере, делали вид, что верят - в ту эпоху считалось модным относить свой род к давним временам.
Происхождение Киселей от Святолда получило даже официальное признание: в королевской грамоте 1646 г. говорится об "именитом и стародавнем роде Святолдичей-Киселей, ведущем начало от русской (русинской) княжеской фамилии и подчинившемся польскому государству еще при короле Болеславе Храбром". Исходя из этого документа, можно предположить, что предки Адама Григорьевича были вывезены в Польшу Болеславом, когда тот, уходя из Киева, "возьма именье и бояры Ярославле и сестры его… и людей множство веде с собою" (Лаврентьевская летопись). Известные своей придирчивостью и щепетильностью в вопросах генеалогии московские бояре, и те не отказывали Киселю в стародавности рода.
Наверное, слушая рассказы о знаменитом предке, юный Адам не раз представлял себя на его месте: богатым, знатным и, главное, живущим по правилам рыцарской чести, которая требовала, если необходимо, то и умереть за свою отчизну. Только вот отчизна у него состояла из двух сердец: с одной стороны, Кисель никогда не отказывался от своих русинско-православных корней, а с другой - всегда оставался верен присяге, данной Речи Посполитой.
Начав воинскую службу с самых низших командных должностей, Кисель вскоре был назначен начальником родовой хоругви - подразделения, сформированного из членов его рода и зависимых от них казаков и холопов. Командуя ею в сражении со шведами под Гневом (1626 г.), вполне вероятно, Адам Григорьевич своими смелыми и искусными действиями обратил на себя внимание короля Сигизмунда III Вазы, ибо с этого времени началось его возвышение.
Через три года Кисель получил свое первое дипломатическое задание - представлять короля на православном соборе в Киеве. Собрание церковных иерархов должно было подготовить материалы для объединительного съезда, призванного положить конец вражде между ортодоксальным православием и унией. Королю, ведущему перманентные войны со своими соседями, как никогда нужно было согласие внутри страны. И тут Адама Григорьевича ждало первое серьезное разочарование. Оказалось, что и Киевское братство, и казачество, и мелкопоместная православная шляхта не были готовы к компромиссу. Как ни ораторствовал Кисель, как ни доказывал необходимость согласия для будущего спокойствия края, все было напрасно. Находясь под огромным давлением и даже угрозами, инициаторы собора - Иов Борецкий и Петр Могила - вынуждены были отказаться от идеи объединения. Тогда впервые Адама Григорьевича обвинили в предательстве. Правда, на тот момент он оказался в весьма достойной компании: подобные упреки были высказаны также в адрес Борецкого и Могилы.
Тогда же, по-видимому, и началось сближение Киселя с будущим митрополитом. Оба деятеля считали недопустимым применение оружия во внутренних конфликтах. На протяжении всей жизни и Кисель, и Могила являлись сторонниками мирных соглашений, при каждом удобном случае призывая противоборствующие стороны сесть за стол переговоров. Они надеялись достичь процветания Украины путем просветительства и постепенного внедрения идей гуманизма. А для этого нужен был консенсус: гражданский (между русинами и поляками) и религиозный (между представителями всех конфессий, в особенности между православными и униатами).
Дружба Киселя и Могилы еще более упрочилась на сеймах Речи Посполитой, созванных в 1632 г. для выбора нового короля после смерти Сигизмунда III. Тогда православная шляхта под предводительством Адама Киселя, духовенство во главе с Петром Могилой и казачьи депутаты впервые выступили единым фронтом в отстаивании своей веры и рыцарских прав. Владиславу IV Вазе, избранному королю, пришлось пойти на уступки православной оппозиции и издать "Статьи для успокоения русинского народа". Хотя многое из того, что обещалось, так никогда и не было выполнено.
Для Киселя же главным итогом избирательных сеймов стало его вхождение в политическую элиту Речи Посполитой. Он пользовался огромным авторитетом и влиянием у казаков, в нем они видели своего союзника и заступника перед королем и сеймом. Разногласия времен Киевского собора были забыты. И такой уважаемый казаками человек был крайне необходим королю, задумавшему руками запорожцев обуздать вышедшую из подчинения католическую шляхту, чья разнузданность грозила привести к гибели собственное государство.
Первоначально Адам Кисель, не имея определенной должности, выполнял разнообразные королевские поручения, которые требовали присутствия доверенного авторитетного лица. Первым таким щекотливым заданием стало его направление в Луцк, где, используя воинскую силу, именем короля он отобрал Жидичинскую архимандрию с монастырем и имениями у греко-католиков и переподчинил ее православному епископу.
Вскоре Адаму Григорьевичу представился случай продемонстрировать свои таланты военачальника. В ходе Смоленской войны 1632–1634 гг. на него была возложена охрана границ Северской земли. Отправившись в Запорожье, Кисель собрал 20 тыс. (!) казаков, заставил москвитян снять осаду Чернигова и, соединившись с отрядами подольского ополчения, вторгся в пределы Московского царства. Задача отрядов Киселя и ополченцев состояла в том, чтобы, держа в напряжении порубежные территории противника, мешать отправке москвитянами подкреплений против главной армии Владислава IV, наступавшей к Смоленску. Известно, что война окончилась чрезвычайно успешно для поляков. Несмотря на потерю незначительных территорий, Речь Посполитая по условиям "Вечного мира" удержала очень важную для себя Смоленскую землю, полученную ранее лишь во временное управление. И не подлежит сомнению, что своей победой Владислав обязан в значительной степени грамотному действию отрядов северского пограничья.
Король, разумеется, это понимал. Адаму Киселю были пожалованы в ленное владение (на период несения службы) города Кобыщ и Козарград (ныне - села Кобыжча и Козары на Черниговщине) и богатое Носовское староство (королевская земля, переданная в пожизненное пользование в награду за службу). Также он получил очень престижную должность черниговского подкомория - судьи, решавшего земельные споры шляхты. А главное - правительство признало его авторитет у запорожцев и назначило верховным комиссаром по делам казачества.
Казалось, мечты о внутреннем мире были как никогда близки к осуществлению. А вместе с согласием в стране должна была начаться эра гуманизма, просвещения и всеобщего благоденствия. Петр Могила, друг и соратник Киселя, утвердившись на митрополичьей кафедре, начал подготовку к организации автокефальной церкви - Украинского патриархата, способного примирить православных и греко-католиков; недавно созданный Могилянский коллегиум указом короля получил правовой статус (Кисель до конца жизни оставался одним из его главных спонсоров); открылись школы в Виннице и Кременце; восстанавливались Святая София Киевская и Крупицкий монастырь…
Но все это не затрагивало глубинных процессов. По-прежнему бесчинствовала католическая шляхта, крестьянство оставалось подавлено и безгласно, оседлое реестровое казачество было ограничено незначительным числом и четко обозначенной территорией. К тому же глухо волновались низовики, несогласные со своим двойственным положением, а на права мещан наступало католическое духовенство. Повсюду зрели недовольство и оппозиция.
И взрыв грянул. В 1637 г. восстание под руководством Павлюка охватило всю Левобережную Украину. Адам Кисель в качестве главного комиссара постоянно находился в гуще событий. Битвы под Кумейками и Боровицей потрясли его. Когда лагерь Павлюка был полностью окружен, и положение стало критическим, восставшие получили письмо комиссара, в котором тот обещал помилование всем, кто сложит оружие. Полностью доверяя клятвам Адама Григорьевича, большинство казаков прекратили сопротивление.
Давая слово бунтарям, Кисель рассчитывал, что его заступничество будет иметь вес и перед королем. Не учел комиссар только одного: к тому времени Владислав IV полностью проиграл политическую войну магнатам и шляхте и стал не более чем марионеткой в их руках. На собравшемся в 1638 г. сейме католическое большинство потребовало казнить лидеров восстания. Напрасно Адам Кисель апеллировал к великодержавным интересам, напрасно взывал к идеям гуманизма - оторвавшиеся от реалий магнаты были непреклонны. "Они сдались добровольно, - говорил Кисель,- я поручился, что Речь Посполитая дарует им жизнь; иначе они бы защищались до последней возможности. И если теперь, несмотря на мое поручительство, их казнят, то это подорвет веру в слово не только поручителя, но и доверителя, то есть Речи Посполитой". Протест комиссара был оставлен без внимания: Павлюку и другим руководителям восстания отрубили головы.
Несмотря на эту неудачу, Адам Григорьевич своим посредничеством спас жизнь многим рядовым казакам, участвовавшим в бунте. Значительно позже он писал Богдану Хмельницкому: "Тебе и соратникам твоим известно, что я один из сенаторов являюсь покровителем веры и церкви… После битвы под Кумейками никогда не обагрил свои руки кровью единоверцев и не имею отношения к их бедам, они произошли не по моей воле".
После восстаний 1637–1638 гг. "партия мира" практически полностью утратила влияние на процессы внутри страны. Петр Могила вынужден был отказаться от идеи Украинского патриархата, Адам Кисель лишился доверия казаков и сложил с себя полномочия главного комиссара.
В следующее десятилетие общественная деятельность Адама Григорьевича получила новое, дипломатическое, направление. Сперва он был выбран в комиссию по разграничению Киевского и Черниговского воеводств. С 1641-го, уже в качестве сенатора и Черниговского каштеляна (должность без четко обозначенных функций, фактически заместитель воеводы) участвовал в комиссии по определению "вечных" границ между Речью Посполитой и Московским царством. В 1646-м он возглавил Великое посольство в Москву.
И на всех этих постах Адам Кисель оставался верным своим принципам мира. Он предупреждал королевский двор, что восточный сосед уже оправился от потрясений начала XVII в. и ждет удобного момента для начала новой войны, а потому крайне опасно давать ему повод приграничными провокациями, которые постоянно устраивала шляхта. Кисель настаивал, требовал, умолял, чтобы правительство пересмотрело свое отношение к православным подданным, ибо их недовольством москвитяне могут воспользоваться. Но все воззвания новоиспеченного сенатора игнорировались. Одуревшая от вседозволенности и безнаказанности шляхта не желала слушать никаких увещеваний. На Речь Посполитую надвигалась зловещая тень междоусобной бойни...
Восстание Богдана Хмельницкого для Адама Киселя явилось заключительным актом его личной драмы. Вновь назначенный главным комиссаром по делам казачества, он попытался примирить стороны конфликта. Но ненависть, царившая в стране, была настолько огромна, что любого, говорившего о согласии, начинали подозревать в измене. "И ты, Киселю, кость з костей наших, одщепывся, а пристаешь з ляхами", - кричали ему казаки. "Как козел не будет бараном, так схизматик [православный] не будет искренним защитником католиков и не может охранять шляхетские вольности, будучи одной веры с бунтовщиками, холопами", - твердили магнаты на сейме.
Как последний шанс воспринял Адам Григорьевич свою должность киевского воеводы. Он поселился в замке, посреди бушующего моря непонимания и злобы, и попытался утихомирить, обуздать эту стихию. Население, однако, так враждебно было настроено к воеводе, что отказывалось выдавать провиант на его содержание. Довольствие свите и страже Кисель оплачивал из собственных средств. Но, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, Адам Григорьевич показал пример гражданского мужества, прожив в Киеве зиму 1649-го и весь 1650-й. Он провел успешные переговоры с Богданом Хмельницким; договорился о совместных действиях с митрополитом Сильвестром Коссовым, преемником Петра Могилы; разработал программу отмены унии и воссоединения православных и греко-католиков; следил за выполнением шляхтой обещанной амнистии крестьянам. В целом 1650 г. вновь дал хрупкую надежду на мир.
Однако собравшийся в декабре сейм не утвердил мирные инициативы Киселя. Новая война стала неизбежной…
Он вернулся в замок еще раз - в декабре 1651-го. Но это уже был не деятельный вельможа, без страха отстаивавший свои убеждения на казацких радах и панских сеймах, а старый, больной, морально сломленный человек. "Хотя и всегда подозрительною была моя верность Речи Посполитой, и не гражданином, а предателем отечества меня зовут, но что же с этим поделать, если уж так повелевает человеческий разум? Претерпеть тягчайшее, то и есть признак спасенного… Но все же я не в состоянии умолчать о том, о чем говорить требует и совесть, и голос оскорбленной природы… Всегда я этого держался, всегда твердил это устно и письменно, и за то меня называли "здрайцею" неведующие, что творят, сами приводящие к погибели отечество и нас всех". Это письмо, в отличие от прежних посланий воеводы, деловых, наполненных серьезной аргументацией, проникнуто горечью и признанием краха его планов.
Двойственность положения Киселя, роковая коллизия между его русинско-патриотическими стремлениями и верностью Речи Посполитой, нежелание Адама Григорьевича стать изменником ни своей народности, ни своему государству привели к тому, что обе противоборствующие стороны заклеймили его двурушником и предателем. Кисель утверждал, что разрыв Руси с Речью Посполитой приведет не к образованию самостоятельного Украинского государства, а к новому, еще более тяжкому порабощению края северо-восточным соседом. Точно так же, говорил он, потеря украинских земель спровоцирует значительное ослабление Польши и, может быть, даже прекращение ее существования.
Видя вещи несравненно яснее современников, Адам Григорьевич предвидел грядущие бедствия родного края. Замечательный ум Киселя не принес должной пользы, все его усилия и труды не оставили практических следов. Остается вспомнить только слова польского писателя, метко охарактеризовавшего ту эпоху: "Люди, которые не могли сделаться великими в Польше, были бы таковыми во всяком ином государстве… Каждый из наших государственных деятелей везде был бы на своем месте, но только не в Польше. Отсюда следует сделать вывод, что в Польше неправильна была обработка самой почвы, на которой вырастали ее политические деятели".
Вот эта-то неподготовленность почвы и являлась причиной того, что Адам Григорьевич Кисель, бесспорно имевший все задатки стать великим государственником, был осужден на горькую участь официально забытого еще при жизни политического неудачника, на могиле которого произрастают лишь плевела злословия. И только народная память, как всегда, смогла расставить все по своим местам, назвав именем последнего православного сенатора одну из самых знаковых киевских гор - Киселевку.