На днях одному из крупнейших поэтов ХХ века - Иосифу Бродскому - установили памятник в Москве, в сквере Новинского бульвара. С его именем в большей степени связан Питер. Это его родной город. Там те самые знаменитые «полторы комнаты». А Москва - больше транзитный град для большого поэта… Для мыслителя, откровения которого, в чем вы сами всегда убеждаетесь, точны и актуальны - всегда.
А вообще странно, однако все мы так любим красивые числа. Особенно оканчивающиеся на «0» или «5». И достойные внимания даты для нас связаны в первую очередь с юбилеями. Пышно празднуем свои 50-летние или 55-летние юбилеи, хотя объективно ничем кроме деления на 2 или 5 без остатка эти даты не отличаются от других. То же самое и с памятными датами крупных деятелей культуры. Круглые - всегда очень помпезные, к ним готовятся, их ждут, их освещают в прессе. Некруглые - проходят просто так, незамеченными, как будто ждут своего округления.
Но иногда масштаб личности важнее красоты цифр. На днях Иосифу Бродскому исполнился бы 71 год. Конечно, к 70-летию в прошлом году подготовились основательно: по Первому показали «Полторы комнаты», много сюжетов в новостях…
А нынче - когда ему 71 - этот памятник…
Застывший Иосиф Бродский - прямо у американского посольства - это аллюзия, не требующая разъяснений. Трехметровый памятник человеку, когда-то сажали в психушки, которого судили за «тунеядство», отправляли на поселение и в конце концов принудительно выселили из страны. Это если не реабилитация юридическая, то во всяком случае попытка окончательной реабилитации временем.
15 лет назад, когда он умер, речь не шла о памятнике, не было даже серьезного освещения этого события в прессе. Помните строки из песни Андрея Макаревича «Памяти Бродского»?
И, парад закончив идиотский,
Складывая папки и спеша,
На прощанье фраза: «Умер Бродский.
Сердце. Похоронят в США».
Нет сомнений - большое видится на расстоянии. Иосифа Бродского, наконец, разглядели. Скорее даже не по его творчеству, а по тому, как это творчество повлияло на литературный процесс.
Иосиф Бродский, как и Пушкин, вырастил своим творчеством целую армию эпигонов, пытающихся писать как он, думать как он, выражать мысли как он. Иосиф Бродский так же, как и Александр Пушкин, оставил после себя большое количество афоризмов. «Ворюга мне милей, чем кровопийца», «Свобода - это когда забываешь отчество у тирана», «Каждая могила - край земли», «Все будут одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики»… Перечень можно продолжить.
Не думаю, что молодой Иосиф Бродский так же, как и Александр Пушкин, отличался излишней скромностью - слишком много фактов свидетельствуют об обратном. Но Бродский, который находился в зените славы, который получил Нобелевскую премию и творчество которого называли «поздним», этот Иосиф Бродский, был, безусловно, человеком толерантным и скромным.
Даже в знаменитом стихотворении, написанном в 1994 году, он называет себя «лейтенантом неба». Лейтенант - младшее офицерское звание. Уже не солдат, но и далеко не генерал:
Меня упрекали во всем, окромя погоды,
и сам я грозил себе часто суровой мздой.
Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой.
Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба
и прятаться в облако, слыша гром,
не видя, как войско под натиском ширпотреба
бежит, преследуемо пером.
Две женщины сыграли важную роль в его жизни. Это Анна Ахматова с ее сакраментальной: «Какую биографию делают нашему рыжему!» и Марина Басманова, которая своей любовью-нелюбовью перепахала душу поэта, и заставила его создать то, что он создал. Анна Ахматова, по словам поэта не научила его писать стихи (это умение зависит от индивидуальных вкусов и предпочтений), но она научила его, как правильно жить, как важно уметь прощать. Марину Басманову же Иосиф Бродский именовал «адресатом многих моих стихотворений», а любовь к ней часто называл хроническим заболеванием. В одних стихах он сравнивает свою любовь к ней с любовью к богу, в других называет Марину Басманову словом с «ять» на конце, но то, что главным своим читателем он считает именно ее, это бесспорно.
Если не важнее, то уж во всяком случае не второстепеннее любви в творчестве поэта звучит, конечно, мотив смерти. Еще в 21 год - в таком возрасте люди редко задумываются о смерти - он пишет:
Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит,
привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем,
среди черных ветвей облака с голосами, с любовью...
«Проплывают облака...» - это дети поют обо всем.
Одно из своих телеинтервью поэт заканчивает такими словами: «Мы должны на каждого человека обращать внимание. Потому что мы все в совершенно чудовищной ситуации. Мы уже хотя бы потому все в чудовищной ситуации, что мы знаем, чем все это кончается. Мы умираем».
Говоря об Бродском как поэте, часто забываем об нем как эссеисте и теоретике литературы. Однако его художественные и литературоведческие эссе, такие как «Поэт и проза», «Об одном стихотворении», «Полторы комнаты», заслуживают особого внимания.
Большого внимания заслуживает и эстетический вкус Иосифа Бродского. В своей нобелевской лекции он вспоминает Мандельштама, Цветаеву, Фроста, Ахматову, Одена.
Томас Стернз Элиот в своей работе «Назначение поэзии» писал: «Начальная ступень литературной критики предполагает способность отобрать хорошее стихотворение и отвергнуть плохое. Еще более суровое испытание - это проверка способности отобрать хорошее новое стихотворение, должным образом откликнуться на возникшую ситуацию». Эту же мысль развивает и Бродский в своей нобелевской лекции, где утверждает: «Эстетический выбор всегда индивидуален, и эстетическое переживание - всегда переживание частное. Всякая новая эстетическая реальность делает человека, ее переживающего, лицом еще более частным, и частность эта, обретающая порою форму литературного (или какого-либо другого) вкуса, уже сама по себе может оказаться если не гарантией, то хотя бы формой защиты от порабощения. Ибо человек со вкусом, в частности литературным, менее восприимчив к повторам и ритмическим заклинаниям, свойственным любой форме политической демагогии. Дело не столько в том, что добродетель не является гарантией шедевра, сколько в том, что зло, особенно политическое, всегда плохой стилист. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее - хотя, возможно, и не счастливее».
В нобелевской лекции он называет литературу «видовой задачей» homo sapiens, говоря: «Во всяком случае положение, при котором искусство вообще и литература в частности является достоянием (прерогативой) меньшинства, представляется мне нездоровым и угрожающим. Я не призываю к замене государства библиотекой - хотя мысль эта неоднократно меня посещала - но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не на основании их политических программ, на земле было бы меньше горя. Мне думается, что потенциального властителя наших судеб следовало бы спрашивать прежде всего не о том, как он представляет себе курс внешней политики, а о том, как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому. Хотя бы уже по тому, что насущным хлебом литературы является именно человеческое разнообразие и безобразие, она, литература, оказывается надежным противоядием от каких бы то ни было - известных и будущих - попыток тотального, массового подхода к решению проблем человеческого существования». По-прежнему актуально - не правда ли?