Война и мы

полете Гагарина не менее и не более логично, чем в победе СССР над немецко-фашистской Германией 65 лет назад, когда большинства из «гордящихся» еще и на свете-то не было. Для массового сознания – «национального», «патриотического» — нужны «массовые» же поводы для гордости. Особенно, когда в своей жизни особо городиться не получается – то ли нечем, то ли не умеем, то ли не испытываем потребности – нам и Победы с Гагариным достаточно.

Но если есть «национальная гордость», то что делать с «национальным отвращением»? За сданные без боя города и территории, вернее, за сданное и впоследствии уничтоженное мирное население? За голодоморы – независимо от того, были они «геноцидами» или нет? За ГУЛАГ и массовые расстрелы? За уничтоженную церковь? И, главное, за тех, кто это все глотал, с энтузиазмом шагал в ногу и подпевал молодым звонким голосом «Сталин и Мао рядом идут»?

Собственно, для этого, наверное, нам и нужны «великие победы». В качестве терапии: зато индустриализация, зато фашистов побили, зато в космос полетели. И уже как-то не слишком задумываешься за что «за то» — о цене, то есть.

Вот и Великая Отечественная стала чем-то вроде «терапии» в риторике РПЦ: «искуплением», «смыванием кровью» грехов революции, красного террора, чуть ли не отмщением за гонения на церковь. Именно из горнила этой войны, напомню, восстала «новая» РПЦ – в 1943-м, по приказу генералиссимуса. И, наверное, это вот отмщение-искупление вполне неплохо смотрелось бы, если бы после войны не было больше репрессий, тень которых падала и на РПЦ, ставшую к тому времени частью государственной машины.

Методы и клише оказались не слишком новы: солдаты идущие в бой с молитвами вместо вопля «за Родину, за Сталина» (по свидетельствам очевидцев, было что-то в лучшем случае нечленораздельное, а в худшем – сами понимаете, что). Солдаты, прячущие за пазухой крестики – аналог комсомольского билета/партбилета/заявления «Прошу считать меня…» в нагрудном кармане (смех смехом, а деду моему – по его собственным словам – это книжица краснокожая жизнь спасла). А там, глядишь, уже и не отличишь в незримо реющем над этим всем Великого Сталина от Георгия Победоносца. Зачем что-то изобретать, если и так все готово – только акценты сместить да два-три слова изменить?

Вот только в таких конструкциях можно быстро потерять, стереть разницу между «припрятанным на груди» комсомольским билетом и образком. Что уже происходит. Для церкви появление «икон Сталина» пока считается непозволительным радикализмом и официально осуждается. Но общество – как в России, так и частично в Украине — проглотило в этом году образ Сталина как главную «икону» Дня Победы.

Но меня, если честно, больше всего проняло не это. А слова праздничного послания патриарха РПЦ: «Мы знаем, что происходило в народе нашем после кровавых событий начала XX века. Сколько же было неправды, зла и человеческих страданий! Но Господь смыл эту неправду и это зло кровью нашей, кровью отцов наших, как то было не единожды в истории рода человеческого. И потому мы должны проникнуться особым пониманием искупительного значения Великой Отечественной войны – это и есть религиозное понимание». Вот так. Нет вины на пастырях, которые вследствие собственной неправильной политики и миссионерской слабости потеряли свою паству, позволив ей вырасти частично в людоедов, частично в молчащее быдло. Есть «вина народа», который «забыл Бога», осквернил храмы, за что сначала отгреб «небесного возмездия», после чего был прощен и вознагражден.

Вопрос не в том даже «а как еще церковь должна трактовать войну» Вопрос в том, стоит ли ей вообще этим заниматься. Война – это человеческое, слишком человеческое, потому и ужасное такое. Вся эта «гордость» имеет одно страшное последствие. За «героизацией» и тем более «освящением» войны – в любом контексте – стоит ее оправдание через своего рода «необходимость». На днях российская Госдума возмутилась тем, что Европейский суд по правам человека осудил как военного преступника советского партизана, уничтожавшего на территории Латвии мирных жителей. По его версии, это были «пособники фашистов». В частности, была заживо сожжена беременная женщина. Есть ли смысл разбираться в том, была ли лично она «пособницей» и тем более ее нерожденный ребенок? Зверство есть зверство и никакие высокие соображения «борьбы с пособниками фашистов», этого не отменяют. Но это и есть настоящее лицо войны – неважно, какой, чьей и насколько «священной». Она одинакова в любом исполнении, на любой географической широте. Потому что война – это концентрированное зло, и ничто «святое» к ней не лепится. А когда начинают лепить, зло приобретает вид почти привлекательный.

Но потребность участвовать в идеологических проектах, манипуляциях массовым сознанием и, соответственно, мифотворчестве рано или поздно приводит церковь к войне. Хотя бы на уровне риторики – вот как с молодежными лидерами получилось. Церковь не просто имеет отношение к войне – она готова «воевать», вернее, «учить воевать», как «молодых командиров». За души, воевать, ясное дело. Но стоит ли напоминать тем, кто закончил советскую еще школу, что «боровшиеся за мир» не были заинтересованы собственно в мире, а только в «борьбе», т.е. в войне? Так стоит ли «учить воевать» тех, кому сначала следовало бы научиться любить?