Благодаря "Амальгаме" Юрия Буряка нам предоставлена счастливая возможность познать микроклимат души самобытного поэта в ее спектральной многогранности. Интересно, оценит ли Шевченковский комитет надлежащим образом его поэзию - это своеобразное "венецианское зеркало", в котором так интересно рассматривать образ нашей эпохи в персонифицированном выражении. В образном выражении художника...
Дочитывая с не свойственным мне терпением этот толстенный поэтический том (Юрій Буряк. Амальгама. Семикнижжя. Поезії. - Київ: Українські пропілеї, 2012.), я с удивлением обнаружил, что ни одного стихотворения под названием "Пилигрим", даже тематически близкого, там нет. Я стоически "перелопатил" восемьсот страниц его "Амальгамы" - и что? Не нашел. А должно быть! Ведь преобладающая часть его поэтических видений, "тетрадей", перепевов и парафразов, сонетов, вариаций, строф, "гардариков", ностальгий, плачей, импровизаций, стихотворений на мотивы, рефлексий, сонетоидов, сартризмов (спектр жанрово-версификационных модификаций Юрия Буряка необъятный) "выстраивается", "прорастает" на протоптанной дороге пилигримства. Так и представляется мне, как поэт шагает по мостовой забытых, но найденных городов, древних цивилизаций, отдаленных временем культур - "крізь вічність і крізь віки", вслушивается в эхо своих шагов, бросает взгляд "у далеч імлисту..." - "Кроки гучать луною". Кстати, вторая поэтическая книга Юрия Буряка называлась "Брук" (1985).
Чрезвычайно странствующий этот поэт. Все время задумчивый, а люди думают - хмурый, вечно чем-то недовольный, поэт-интеллектуал, сфокусированный на путевом - реальном и воображаемом - познании и образном воспроизведении всего того, что вбирает глаз и что со временем может "до краплі з пам'яті" достать воображение.
И к тому же любознательный, внимательный к мельчайшим деталям (а их в стихотворениях видимо-невидимо), наб-людательный и жадный на пейзажи, события, исторические факты и фигуры этот поэтический пилигрим! Напоминает ворону, которая хватает все, что блестит, переливается на солнце, яркое, необычное, причудливое, метафорически манящее, и несет в свое поэтическое "гнездо". Вы только вчитайтесь - да, именно вчитайтесь воображением в эти густо сплетенные видения, внимательно всмотритесь в эти образно-речевые "гнезда", которые напридумывал Юрий Буряк, и вы убедитесь, как мастерски поэт реализует свои видения через "я"-речь, как тонко переводит хронологическое время во время внутренне-психологическое и благодаря монологической форме образного выражения достигает эффекта доверительного сопереживания с читателем.
Стихи Юрия Буряка густо пропитаны упоминаниями, воспоминаниями, напоминаниями, названиями, откликами о многовековой истории и культуре, как национальной, украинской, так и мировой.
Так и хочется начать разговор об интертекстуальности его поэзии, а если сказать проще, то речь о культурологическом, о гуманитарном контексте. И об анамнезе, то есть о воспоминании, напоминании, припоминании, - что-то вроде, по Жаку Дерриде, наведения мостов через бездну между прошлым и настоящим, возвращения к присутствию неприсутствующего.
Юрий Буряк свою "Амальгаму" "изготовил" из семи разделов: "Повторення міфу", "Сни Ботсаду", "Ностальгія", "Переходячи Оріль", Ars Poetica, "Гардарики", "Шавлія", создал своеобразное духовное Семикнижье, в которое влилось отражение тончайших нюансов поэтической души из предыдущих его поэтических сборников Tabula rasa, "Оріль", "Коло навколо".
Я не случайно употребил слово "отражение" ("Життя дзеркальна оболонь" - так называется один из его поэтических циклов), поскольку на память приходит магическое "венецианское зеркало", для изготовления которого использовали редчайшие кремнеземы, а также минерал александрит, имеющий свойство менять цвет в зависимости от освещения. Магические свойства "венецианскому зеркалу" придавало золото. Как создавалось это чудо-зеркало? На гладкой мраморной поверхности расстилали лист олова и поливали его ртутью. Олово растворялось в ртути - так получалась амальгама. На нее накладывали лист стекла, и эта тоненькая блестящая серебристая пленка плотно прилегала к стеклу.
Итак, Юрий Буряк с помощью амальгамы решился из обычного стекла - обычных впечатлений, знаний, наблюдений, размышлений - создать своеобразное "венецианское зеркало" образно-объемного отражения своего внутреннего мира и личностных переживаний времени давнего, исторического, и времени настоящего, противоречивого.
Под амальгамой воображение поэта вспыхивает разными неожиданными, часто мифологическими видениями. Как, скажем, появление в амальгаме почайницких люстр Ильи Муромца - победителя трехглавого дракона:
...і з'явився латник Ілля
(кажуть, з неба прийшов),
обрав для оселі острів
Муром і як за муром
зеленим, за гаєм
дістав його гарпуновим краєм,
за вістря крильця
і на три його рильця
вогнедишні
вдарив тризубом
Трійці
у триєдності
як Всевишній.
"З амальгами почайницьких люстр"
Благодаря этой чудодейственной амальгаме наш поэтический пилигрим путешествует по Екатеринославщине, Киеву, с помощью воображения - по Древней Греции и Риму, вчитывается-перепевает поэзию любимых поэтов, создает вариации, эпитафии, парафразы, аллюзии, схолии, отвечает "на письма римского друга" Иосифа Бродского, пишет стихи на мотивы Германа Гессе, Боргеса, Семюэля Беккета, плачет по друзьям-поэтам, ушедшим за пределы земной жизни, разгадывает метафоры Павича, импровизирует над Морисом, переводит в образно-речевое переживание "Натюрморт с гранатом" Николая Глущенко, оживляет улицы и дома возрождением забытых названий и славных имен дорогого ему Киева, разгуливает в снах и наяву по университетскому Ботаническому саду и восхищается чудесами природотворения...
Поэт бережно орнаментирует метафорами, символами, эпитетами свои образные "конструкции", вместе с тем не чураясь обычного прозаического повествования, не боясь наращивать гирлянды имен, названий, предметов... Это смелое опредмечивание впечатлений и наблюдений невольно побуждает меня как-то обозначить эти детализированные картины экспрессионистической визуальности, которыми являются для меня стихотворения Юрия Буряка. Может, так - назывная поэзия? Ведь его творческой манере свойственна дагеротипная фиксация увиденного, упоминавшегося. В стихах Юрия Буряка подробно обозначена и выверена картой памяти топонимика. Поэта интересует история факта, знакового имени, историческая судьба улицы, города, края. Нет, такое определение - "назывная поэзия" - не охватывает всего спектра поэтических видений Юрия Буряка. Весьма прозаично. И кроме того, отступает на задний план сам автор, тогда как он этим именованием увиденного, вспомнившегося, возрожденного воображением, фантазией открывает наше время и время прошлое в персонифицированном выражении. То есть в активном и выразительно оцененном проявлении ощущений и переживаний автора в разнообразных поэтических формах. Стих Юрия Буряка семантически преимущественно жесткий, колющий - так и шпилит остриями сарказмов, инвектив, иронических эскапад, хотя доля лирических исповедей в его поэтическом творчестве значительна.
Это импульсивное "брожение" интеллектуальной массы в неспокойной голове Юрия Буряка, инспирированное жадным "выбиранием" частичек феерического мира знаний, воспоминаний, впечатлений, наблюдений, рождает что-то наподобие поэтического калейдоскопа, в котором из маленьких стеклышек складывается то цветистая, мерцающая картина, то целостный образ, а то и импрессионистическое впечатление. Почти по Яну Парандовскому: "алхимия слова".
Юрия Буряка можно было бы назвать поэтическим алхимиком, но в его "Амальгаме" нет также стихотворения под названием "Алхимик". Потому вернемся к предыдущему нашему определению: "поэтический пилигрим", поскольку в "Орільянських елегіях" дважды поэт подчеркивает: "Іще не почалась моя дорога пілігрима".
Юрий Буряк исповедально совершает акт самоидентификации, оживляя в воображении то, что навсегда вселилось в его память во время блужданий в воспоминаниях по родным просторам:
Іще не почалась
моя дорога пілігрима,
Я бачив ці хати понад Оріллю: з димом
З вишневого садка,
де за стіжком стіжок,
Драбини біля них й корзини для грушок -
Настояних століть
основа і підкова
На моноліт душі
із моноліту слова.
Самоидентификация поэта "требует" амальгамы, которая может превратить обычное слово в слово образное, наделенное символическим содержанием и философским значением. Ее поэт ищет в пространстве собственного внутреннего мира, где воссоздается, переосмысливается, переживается и, наконец, находит образное выражение мир внешний через "я"-речь. Это всматривание в себя, это самопознание через образное самовыражение происходит благодаря символическому "венецианскому зеркалу", которым для Юрия Буряка является Украина.
В тій Україні, кинутій і вбогій,
В дзеркалах окулярів сих почвар -
Весь жах і жар демонологій
І замість віч - дзеркальних більм узвар.
Поэт безжалостно анатомирует историю своей Родины, разворачивает процесс трансмутации в результате исторических катаклизмов образа Украины, заявленного в женских образах соответствующей эпохи ("Візія України"). Это сознательная инвективная деструкция искусственно выпестованного идеального образа Украины, направленная на уярчение национальной истории с целью обретения современниками поучительных уроков во имя самореализации, во имя самоидентификации самой Украины:
ти мусиш підвестися
з бруду й тліну
і шушару, яка тебе обсіла,
струсити з плоті,
заки плоть жива;
у тебе відібрати
хочуть землю,
у тебе відбирають
твою пам'ять,
у тебе забирають море й ріки,
тебе женуть
за тридев'ять земель,
тебе женуть
край світу з кураями;
тебе наполовину ошукали,
із тебе душу вийняли і мову,
тебе розбудували в розбудову,
кладуть
у домовину роздубову...
Змій ожирілий кільчиться, пітон.
Як Єву, спокушає Катерину.
"Інакше"
Образ Шевченковской Катерины как ключевой репрезентант "кинутої і вбогої" Украины формирует интерпретационную векторность исторических видений поэта, выраженных во многих стихотворениях Семикнижья. Там, в "Амальгаме", находим много других художественных образов-моделей как символов национального духа и гордости, которые "используются" на этом поэтическом пространстве вместе с реальными историческими фигурами. Их не счесть. Главное, что эти исторические фигуры несут определенный смысл, выполняют ответственную репрезентативную функцию в познании исторического времени, культурно-художественной эпохи, выдающегося события в национальной истории.