В рамках премии "Зеркало сцены" приходится отсматривать столичные премьеры молодых режиссеров. Одна из таких, на которую хотелось бы обратить особое внимание зрителей, тихонько, без пиара, прописалась в хозяйстве Влада Троицкого - в Центре современного искусства "ДАХ". Это совместный проект с театром Practicum - "Буна" (пьеса Веры Маковий, режиссер Давид Петросян).
Театральным историкам, очерчивающим нынешние зигзаги украинской драмы, видимо, еще придется ответить в своих апокрифах на любопытный вопрос. Почему это на старте нашего постапокалиптического и постпостмодерного третьего сценического тысячелетия ключевыми персонами "новых драм" вдруг оказались вовсе не молодые, бойкие карьеристы и активисты, а зачастую - древние-древние, едва ли не скифские бабы? Как в известном тексте Павла Арье "На початку і наприкінці часів", как в популярной пьесе Веры Маковий "Буна" (с румынского - "баба").
К последнему произведению разные режиссеры проявляют интерес лет пять, не меньше.
"Буна" - история локальная и универсальная; о сельской местности, о Буковине; об интересных архетипах чудесной земли.
Скажем, сама Буна - воплощение корневой традиции. Образ явно не придуманный, а мастерски списанный с натуры, хотя и утрированно архетипизированный. Она - хранительница основ, традиций, верований, а также соли и сахара в родном диалекте. Ее речь - диалог ли, монолог ли, полилог ли - будто бы джойсовский поток сознания, сдобренный такими виртуозными диалектными выкрутасами и ругательствами, что даже продираться сквозь эту лингвистическую чащу не хочется (улавливая семантику), а, наоборот, хочется заблудиться в христианском-языческом речевом "лесу" сварливой и авторитарной, консервативной и слегка сентиментальной Буны… Третирующей внучку Орысю, дрессирующей внучка Илыка, поучающей прибившихся к дому мужчин - Митра, Петра.
Если давным-давно в разных "правильных" украинских пьесах доминировал конфликт хорошего с лучшим (не только в произведениях соцреализма), теперь в разных текстах постепенно возникает очертание конфликта интересов: между землей родной - и чужой, между берегом близким - и дальним. Внучка Орыся, изнемогая под тоталитарным игом Буны, мечтает вырваться за океан. На заработки, к лучшей жизни и к новому берегу. И смывается-таки. Буна же, повторю прежний образ, как скифская баба - монументом довлеет над Буковиной; утверждает сакральность и незыблемость древней истины "де народився, там і згодився".
Не на территории пьесы, а в пространстве камерного спектакля в "ДАХе" прорезается еще один конфликт. Между подлинным и искомым; между реальным и желанным.
Первую сторону подобного противостояния, разумеется, воплощает Буна (актриса Христина Федорак), второй полюс отдан внучке Орысе (актриса Анна Снигур).
Тем временем, специфика сценического текста г-на Петросяна еще и в том, что правых и виноватых - в подобном конфликте интересов - искать бесполезно. Конфликт-то не внешний, он не заострен гротескными штрихами. Женское противостояние, семейная война миров, борьба буковинской и американской цивилизаций - "это" рождается в камерном пространстве само собой. Исподволь и ненатужно, не дидактично.
Когда истекает 30-я минута спектакля, когда улавливаешь режиссерские намеки и актерские "штуки", тогда и кристаллизуется сценическая схема этой "Буны" (родившийся прежде как студенческая работа). Бытовые или концентрированно диалектические вставки здесь не более чем обязательные ингредиенты, без которых история В.Маковий потеряет свой колорит, свою почвенную прописку. Но важнее - то, что в основе режиссерской схемы, это апелляция к "метафизическому театру". К тому, что "над" физикой, "над" телом, "над" диалектом.
И это "над" молодой постановщик (сам он явно упивается образом эдакого "гуру": демонстративно глубокомысленный) очерчивает четко и простодушно. И без того крохотная сцена становится еще меньше, поскольку режиссер отрезает от нее второй ломоть, усадив на аннексированной территории (спиной к зрителю) - как бы за оградкой, как бы на лавочках, как бы на выселках - разных-разных персонажей.
К лесу (к зрителю) - передом - пятачок хаты Буны. К лесу (к зрителю) - задом - то, что "над".
Там где "над" сидит и поет Женщина-судьба с разрисованным лицом в вышиванке. Там же разнообразные герои, ушедшие, а потом пришедшие в бунину хату.
Там, где "над" протекает своя интересная тайная жизнь, подобно Сартру - за закрытыми дверями. За теми дверями - и пространство мольбы, ворожбы, и потусторонней невесомости, и даже дальней стороны, где Орыся (уже заробитчанка) моет ноги и другие части тела богатым заокеанским бунам.
Ну, а то, что под носом у зрителя (быт и нравы в сельской хате) решено средствами, скажем так, "домашнего театра". Подобно тому, как дети играют в куклы, в посуду: несколько лавок очерчивают площадку хаты, с детской тщательностью на них наброшены "ліжники". Посуда, подсвечник - все из арсенала такого вот домашнего театра.
На детской площадке, в буниной хате, возникает ощущение, что этому камерному спектаклю чужда нарочитая спекулятивность на этнической теме и на проблемах заробитчанства. А свойственна этой сценической новелле эдакая комнатная температура. Чистое и детское, доброе и непошлое ощущение Хаты, в которой довольно уютно, несмотря на вихри и сквозняки, несмотря на джойсовское злословие главной хозяйки.
Многоголосый и тихий спектакль удерживает комнатную температуру. Когда у зрителя, у режиссера и у актеров возникает чувство климатической "нормы" - здесь все-таки можно и нужно жить.
В хате с пристойной температурой, несмотря на все конфликты поколений, все же нет - ни прошлого, ни будущего. Есть только настоящее, есть ускользающий миг (за него и держись). Буна, какой играет ее Христина Федорак, собирательный образ неунывающей зеленой тоски - по ускользающему мгновению, по рассыпающемуся веку, по трескающейся земле.
Молодая актриса не прибегает к гриму, к внешним гримасам (ради возрастной-то роли). Ее сценический "метод" - через погружение в среду (буковинскую), но не подражание ей, а растворение в ней. Это путь через речевые метамофозы с диалектной солью; через пластическую скульптуру самой Буны как усыхающего раскоряченного вечного дерева на буковинской возвышенности.
Молодая актриса показалась мне одаренной: следишь за ее жизнью в роли Буны - постоянно. Причем следишь за жизнью молодого тела и духа, заточенного в кокон древности. И костюм этот сшит практически без вытачки.
Собственно, все актеры здесь максимально достоверны и честны.
Например, Иван Шаран (Митро) - бесценная фактура для нового украинского кино: типаж из серии "их разыскивает полиция". Талантливая Маричка Штырбулова в роли мальчика Илыка - дополнительный "код" для режиссера, который видит пьесу Веры Маковий еще и как средоточие исключительно женских страстей, как клубок женщин в одной норе.
Из разных, прежде виденных сценических версий "Буны", как раз эта, в "ДАХе", показалась мне наиболее точной, сердечной и проницательной по отношению к автору. Сократив некоторое количество персонажей и сцен, постановщик саму пьесу сделал не только компактнее, но и универсальнее. Подальше от буковинского анекдота, ближе - к притче.
Что они ищут - прошлое, будущее? Чего ругаются, разрываясь- между прошлым и будущим? Мысль режиссера довольно прозрачна: здесь вечный поиск и молитвенника (в сюжете), и божьего слова, и самого Бога.
Именно того, что в реальной жизни от них (и от других) - постоянно ускользает или прячется за закрытыми дверями: "там", где высоким голосом выводит красивые песни разрисованная девушка-судьба.
Дивны дела твои, Господи. После спектакля случайно узнал, что и автор этой пьесы (как и ее герои, собственно) тоже пребывает в поисках Бога. И отправилась она за ним по верному адресу - в монастырь. Что ж, и на сцене и в жизни каждый из нас ищет оптимальную для себя - "комнатную температуру".