Повесть о загубленной жизни, или «Медленно горящие взрывчатые вещества». 125 лет назад был казнен Николай Кибальчич

Первый, самый грубый чертеж к будущему проекту он нацарапал прямо на стене тюремной камеры, кажется, оторванной пуговицей. «Находясь в заключении, за несколько дней до моей смерти я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении.

Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью».

Эти исполненные достоинства слова были написаны в каземате камеры смертников, когда на Семёновском плацу между Загородным проспектом и Обводным каналом уже сколотили эшафот и покрасили в аспидно-черное. Самому автору вскоре повесят на шею доску с надписью «Цареубийца», посадят на высокую позорную колесницу, и пара откормленных жандармских коней отправится к месту казни.

«…Будучи на свободе, я не имел достаточно времени, чтобы разработать свой проект в подробностях и доказать его осуществимость математическими вычислениями».

Чем же таким по горло занят был он на свободе, коль для главного своего дела нашел это время — самые последние дни короткой, что вот-вот оборвётся, жизни длиной в 27 лет? И место: мрачная тюрьма департамента полиции на набережной Фонтанки, 16. А ведь именно оно, то главное дело, навсегда впишет имя Кибальчича в историю мировой космонавтики.

От вольнодумца — к революционеру

Сам он называл себя агентом исполнительного комитета партии «Народная воля», этот малоразговорчивый, вечно сосредоточенный на каких-то своих делах и мыслях бывший студент Медико-хирургической академии с «волчьим билетом».

Николай Иванович Кибальчич родился в заштатном местечке Короп на Черниговщине. Отец его был священником. А поскольку чадам священнослужителей предоставлялась льгота, отдал его в Новгород-Сиверскую духовную семинарию. Но у подростка оказались совсем иные пристрастия, и он добился перевода в гимназию. А после нее укатил в столицу, где был принят в солидное, с хорошей репутацией учебное заведение — Институт инженеров путей сообщения императора Александра I. Однако добиваться серебряного значка инженера-путейца с символами профессии в дубовом венке — топориком и якорем — он не стал. Уволился с третьего курса и перешел в Медико-хирургическую академию. А стать врачом ему уже не дали…

Вакации летом 1875-го студент проводил у брата под Киевом. И имел неосторожность дать почитать одному крестьянину сказку «О четырех братьях». Книжица считалась крамольной, и полиция завела розыскное дело. Откуда, мол, она?

Веревочка вилась долго, уже и вакации закончились, и студент возвернулся в Петербург. Да вот, поди ж ты, довилась. И студент Кибальчич снова отправился в древний Киев, только уже в карете с решетками.

Два года и восемь месяцев он находился в Лукьяновском тюремном замке. Без суда и следствия. Суд состоялся, но в самом конце этого срока. И дал ему за «преступление»… месяц заключения. Вот так. В тюремную камеру, напишет один из исследователей, вошел либерал-вольнодумец, а вышел — революционер.

В столице студент-недоучка перейдет на нелегальное положение. С подложным паспортом на имя Агатескулова. Он сам выйдет на глубоко законспирированную «Народную волю» и предложит свои услуги.

— А что вы умеете? — спросят его.

Зная, что краеугольным программным камнем нелегальной организации революционеров является террор, он ответит без колебаний:

— Могу готовить гремучие смеси. И мины для терактов.

Поначалу поселится Николай неподалеку от своего бывшего путейского института — на Забалканском проспекте, 10, в гостинице «Серапинской». Там он обложится книгами. Все, что сможет раздобыть о взрывчатых веществах. Литературу будет штудировать не только на русском, но и — благо владел — на немецком, французском, английском.

А когда настанет время переходить к практике, т.е. учиться получать нитроглицерин в домашних условиях, Кибальчич переберется в нелегальную динамитную мастерскую. Так он и будет жить — то в мастерских, то в типографиях «Народной воли», поскольку публицистика, яркая, доказательная, станет второй профессией главного техника народовольцев.

На суде конструкции его метательных снарядов и мин будет оценивать военный эксперт генерал Федоров. И признает их совершенными.

Смертный приговор и «царская охота»

В пригороде Санкт-Петербурга Лесном, тогда дачной местности, примыкавшей к Лесному институту и поглощенной теперь городскими многоэтажками, находилась главная конспиративная квартира. Ее с мая 1879 года заговорщики под видом дачников сняли на верхнем этаже деревянного дома с большим балконом. Там же, 26 августа, исполнительный комитет вынес смертный приговор императору Александру II.

В прокламации приговор они обосновывали так:

«Александр II — главный представитель узурпации народного самодержавия, главный столп реакции, главный виновник судебных убийств. 14 казней тяготеют на его совести, сотни замученных и тысячи страдальцев вопиют об отмщении… Если бы Александр II, отказавшись от власти, передал ее всенародному Учредительному собранию, тогда только мы оставили бы в покое Александра II и простили бы ему все его преступления».

И народовольцы открыли настоящую «царскую охоту». Террористы рассуждали так: стоит убить царя — тут же всенародное восстание уничтожит самодержавие и передаст всю власть в стране Учредительному собранию.

Как горько они просчитаются, эти жонглеры бомбами, смело поставившие на кон собственные молодые жизни…

Адские машины
в действии

В царя уже трижды стреляли: Каракозов и Соловьев в Питере, а в Берлине молодой поляк, добивавшийся независимости Польши. Но провидение миловало.

Теперь же исполком «Народной воли» решил пустить в ход бомбы. Устроить осенью 1879 года два покушения на царя на обратной его дороге из Ливадии.

Первая адская машина Кибальчича ждала царский поезд в Александровске (современное Запорожье). Ее удалось незаметно заложить под полотно. Однако при замыкании контактов что-то не сработало в цепи. Поезд царя с наглухо зашторенными окнами, погромыхивая на стыках, пронесся мимо.

Около 10 часов вечера император прибыл в Москву. А через полчаса после того, как он покинул вокзал, прогремел страшной силы взрыв. Он буквально смел с рельсов следующий поезд.

Жертв было много. Царя спасла чистая случайность. Обычно царский поезд шел через полчаса после свитского, с багажом царя, с прислугой. А тут в Харькове выявили неисправность паровоза свиты. Его задержали для ремонта, а царский пропустили вперед.

Под полотном, на глубине двух метров, полиция нашла остатки взрывного устройства. Отсюда 80-метровый подкоп вел к сторожке. Ее снял некто, назвавшийся инженером Сухоруковым. После взрыва его и след простыл.

Когда сыскное начальство доложило эти подробности императору, он воскликнул:

— Что хотят от меня эти негодяи? Почему травят, как дикого зверя?!

Это было только начало.

…С прогулок столяр возвращался с кулечками с провизией, привязанными — по питерской моде — к пуговицам пальто. Дворцовая охрана давно привыкла к обходительному мастеровому, поселившемуся в подвале Зимнего. Тем паче что столяр-ремонтник приударял за дочкой жандарма, приставленного присматривать за мастеровыми, и скоро станет его зятем.

А столяр (это был революционер Степан Халтурин) ходил отнюдь не в Елисеевский гастроном на Невском, а на Большую Подьяческую, 37. Там в 27 квартире народовольцы устроили динамитную мастерскую. Она была так хорошо законспирирована, что полиция узнала о существовании последней лишь через девять месяцев после ее ликвидации.

Здесь денно и нощно колдовали Кибальчич с Исаевым. Вера Фигнер так охарактеризовала эту неразлучную парочку: если Кибальчич был «мыслью», то никогда не унывающий Исаев — «руками». По натуре Кибальчич — кабинетный теоретик. Подать общую техническую идею, просчитать сколько угодно вариантов — это его. А еще был он литератором, печатался в абсолютно легальных, респектабельных журналах «Слово» и «Русское богатство» под псевдонимом Самойлов. Да, собственно, и жил Николай с литературного труда. Исаев — полная противоположность. На лету ловил мысли друга — и тут же воплощал их.

Кстати, соратница Ивановская, с которой Кибальчич (под видом супругов) снимал квартиру на Подольской, 11 для типографии, подметила: когда появлялась Вера, изящная, яркая, волевая женщина, Кибальчич, от которого многими часами и слова не услышишь, оживлялся, сыпал шутками, даже садился к роялю…

А на Подьяческой столяр привязывал к пуговицам в пакетиках не полфунта колбасы на ужин, а динамит. В своей комнатушке высыпал содержимое в объемистый сундук. К февралю там накопилось целых три пуда динамита!

Из разговоров охраны Халтурин уловил: 5 февраля в шесть часов вечера император ждет к обеду племянника, принца Баттенбергского. Пора!

Над подвалом располагалась гауптвахта с дежурившими солдатами Финляндского полка, а над ней на втором этаже — «желтая комната», царская столовая.

В шесть часов с минутами Халтурин поджег фитиль, ведущий к сундуку. Все просчитано: он успел преспокойно пройти через вахту, выйти на площадь. Там его ждал на извозчике Желябов.

— Готово…

Многочисленные часы в Зимнем на разные голоса отзвонили половину часа — и… страшный взрыв потряс стены незыблемой крепости. Трещали балки перекрытий. Звон выбитых стекол сливался с предсмертными криками солдат. Ни в чем не повинные караульные корчились, истекая кровью. Над дворцом взметнулась непроглядная туча дыма.

Александра II снова спасла случайность: он заговорился в кабинете с гостем, и когда прогремел взрыв, в столовой было пусто.

В тот день у тяжело больной императрицы, снедаемой тяжким недугом, случился припадок удушья, взрыва она не слышала. А княжна Долгорукая, проживавшая с тремя незаконнорожденными детьми – Георгием, Ольгой и Екатериной - на третьем этаже Зимнего дворца, в ужасе схватила их и бросилась к императору. Он остановит любимую на пороге.

На похоронах невинно убиенных солдат император горько вздохнет:

— Кажется, мы всё еще на войне. В окопах под Плевной!

Тройной план убийства

А между тем террористы продолжали раскидывать сети.

Выследили: каждое воскресенье царь из Зимнего проезжал по Малой Садовой в Михайловский манеж. На развод караулов.

Значит:

а) сделать минный подкоп и взорвать экипаж царя в момент проезда.

Не удастся:

б) вступают метальщики, расставленные на улице. Их действиями руководит Желябов.

А если и здесь цель не будет достигнута:

в) сам Желябов бросится на царя с кинжалом.

В начале января у входа в сводчатый подвал дома Менгена на Садовой, 8 появилась вывеска: «Склад русских сыров Е.Кобозева».

Содержать «сырную лавку» исполком поручил Богдановичу с по-купечески окладистой рыжей бородой и опытной нелегалке с вятским выговором на «о» Якимовой. И это должно убеждать соседей в купеческом происхождении. В паре с Кибальчичем она ранее содержала динамитные мастерские на Обводном канале и Невском проспекте.

Работали, сменяя друг друга, по двое в смену. Тяжко и только по ночам. За шиворот беспрерывно капала вода. Разогнуться нельзя — до свода подземной галереи меньше метра. Землю во двор не выносили — рядом пост городового. От напряжения даже такой богатырь, как Желябов, сдал: случались и обмороки. Но во второй половине февраля подкоп был готов.

К этому времени Желябов тщательно отобрал метальщиков: молодого поляка, инженера Игнатия Гриневицкого, рабочего Михайлова с лихо закрученными усами да Емельянова. Этот тоже пролетарий: только что из ремесленного училища. Среди них затесался совсем юнец, студент Николай Рысаков 19-ти лет. Рвался в бой едва ли не больше всех.

Главный техник вкупе с Грачевским и Исаевым уже отладили конструкцию своих бомб для метания. На конспиративной квартире на Тележной Кибальчич растолковал метальщикам устройство. А затем вместе с ними практически испытал, взрывая в Парголове, в глухом замшелом бору.

Но 27 февраля, за два дня до покушения, заговорщиков постиг жесточайший удар: арестован Желябов. А он — душа и организатор заговора.

Если бы не сила духа, хладнокровность этой миниатюрной, большелобой аристократки, смертельно опасное покушение не состоялось бы. Без малейших колебаний Софья Перовская приняла на свои хрупкие плечи тяжкую ношу своего возлюбленного. Чтобы довести до конца то, что он задумал. Она настояла: Кибальчич, несмотря на чрезвычайные обстоятельства, ни в коем случае не должен отменять запланированного Андреем. Вместе с метальщиками Николай съездил на следующий день за Смольный монастырь. Там Желябов назначил самое последнее испытание запалов.

По знаку Кибальчича Михайлов швырнул на дорогу метательный снаряд. Его внутренность вместо гремучего студня начинили песчаным балластом. В тишине леса раздался хлопок, — и крышка снаряда послушно отскочила. Значит, заряд сработал!

1 марта, воскресенье. Утро и полдень.

В тот же день совещание исполнительного комитета постановило:

— Завтра!

Но ведь в подкоп не заложена мина, не готовы еще метательные снаряды…

Вечером Исаева направили в лжелавку Кобозева устанавливать в подкопе адскую машину. Ее начинили двумя пудами динамита.

На Вознесенском проспекте ночь напролет горели лампы, пылал камин. Это Кибальчич с Сухановым и Грачевским делали бомбы. К семи утра две были готовы. Перовская унесла их на Тележную, где ее поджидали метальщики. Вскоре Кибальчич доставил утреннюю продукцию — еще два снаряда.

Всех охватило лихорадочное нетерпение. Ведь они вершат для революции поистине историческую работу.

По плану к полудню Рысаков с Емельяновым должны занять позиции на углу Невского и Малой Садовой. Михайлов с Гриневицким — на другом конце улицы.

— В нее не входить! — в который раз предупредила Перовская. — Только если в подкопе взорвется мина. Если же царь не поедет по Садовой, а завернет к сестре, в Михайловский дворец, я выну носовой платочек. Тогда быстренько — на Екатерининский канал!

Император выехал из Зимнего около часу по полудни в прекрасном расположении духа. Только что он одобрил докладную записку, в которой были очерчены проекты реформ, подготовленные министром внутренних дел Михаилом Лорис-Меликовым. Создавались две комиссии, которые должны были разработать реформу Государственного совета. Это был первый, но достаточно смелый и уверенный шаг к конституционной монархии. И, конечно же, он хоронил чаяния революционеров…

— Дело сделано! — возбужденно говорил император княгине Юрьевской перед отъездом в Манеж. — Манифест будет обнародован в газетах в понедельник. Еще 6 июля 1880 года был составлен документ о венчании и Екатерине Долгорукой «присвоили имя княгини Юрьевской с титулом светлейшей». Там же было сказано: «Присвоить тоже имя с тем же титулом нашим детям: сыну нашему Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться…».

Около трех часов пополудни — взрыв

Вынутый Софьей Перовской батистовый носовой платочек отправит историю России в ином направлении.

Это значило: император поехал другой дорогой. Все на Екатерининский канал!

Закрытую карету сопровождала на рысях конная шестерка терских казаков. Позади в одних санях — два полицейских офицера, во вторых — полицеймейстер, полковник Дворжицкий. Кортеж уже показался в конце набережной и быстро приближался.

Когда царская карета поравнялась с длинноволосым молодым человеком со свертком в руках, тот швырнул сверток под копыта рысаков. Грохнул ужасной силы взрыв.

Крики, стоны. В лужах крови два казака… случайный мальчишка с салазками… убитые кони…Со всех перекрестков бежали прохожие. Полицейские чины скрутили бомбиста, пытавшегося скрыться.

Император вышел из кареты:

— Слава Богу, я цел!

— Не слишком ли рано благодарите Бога? — злобно усмехнулся убийца.

И в тот же миг второй неизвестный отделился от перил — и что-то подбросил в воздух. Громыхнул еще более страшный взрыв. Когда облако дыма рассеялось, Александр II был распростерт на мостовой с раздробленными ногами и истекал кровью. Лицо было окровавлено, сквозь изодранную одежду белели кости. В снегу дымились клочья вырванного мяса.

Казаки перетащили кровоточащую ношу в сани полковника Дворжицкого. Кучер огрел рысаков — сани помчались в Зимний дворец.

«В три с половиной часа, — пишет Морис Палеолог, — руки женщины, которую он так любил, закрыли навсегда ему глаза».

Толпа на Дворцовой площади с ужасом наблюдала: над Зимним на флагштоке спускают императорский штандарт. Эпоха царя-реформатора завершилась.

Аресты

Этой же ночью Желябова уведомили на допросе о гибели императора от рук злодеев-бомбистов. По свидетельству жандармского генерала Комарова, тот радостно воскликнул:

— Величайшее благодеяние для освобождения народа свершилось!

Постоянно рискуя головой, они годами жили надеждой: сразу после цареубийства вспыхнет революция, рухнет империя, придет долгожданная свобода. И вот царь убит, а ничегошеньки не настает…

Народовольцам, кто оставался на воле, суждено будет испить и эту горькую чашу — крах всей своей жизни.

В придворном госпитале Конюшенного ведомства умирал Игнатий Гриневицкий, так и не назвав своего имени. Терроризированная столица в ужасе застыла в ожидании новых кровавых терактов всесильного, неуловимого исполнительного комитета. Новый император Александр III («военнопленный революции», по меткому определению Маркса и Энгельса) в животном страхе укрылся в Гатчине за тремя линиями охраны. По наущению своего воспитателя, обер-прокурора Святейшего Синода Константина Победоносцева, монаршей волей, даже не похоронив отца, он отменил его политическое завещание. А ведь именно 1 марта 1881 года Александр II должен был подписать программу реформ, называемую еще «Конституцией Лорис-Меликова».

А Желябов наутро сел в камере писать заявление прокурору Петербургской судебной палаты. Он категорично потребовал, чтобы его, ветерана революции, приобщили к «делу 1 марта». Мол, он, Желябов, многократно покушался на жизнь Александра II и не принял «физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности, — под этим подразумевал свой арест. — Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две».

Да, он руководил этой «царской охотой», словно забыв, что именно Александр II освободил крестьян от крепостного права, а значит, и его самого. Ведь крестьянский сын из Таврии Андрийко Желябов до девяти годков сам ходил в крепостных…

А слабодушный юнец-метальщик Рысаков, едва заслышав о грозящей ему казни, начал «колоться». Как из развязанного мешка, посыпались фамилии, настоящие и фальшивые из поддельных паспортов, адреса явок, конспиративных квартир...

По его наводке полиция прежде всего накрыла квартиру № 5 на Тележной в доме под таким же номером. Там Рысаков 1 марта получил свой метательный снаряд. В квартире взяли ее хозяйку — Гесю Гельфман, а хозяин, Николай Саблин, живым в руки жандармам не дался, предпочел пустить пулю в лоб. В тот же день здесь напоролся на засаду Тимофей Михайлов. Пришел, не зная о провале.

10 марта Софью Перовскую схватили прямо на Невском, вблизи памятника Екатерине II. В тюрьме она сразу же назвалась настоящей фамилией, известной по отцу-губернатору каждому петербуржцу.

А 17 марта очередь дошла и до конструктора снаряда. Кибальчича «по наводке» Рысакова взяли дома — на Лиговском канале, 83. По закону после предъявления обвинительного заключения ему полагалось семь дней для ознакомления с делом. Но тогда он не успевает присоединиться к товарищам! И Кибальчич отказывается от спасительного срока. Как и Желябов, сам полез в петлю…

Чертеж на стене тюремной камеры

Когда он нацарапал на стене камеры платформу и цилиндр с пороховой свечкой, сразу сделалось легче. В ушах перестали назойливо стучать молотки, которыми сколачивали виселицу. Мозг был занят теперь не денным и нощным обдумыванием того, что его ждет, а совсем другим.

Защитник Кибальчича, петербургский адвокат В.Герард оставил красноречивое свидетельство: уже с первой встречи с подзащитным он был поражен. Больше, чем собственная судьба, волновал его воздухоплавательный снаряд. Узник потребовал перо и бумагу. И отныне, пока не загремит ключами надсмотрщик, принося скудную арестантскую пищу, день и ночь будет писать и писать.

Первый лист он озаглавит:

«Проект воздухоплавательного прибора

бывшего студента Института инженеров путей сообщения

Николая Ивановича Кибальчича,

члена русской социально-революционной партии»

«В своих мыслях о воздухоплавательной машине я прежде всего остановился на вопросе, какая сила должна быть употреблена, чтобы привести в движение такую машину… Можно сказать, что сила пара здесь непригодна… Паровая машина громоздка сама по себе и требует много угольного нагревания для приведения в действие… Паровая машина не в состоянии поднять самоё себя в воздух.

Такой силой, по моему мнению, являются медленно горящие взрывчатые вещества».

О, в чем в чем, а уж в этом он знал толк! Когда смешивал кислоты из бутылей, купленные для конспирации в москательных лавках в разных местах города. Когда в тайных динамитных мастерских колдовал над рецептурой гремучего студня.

«В самом деле, при горении взрывчатых веществ образуется более или менее быстро большое количество газов, обладающих в момент образования громадной энергией. Я не помню в точности, какую работу, если выразить ее в килограммометрах, производит воспламенение 1 фунта пороха, но, если не ошибаюсь, 1 фунт пороху, будучи взорван в земле, может выбросить земляную глыбу, весящую 40 пудов. Словом, никакие другие вещества в природе не обладают способностью развивать в короткий промежуток времени столько энергии, как взрывчатые вещества».

Теперь, когда он смежал веки, перед ним не раскачивалась грубая веревочная петля, а яркая струя огня вырывалась из сопла, подымая его устройство ввысь. Он забывался коротким, тяжким сном на нарах, а оно, его воображение, все летело и летело.

«Если мы возьмем фунт зернистого пороха, вспыхивающего при зажигании мгновенно, спрессуем его под большим давлением в форму цилиндра, то увидим, что горение не сразу охватит цилиндр, а будет распространяться довольно медленно от одного конца к другому с определенной скоростью. Скорость распространения горения в прессованном порохе определена из многих опытов и составляет 4 линии в секунду.

На этом свойстве прессованного пороха основано устройство боевых ракет…»

Утром, сетуя, что совсем не остается времени, спешил занести на бумагу придуманное за ночь. Только бы успеть…

«Для установления пороховых свечей, по мере их сгорания, самым подходящим автоматическим приспособлением было бы приспособление, приводимое в движение часовым механизмом вследствие правильности сгорания пороховых свечей.

Представим теперь, что свеча К зажжена. Через очень короткий промежуток времени цилиндр А наполняется горючими газами, часть которых давит на верхнее дно цилиндра, и если это давление превосходит вес цилиндра, платформы и воздухоплавателя, то прибор должен подняться вверх.

Для того чтобы аппарат мог опуститься на землю, нужно вставлять пороховые свечки все меньшего диаметра…

Верна или не верна моя идея, может решить окончательно лишь опыт.

23 марта 1881 г.».

Подумать только: в то время не существовало еще ни самолетов, ни дирижаблей. А государственный преступник, коего вот-вот приговорят к казни, впервые в мировой науке предлагает принцип ракетного полета, вполне применимый для космических путешествий!

Суд

«Кибальчич — вот замечательный ум, необыкновенная выдержка, адская энергия и поразительное спокойствие». Слова эти принадлежат отнюдь не восторженному поклоннику подсудимого Кибальчича, а скорее его врагу — председателю суда (тогда это называлось «первоприсутствующий») Э.Фуксу, которому власти отводили ведущую роль на процессе по «делу 1 марта». С задачей: перед всем миром «поддержать престиж России». «Нелегко это было сделать, — посетует позже первоприсутствующий, — в обстановке, когда подсудимые вели себя независимо и стойко, а представители «избранной» публики, выражая свое верноподданническое усердие, позволяли резкие выкрики в адрес подсудимых».

История знает даже час начала суда: 11.00 утра 26 марта (по ст. стилю) 1881 г. Процесс проходил в помещении Петербургского окружного суда на Литейном. Подсудимые: Желябов, Софья Перовская, Михайлов, Геся Гельфман, Рысаков и он, Николай Кибальчич, главный техник исполнительного комитета партии «Народная воля».

Речь прокурора Муравьева длилась неправдоподобно долго — семь часов (с двумя перерывами). Подсудимые обвинялись в принадлежности к тайному обществу, созданному с целью насильственного свержения самодержавия, в личном участии в гнусном цареубийстве. Стоя под огромным портретом убиенного императора в траурной раме, прокурор витийствовал, пытаясь представить революционеров беспринципной «шайкой заговорщиков», и, как только мог, извращал их взгляды.

Настоящий бой даст ему Андрей Желябов. Он обладал ярким ораторским даром, умел говорить уверенно, смело, язвительно.

А главный техник заявил на суде:

— Это вы меня вынудили делать бомбы! Если бы в России не было самодержавного деспотизма, всю изобретательность, приложенную к созданию метательных снарядов, я применил бы во вполне мирной научной деятельности.

30 марта в 4 часа пополудни был объявлен вердикт суда: всем подсудимым — смертная казнь через повешение.

И Рысакова не спасёт предательство: ему, как и всем, — петля.

Геся Гельфман письменно объявит, что беременна. Врачи подтвердят, и казнь отложат, а позже заменят пожизненным заключением в Петропавловской крепости.

И после смертного приговора Кибальчич подтвердит, что ему дороже, чем собственная судьба: за два дня до казни обращается к Лорис-Меликову с просьбой разрешить ему встречу с членом технического комитета, который рассматривал его проект. Но так никого и не дождётся. Охранка и не собиралась передавать проект на экспертизу. Так Лорис-Меликов повелел:

— Вызовет нежелательные кривотолки!

Проект запечатают в плотный пакет и приобщат к делу. А вытащат из сейфа через 36 лет! Когда в августе 1917 г. Временное правительство возжелает порыться в архивах охранки.

Посему проект гениального предтечи оставался неизвестным тем, кто в мировой науке пойдет по тому же пути — ракетного полета для изучения космического пространства. Напутствуя первую его публикацию в журнале «Былое» в 1918 году, известный специалист в области космонавтики профессор Рынин напишет:

«Насколько мне удалось разобраться в русских и иностранных сочинениях, за Н.И. Кибальчичем должен быть установлен приоритет в идее применения реактивных двигателей к воздухоплаванию, в идее, правда, еще не осуществленной, но в основном дающей заманчивые перспективы в будущем, в особенности, если мечтать о межпланетных сообщениях».

Да, он обогнал время, этот государственный преступник, наш земляк с берегов «зачарованной Десны», которого по праву считают теперь одним из основоположников космонавтики.

* * *

Грустную эту повесть с полным на то основанием можно было бы назвать повестью о загубленной жизни. Об огромном таланте, зря потраченном на политические химеры, а не на нужные человечеству вещи. Повестью о прародителях страшной болезни, которая станет чумой уже нашего, ХХI века, — терроризма.

Бомба Кибальчича убила отнюдь не худшего из самодержцев российских. Его современник, секретарь посольства Франции при дворе Александра II и литератор Мельхиор де Вогюэ говорил о деяниях только что убиенного императора так:

«Он был великим царем и был достоин лучшей судьбы. Вспомните о его реформах. Петр Великий не совершил большего. Тридцать миллионов человек обязаны ему своим освобождением… В устройстве суда он создал равенство перед законом, установил независимость судей, уничтожил телесные наказания, ввел суд присяжных. А ведь он был непосредственным преемником деспотичного Николая І! И, наконец, в самое утро своего последнего дня он работал над преобразованием, которое должно было превзойти все остальные и которое неминуемо вывело бы Россию на путь мирного западноевропейского развития: он хотел дать конституцию. И в этот день революционеры его убили!»

Спустя годы, в девятьсот шестом, старый генерал, приятель знаменитого Тотлебена напечатает в журнале «Былое» воспоминания о процессе над «первомартовцами»:

«Что бы там ни было, что бы они ни совершили, но таких людей нельзя вешать. Кибальчича я бы засадил крепко-накрепко до конца его дней, но при этом предоставил бы ему полную возможность работать над своими изобретениями».