Прима forever. Евгения Мирошниченко: «Готова назвать свой театр именем того, кто… поможет материально»

Время бежит сквозь пальцы как вода. И вот июнь, двенадцатое, Мирошниченко, юбилей… Дата значительна. И все же обойдемся без цифр. Хотя певица, собственно, их и не скрывает: ввиду широты душевной и экспрессивности природной. Что такое Евгения Мирошинченко для отечественной музыки и нескольких поколений слушателей-зрителей? Живая легенда — раз. Любимица «верхов» и «низов» вне зависимости от исторических катаклизмов три десятилетия подряд (в 60-е–
70-е–80-е)— это два. Монополистка статуса украинской оперной примы (хотя, к слову, и в период ее царствования процветали Колесник, Забилястая, Стефюк, Туфтина) — это уже три. Она пела при (и для) Сталине(а) — в составе «Трудовых резервов» на сцене Кремля. Она покоряла своим лирико-колоратурным сопрано Хрущева. Была обожаема Щербицким. Кравчук и Кучма безоговорочно привечали ее в своих кабинетах на Банковой. С Ющенко личной аудиенции не было никогда, хотя признается, что очень хотелось бы, поскольку на Лукьяновке строится-реставрируется театр Малая опера (под ее гласным-негласным патронатом) и была бы серьезная тема для разговора о строительстве и духовности. Особых торжеств в связи со знаковым юбилеем великой украинской певицы, кажется, не предвидится — особенно на государственном уровне. А на личном уровне она говорит со свойственной ей же непосредственностью: «Ищу ресторан на семьдесят пять мест под свой день рождения… Приходите… Только не надо нести эти веники за 200 гривен! Один цветок — и двадцать гривен в конверте. Все! Да, не скрываю, мне нужна материальная помощь!»

— Евгения Семеновна, разговор хочется начать не с вашего виртуального театра на Лукьяновке (хотя якобы уже и штат расписан), а с судеб учеников. Вы следите за ними? У кого, на ваш взгляд, карьера складывается лучше, а на кого, по-вашему, режиссерам стоило бы обратить внимание?

— Дайте-ка вспомнить… У меня же, как у китайцев: лучше плохой конспект, чем хорошая память! Не мне вам рассказывать, что в судьбе оперного певца огромную роль играет случай. Как говорят, Его Величество Случай. Нынче судьба и случай благосклонны к Михаилу Дидыку. Он сейчас очень востребован за рубежом — в данный момент находится в Сан-Франциско. Благоволит судьба и к Ольге Пасечник — она выступает в Польше. Благодаря поволжским татарам (это шутка) фортуна улыбается и моей ученице Сусанне Чахоян — она часто выступает в Казани. Но ко многим моим выпускникам судьба могла быть благосклоннее. Будь они больше востребованы у нас в Национальной опере... Куда это годится, если талантливые певицы имеют в три месяца один спектакль, а в остальное время работают где придется! Вот и сейчас консерваторию закончили семь моих учеников. И среди них есть две очень хорошие девочки. И что? Кому они тут нужны? Во время госэкзаменов здесь была Лариса Гергиева вместе со своим знаменитейшим братом Валерием, и она попросила меня, чтобы я представила ей своих воспитанниц. Послушали. Оценили… Теперь, возможно, последует приглашение в Мариинку. Да, больно отпускать. Но Петербург, уверена, даст им больше, чем Киев. Вот так и получается: уезжают лучшие! Потому что здесь петь негде, площадок мало. Малая опера, о которой столько времени говорю, неизвестно когда откроется, потому что все упирается в приоритеты власти, в ее понимание (или непонимание) значения высокого искусства.

— В советское время почти у каждой сестры-республики была как бы своя оперная прима: в Молдавии — Биешу, в России — Образцова, Мирошниченко — в Украине. Как-то так радостно было жить, зная, что есть главные люди и на этом культурном полигоне. Сейчас-то общаетесь с коллегами из бывших республик? Или все растаяло вместе с развалом Союза?

— В то время мы постоянно ездили друг к другу с гастролями. Мы дружили. Не было никакой конкуренции, тем более вражды. С Машей Биешу у нас по-прежнему теплые отношения. Ламара Чкония мне недавно звонила из Испании. А сейчас гастрольная практика изменилась... Вы давно слышали в Киеве лучшие оперные голоса из Казахстана, Узбекистана, Молдавии, Азербайджана? Ну, может, чаще грузины или россияне здесь поют… Поэтому моя единственная на сегодняшний день цель — это создание Малого городского оперного театра.

— Судя по всему, для вас это действительно «больная тема». Даже в юбилейные дни.

— Все уже привыкли к тому, что на чиновничьих постах часто меняются люди. Не спорю, возможно, приходят лучшие. Но ведь и у прежних не все было плохо в работе. И что-то хорошее они затевали. Например, в свое время правильно поняли, что в европейской столице, коей мы вскоре собираемся стать, при наличии Национального оперного театра позарез необходим еще и Малый оперный — репертуарный, стационарный. Требуется дополнительная площадка, где бы раскрылись исполнители, которых мы не слышим годами. Депутатами горсовета единогласно было принято решение о создании такого театра. Но за время, пока примерялись, искали место, произошла естественная смена власти. Понятно, что какие-то проблемы нынешний мэр видит по-своему. Но ведь и работу над объектами такой важности, как Малый оперный театр, я уверена, необходимо продолжать! Хотя, может быть, Леонид Михайлович пока даже и не догадывается о том, что рождается такой коллектив, такой театр... У нас есть перспективный план работы. Есть люди. Но пока нет места. Главным дирижером я попросила стать (и очень рада, что он принял мое предложение) Владимира Федоровича Сиренко, великолепного профессионала, который любит певцов. Я сама с ним очень много раз выступала, и он мне блестяще аккомпанировал. Наши известнейшие архитекторы уже создали три мощных предпроекта преобразования здания клуба трамвайщиков на Лукьяновке. Это прекрасное место. Если в том районе рядом с метро будет музыкальный театр, то и людям от этого будет лучше. Не все же казино да стриптиз-клубы по всей столице!

— Тогда что поэтапно нужно сейчас сделать, чтобы сдвинуть эту «замороженную» историю перестройки с мертвой точки?

— Я должна прийти к мэру. Должна познакомиться с ним… У нас была такая возможность. Нас даже представили друг другу. Но он, кажется, меня не узнал… Или не идентифицировал, что это Мирошниченко? А он, кстати, мой земляк, харьковчанин, и, наверное, захочет поинтересоваться какими-то проблемами.

— А вы не хотите дать этому театру свое имя? Есть же театры Эйфмана, Виктюка, многих других.

— Боже упаси! Я скорее дам ему имя того, кто будет неравнодушен к его рождению и проявит меценатские жесты.

— А если поможет конкретно Черновецкий? Тогда что ж, будет Малая опера имени Черновецкого?

— Ну…

— Полагаете, будущий театр может стать творческим конкурентом Национальной опере?

— Ни в коем случае! У нас же планируется совсем другой репертуар. Много старинной музыки, камерных опер, никогда здесь ранее не звучавших.

— Возможны в перспективе и концертные варианты известных опер?

— Нет. Этот «жанр» я не приемлю и не приветствую. Предпочитаю видеть нормальную сценографию и адекватную режиссерскую работу. Должно быть соблюдение оперных канонов. А в концертном исполнении многое теряется.

— Евгения Семеновна, вы все-таки консерватор. Но ведь и опера не может быть «самозаконсервированной», а, например, экспериментальные опыты оперного режиссера Дмитрия Чернякова в России свидетельствуют скорее об обратном: поиск не всегда вредит, а иногда даже что-то раскрывает в шедевре. Как вы, например, относитесь к постановкам итальянского режиссера Корради уже в нашей опере?

— Совершенно отрицательно отношусь! Классику, в каком бы проявлении она ни звучала, еще никто нигде не упразднял. И академизм никто пока не уничтожил, хотя много желающих.

— Но ведь в Украине уже скоро почти все театры, в том числе и музыкальные, станут «академическими» — а академического-то уровня как не было, так и нет! Чаще на самодеятельность смахивает.

— Если кто-то хочет создавать свой театр, который по эстетике будет граничить со стилем какого-нибудь ночного заведения, пожалуйста… Что кому нравится! Но повторяю: традиции были, есть и должны остаться. Это азбука культуры. Я не виновата, что сегодня столько безграмотных, которые эту азбуку не умеют читать.

— Как слушатель, как педагог, как певица вы что-нибудь принимаете из последних премьер в нашей опере?

— А я могу не отвечать на этот вопрос?

— Можете. Тогда другой вопрос: у вас лично часто возникали мировоззренческие, творческие конфликты с режиссерами? Вы человек эмоциональный, даже немного взрывоопасный.

— Кто? Я? Да я ангелом с ними была! Потому что сразу, с первых же своих шагов на сцене очень хорошо понимала, что от меня хочет режиссер. Я осознавала костяк задачи, который мне преподносили. Одевала эту задачу в одежды сценической выразительности — так, как уже я сама это понимаю. Меня в этом смысле любила Ирина Молостова. И могу только сожалеть, что режиссеров такого уровня не знают и, наверное, уже никогда не узнают наши нынешние вокалисты.

— В вашем репертуаре были Верди, Доницетти, Римский-Корсаков… Какая партия, какой образ вам давался с наибольшими муками?

— Мне в жизни вообще ничего без труда не давалось. Все образы разнятся психологически. А значит, и средства выразительности разные. Я всегда была дотошна в работе. Я же не буду вам во всех подробностях рассказывать о том, как просыпалась ночью, ставила какую-то кастрюлю на голову и вырабатывала походку? Я должна была научиться ходить, как индейцы, — так нужно было для спектакля. И училась.

— В каком оперном образе больше всего «вас самой», то есть личностного начала?

— Это же все как дети... Сколько бы ни было, всех любят одинаково. Среди оригинальных спектаклей у меня была интересная работа над монооперой «Нежность» Виталия Губаренко. Премьера состоялась на сцене Дворца «Украина».Там прекрасно поработал художник по свету. Я была одна в луче... Практически не двинувшись с места. Была лишена мизансцен, и единственное, что у меня оставалось, это голос, руки, выразительность лица. Жаль, что впоследствии мы с композитором не поняли друг друга, и он «посвятил» эту оперу другой певице… Еще безумно любила «Царскую невесту» — потрясающе красивый спектакль. Я все время горевала над судьбой Марфы: ну за что ж ей все это — это горе и эти издевательства русского царя?.. Даже плакать порою хотелось...

— А вас случайно не терзают «муки ревности»: ваша ровесница Монтсеррат Кабалье активно гастролирует по миру, собирает залы и очень неплохие гонорары, а вы вне сцены (уж скоро лет двадцать), а ведь могли бы еще и петь…

— Пожалуй, есть единственная партия, которая бы граничила с состоянием моего возраста — это «Норма» Беллини. Но и это проехали!

— Так вы были на недавнем киевском концерте Кабалье?

— Нет! Знаете, надо уметь вовремя уходить. И что бы там ни было, за то, что я вовремя ушла, готова петь сама себе хвалебную оду. Не все измеряется деньгами. Господь Бог был так милостив ко мне, что подарил еще и дар педагогический. Правда, жестокий дар. У меня учиться тяжело. Я жесткая. Поскольку уверена: только в строгости и в требовательности может состояться ученик.

— Вы много лет преподаете в Национальной музыкальной академии и отмечаете, видимо, как меняются студенты: что происходит с ними сейчас?

— Что происходит? Культура падает! Вот что... Студентов лишают учебных часов по основной специальности, и эти же часы даются на совершенно ненужные, на мой взгляд, предметы. Вместо того чтобы петь, они вынуждены просиживать по два часа на лекциях по какому-то БЖД… Пусть ваши читатели не пугаются — это не спецкурс о железных дорогах, это «безпека життєдіяльності». А вокал только два раза в неделю! И один раз в неделю встреча с концертмейстером! Ну так кем они выходят из консерватории? «Железнодорожниками»? А вокалист должен петь каждый день. Это как тренировка для спортсмена. В свое время у меня были три раза в неделю занятия с педагогом и два раза с концертмейстером. Практически пять раз в неделю студент пел. Естественно, были результаты. И в одном только Большом театре около 80 процентов труппы набиралось из украинских певцов (так почти по всем республикам бывшего Союза). Ведь выпускники нашей консерватории были востребованы всегда.

— А сейчас они уже никому не нужны и не востребованы?

— Нужны… Только поймите, я не против всестороннего образования, просто считаю, что в консерватории должен быть сделан акцент на сугубо музыкальные, творческие ценности и знания. Я за то, чтобы в курс были включены предметы первой необходимости для воспитания молодого певца. А по всем остальным достаточно и обзорной лекции по теме раз или два в семестр. Представляете, прихожу заниматься в класс, а никого нет: все на лекциях по БЖД! А ведь мой педагогический принцип заключается именно в том, чтобы весь класс присутствовал на занятиях и студенты слушали друг друга.

— Может быть, мы еще и о Болонской системе поговорим…

— Якобы с такой же частотой, как сейчас у нас, проходят занятия и в Европе. Но ведь там студенты, которые хотят научиться петь, платят бешеные деньги за частные уроки, и таким образом совершенствуются.

— А у вас все ученики из бедных семей?

— Мои студенты таких финансовых возможностей не имеют. У меня в классе почти все из сел... Говорят (дай Бог, чтобы это были только слухи), что скоро нашу академию вообще передадут Министерству образования. Так те на нас, гляди, еще «навесят» и изучение профессии регулировщика на дорогах.

Состоявшийся музыкант сам восполняет пробелы в своих знаниях. Он читает книги, интересуется всем новым, продолжает самообразовываться. Чего не скажешь о нынешних студентах.

— Так что бы вы о них сказали? Только откровенно…

— К сожалению, потеряны какие-то ценности, даже на уровне приличия в общении друг с другом. У нас «свобода» сейчас порождает такое, что… Что, сами не видите, даже не доходя до консерватории, — пьянство в центре города, хамство, неуважение, беспардонность…

— Может, вы излишне строги? Ведь в разные времена всегда были недовольные молодежью и ее манерами?

— Да не придираюсь я. Но и не позволю зайти в свой класс студентке с обнаженным животом и едва прикрытым бюстом. Попрошу ее пойти пристойно переодеться, а затем на занятия. Ведь куда она пришла: на пляж или в Музыкальную академию?

— Сами-то помните, как одевались в свои студенческие годы? Должно быть, и вас за что-то журили?

— Боже, как я одевалась?! Да я пришла в консерваторию в ремесленной форме! Я с десяти лет училась в Харьковском специальном женском ремесленном училище №5. И меня приняли туда, когда еще шла война. В августе освободили Харьков, а в ноябре я уже была в училище. Мы ремонтировали щиты для подводных лодок. В 1950-м меня забрали в Киев и устроили в швейное училище (сейчас на этом месте фабрика Воронина). В Харькове моим учителем музыки был Зиновий Давыдович Заграничный, а в Киеве — Николай Степанович Лубенский, совершенно потрясающий хормейстер. С 1947 года я уже пела в Москве. Потому что Иосиф Виссарионович очень любил ежегодные смотры художественной самодеятельности «Трудовых резервов» Советского Союза. Меня в эти «резервы» и зачислили…

— А вам самой порой не странно то, что вы когда-то пели для Сталина — и все это уже давняя, страшная эпоха, какая-то «антиреальность»?

— Если знаете, я Сталину ту песню в свои 14 лет пела «задом наперед»… И ничего — прекрасно себя чувствовала! Главное, пою и думаю: «Ой, а что ж это за куплет у меня? Ладно, думаю, спою сначала второй, а затем первый. Кто там этот текст знает?» С другой стороны, могла бы и растеряться, и убежать со сцены, но где бы потом был мой руководитель — на Колыме? И Иосиф Виссарионович сказал бы: «Пачему нэподгтовэнного рэбенка выставили на сцену?» Да, не странно это все… Это просто прошлое. Я и учениц своих сейчас наставляю: выкручивайтесь на сцене — что на языке, то и пойте!

— Если уж начистоту, то ведь и вас когда-то выгоняли из консерватории за неуспеваемость? Разве нет?

— Когда я, поющая девочка из ремесленного училища, приехала в зал консерватории на какой-то правительственный концерт, ректор (тогда это был Алексей Игнатьевич Климов — главный дирижер оперного театра), услышав меня, категорическим образом настоял на том, чтобы я пришла в консерваторию. Потом меня действительно несколько раз исключали. Из-за неуспеваемости, естественно. Предметы, с которыми я «дружила», — это мастерство актера, танцы, гимнастика и, конечно, пение. То есть дисциплины, которые меня и вывели на орбиту. А последнюю точку в моей судьбе поставил председатель Верховного Совета Украины Гречуха. Когда меня в очередной раз выгнали, а я понадобилась для очередного правительственного концерта, меня нашли снова в ремесленном училище, где я сидела и шила, как героиня стихотворения Грабовского…

— «Рученьки терпнуть, злипаються віченьки, Боже, чи довго тягти?»

— Да! Так вот Гречуха вызвал меня, сделал выговор воспитательнице, а затем прочел лекцию: «Почему же ты, Женечка, решила, что голос, которым тебя наградила природа, — твоя собственность? Это собственность народа! Поэтому возвращайся в консерваторию и не дури, а учись! И никто тебе больше и слова не скажет!»

Правда, консерваторию я тогда так и не окончила…

— Что опять стряслось?

— Я фактически прошла только четыре курса, а диплом получила уже будучи народной артисткой. У меня же, ко всему прочему, даже не было школьного аттестата. Когда брали на работу в театр, то никто и не спросил, есть у меня диплом или нет — просто приняли. Потом я уже закончила вечернюю школу завода «Арсенал» на нынешней Лютеранской и отнесла документ в консерваторию. Моя самоуверенность была беспредельной. Пришла в отдел кадров консерватории уже народной артисткой и сказала: «Знаете, я в свое время не получила диплом, потому что у меня не было аттестата зрелости. Вот вам аттестат!» Мне тут же в течение 40 минут выписали диплом. И когда я принесла его в класс к Марии Эдуардовне Донец-Тессейр, та воскликнула: «Боже, какая же ты аферистка! А что, если кому-то в голову придет поднять архивы, а у тебя ни единого экзамена не сдано?!»

— Вас так и не поймали «органы» на той уловке? Не пригвоздили к позорному столбу?

— Нет. Счастье, что я люблю читать. Читаю все подряд — газеты, журналы, книги. Таким образом поднабралась культуры, знаний. А нынешнее поколение — я по своим студентам сужу — вообще ничего не читает!

— О каких приоритетах — художественных, духовных, общекультурных — на ваш взгляд, нужно сегодня напоминать власти в первую очередь? Чтобы это прочитали, услышали те, от кого хоть немного что-то зависит?

— Духовность… Слово-то какое затасканное стало. Бедное слово! Мне его даже жаль. Вокруг него идет элементарная, откровенная спекуляция. И как правило далеко не самыми разумными людьми, которые не способны понять, что же это такое на самом деле — духовность? Конечно, надо все время напоминать им о понятии «культура». Нужно говорить о культурных ценностях, которые должны быть доступны всем, а не только тем, кто может себе позволить дорогие билеты на «эксклюзивные» проекты. Великая музыка зачастую не только достояние отдельной нации, она принадлежит всему миру. У нас богатейшая музыкальная культура, и ее не стыдно представить за рубежом. А что касается языка — то для меня это непростая тема. Да, есть государственный язык — украинский. Его необходимо поддерживать. Но нельзя заставить людей общаться между собой на том или ином языке по указке сверху. Я бы, например, обратила внимание «верхов» на то, чтобы в вузах, школах как можно больше преподавали разных языков — английский, французский, немецкий. Тот же русский, которого все меньше в программах: даже Пушкина с Лермонтовым зачем-то переводят, хотя это, на мой взгляд, не нужно.

— Как у вас нынче складываются отношения с представителями власти? С Леонидом Даниловичем, говорят, вы не только по телефону общались, но часто встречались.

— Как только появлялась необходимость, я всегда была принята. Мне не отказывали.

— А Виктор Андреевич?

— Пока к нему не обращалась напрямую. У президента есть советник по культуре — Владимир Данилович Гришко, и, безусловно, я соблюдаю субординацию. Хотя не сомневаюсь, Виктор Андреевич меня принял бы и выслушал. С другой стороны, я ведь разумный человек, чтобы понимать, какое тяжелое время переживает сейчас государство в целом и президент в частности. По сути своей он хочет только добра и стабильности. Он очень убедителен, если излагает какую-то проблему... Но, к сожалению, ничего, кроме сочувствия, нынешнее положение президента у меня пока не вызывает. Не знаю, кем надо быть, чтобы не понимать его!

— Евгения Семеновна, у вас все-таки помимо певческого таланта есть, видимо, и дар входить в двери высоких кабинетов...

— Как раз такого дара у меня и нет. Мною овладевает страх, что могут не принять…

— А страх, что вас могут не узнать?

— Этого страха у меня уже нет. У меня есть язык. И я всегда смогу сказать, кто я такая. Люди, особенно нынешнее поколение, могут не знать, как я выгляжу внешне… Но имя-то мое наверняка еще не скоро уйдет в небытие?

Из досье «ЗН»

Евгения Семеновна Мирошниченко родилась 12 июня. В селе Радянське Харьковской области. Лирико-колоратурное сопрано. В 1957 году окончила Киевскую консерваторию (у М.Донец-Тессейр). С тех пор вплоть до 1990 года — в Киевском театре оперы и балета им.Т.Шевченко. С 1965 года — народная артистка СССР. Самые знаменитые партии — Виолетта («Травиата» Верди), Лючия («Лючия ди Ламмермур» Доницетти). Сегодня Евгения Семеновна — профессор Национальной музыкальной академии.