Пока примолкли пушки

В последнее время «ЗН» много писало на тему ливано-израильского конфликта, в том числе представляя точку зрения официальных лиц обеих сторон. На этот раз мы хотим предложить вашему вниманию еще две статьи, не обремененные официозом, а идущие от души и личностного восприятия этой ситуации представителями разных сторон.

Оба взгляда точно передают суть ближневосточного конфликта — отказ понимать и принимать позицию и правду противной стороны...

Безусловно, есть вещи, которые у людей не получаются в принципе. Одна из них — быть справедливым и взвешенным в вопросах, которые задевают лично тебя и причиняют сильную боль. Сама по себе попытка вызывает уважение. А удалась она или нет — судить читателям. В любом случае перед вами — настоящие человеческие документы.

Утром 14 августа на границах Южного Ливана стало тихо. Перемирие, согласно резолюции ООН № 1701, вступило в силу. Боевые действия в Южном Ливане, начатые в ответ на нападение боевиков исламской террористической организации «Хезболла» на патруль Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ) и похищение двух солдат, приостановлены. Похищенные солдаты не возвращены. Так же, как и захваченный в секторе Газа еще один боец ЦАХАЛа. Разоружаться террористы не намерены. Обе стороны обменялись резкими заявлениями. Но на момент написания статьи на границе тишина. И не воют сирены воздушной тревоги и машин скорой помощи на улицах портовой и рабочей Хайфы. Жители севера Израиля, отсидевшие в подвалах почти месяц, вышли на улицы.

Война в эфире

Тель-Авив всегда возникает вдруг. Самолет долго идет в кромешной тьме над морем. А потом, когда уже начинаешь томиться полетной скукой, слева и впереди, посреди глухой ночи возникает зарево.

Пологий вираж — и вот уже под крылом тысячи огней. Сотни тысяч… Береговая черта, набережная Яркон, огни знакомых улиц — Алленби, Дизенгофф, южный Тель-Авив, потом снижение, мягкий толчок — и в распахнутый люк врывается теплый, влажный ночной воздух. Израиль.

Новый, из стекла и стали, терминал в аэропорту им. Бен-Гуриона. Режущий свет прожекторов и неоновые лампы трапов-рукавов.

Сдержанные офицеры полиции на проверке документов:

— Цель вашего приезда? Покажите обратный билет. Проходите.

Суетятся встречающие, гудит аэропорт. Чуть больше, чем обычно, сотрудников службы безопасности в штатском и полицейских. Под потолком бессонные мерцающие телевизоры. На них — говорящие головы, пейзажи Галилеи, танки.

Автомобиль мягко трогается с места и мчит к Тель-Авиву, выхватывая фарами знакомые повороты. Водитель Иосиф оказался родом из Минска. Он молчалив и все время слушает армейское радио. У него сын в Южном Ливане. Офицер. И отец каждую минуту ждет. Как и весь Израиль.

Война металлически ощутимо висит в воздухе. Меньше открытых кафе. Больше солдат в форме — немолодых, зрелых мужчин. Чаще мелькают машины с армейскими номерами.

Утро в Тель-Авиве начинается с влажной духоты и резкого телефонного звонка — на севере опять обстрел. Снова раненые и убитые.

При попытке поговорить с офицерами боевых частей чаще всего в ответ раздается поток мата. Колоритного и злого. Солдат сейчас лучше не трогать. Впрочем, если офицер выматерится, то можно задать ему пару вопросов. Чаще всего в приватных беседах они жалеют о том, что нужно беречь мирное население.

Серен (капитан) Ави поясняет: «Мирное население — это такой эвфемизм, придуманный специально для зарубежных СМИ». Дело в том, что в Южном Ливане, откуда израильтяне ушли шесть лет назад по пресловутой формуле «Мир в обмен на территории», мирного населения сегодня практически нет. «Хезболла» вросла в плоть и кровь Южного Ливана — и почти каждый житель этой шиитской части страны если не состоит сам в одном из подразделений, то там его брат, отец или даже мать.

Сегодня каждый дом Южного Ливана превращен в крепость. Склады боеприпасов находят где угодно — в сараях, в мечетях, в подвалах жилых домов. В каждом доме — склад ракет, зарядов к российскому РПГ или иных боеприпасов. Каждый дом — огневая точка и гараж для пусковой ракетной установки. Чаще всего это советская система залпового огня вроде «Града» — именно их снаряды зовут «Катюшами». Радиус действия такой установки — чуть больше 40 км. В аккурат долетает до Хайфы.

В те три-четыре минуты, что летит ракета (ее успевают засечь и за минуту), вполне можно успеть спуститься в убежище или добежать до ближайшего, если сирена застала на улице. Посты оповещения работают четко. Информация о запусках поступает с беспилотных самолетов или выдвинутых к самой границе наблюдательных пунктов и передается почти сразу же на аэродромы либо барражирующим самолетам или вертолетам. Там в готовности номер один в кабинах сидят летчики. Подлетное время F16 невелико, и все чаще пусковая установка не успевает «доехать до гаража». А «гараж» даже не пристроен к жилому дому, а находится прямо в нем. И из такого дома «хезболлоны» иногда просто не выпускают «мирных» жителей. Эта тактика хорошо знакома — из-за спин женщин и детей обычно стреляли немцы во время той войны. Сегодня ее применяют боевики «Хезболлы». Отсюда — жертвы. И отсюда же — многочисленные фальшивки. Дело в том, что чаще всего количество жертв израильских атак сильно преувеличено. Например, мир содрогнулся после трагедии в Кане. Напомню, что, по официальным данным, представленным ливанской стороной, в результате бомбежек этого города погибли по меньшей мере 60 человек, в том числе 34 ребенка.

Но тогда же мир увидел вранье. Первый крупный скандал, вызванный фальсификацией фотографий из Ливана, возник 31 июля 2006 года. На сайте Reuters были вывешены шокирующие фотографии из ливанской деревни Кана. Итак, дом взорвался и рухнул спустя несколько часов после атаки израильских самолетов, а старые трупы выдавались за новые. На самом деле число погибших оказалось, мягко говоря, несколько преувеличенным. Нередко на новостных сайтах появлялись явно поддельные фотографии разрушенных домов в Бейруте, часто за новые повреждения выдавались руины чуть ли не 20-летней давности.

Фотографы Роберт Норт и Чарльз Джонсон и другие блоггеры (люди, ведущие в Интернете дневники) разоблачили на своих сайтах целую серию подобных подделок. В ходе этой войны агентство Reuters под давлением блоггеров впервые вынуждено было снять с сайта более 900 фотографий Андана Хаджа.

Война на земле

Но за годы затишья боевики научились очень многому, а не только вести пропагандистскую войну.

Поэтому ЦАХАЛ не просто зачищал территорию. Все солдаты и офицеры, побывавшие в боях, единодушны: «Нам противостоит не просто сброд. Это прекрасно обученные и вооруженные солдаты, мастерски владеющие оружием и тактикой ближнего боя. В их почерке видна школа КСИРов — «Корпуса стражей исламской революции» из Ирана». Все чаще действия бойцов ЦАХАЛа наталкиваются на упорное и умелое сопротивление. Новые российские гранатометы РПГ-29 тандемными боеприпасами пробивают броню израильских танков «Меркава» — и гибнут танкисты.

Тем, кто не воевал, трудно себе представить, что это такое — получить повестку по форме «Цав-шмоне» («армейская-восемь») и прибыть в часть. Для тысяч резервистов война начинается со звонка по телефону: «Страну не покидайте, будьте в зоне досягаемости».

А дальше — ты солдат. Как рассказал мне Йони Гринберг, солдаты — это не только боевые единицы. Это люди. Каждому хочется жить. И каждый думает: «Это не должно случиться со мной, ничего не будет, это все не по-настоящему, нет, со мной этого просто не случится». И думают о том, что неплохо было бы, допустим, сходить в кино по возвращении... И все понимают, что надо, но есть такое чувство — дома-то ждут...

Война — это не сплошные герои, дым и всполохи от ярких разрывов, когда над головой реют флаги и все идут стройными рядами. Война — это запах тел вперемешку с затхлой сырой химией спальников, подмышки, разящие резким потом сквозь слой дезодоранта из «шекема» (военторга); это мятая форма с прилипшими к мокрой заднице кусками глины, тяжеленные ботинки, носки и липкая футболка. Это жирный от маскировки, пота и грязи лоб и небритые щеки. Это шум и неразбериха. Или все по порядку — отточенные согласованные движения, но в том окне был их снайпер. А окно — в мечети, и ты не можешь развернуть орудие, потому что пресловутая политкорректность вяжет по рукам и ногам.

Для танкистов война — это когда едешь, трясясь на ухабах, и не думаешь, а если думаешь, то представляешь, чувствуешь сначала, что вот сейчас оттуда сбоку вылетит снаряд и выбьет наружу твои мозги и вывернет внутренности. Или пальнет по соседу. Оросит чем-то липким мутную матовую краску поверх брони, но все можно будет вытереть тряпкой. И при этом совершенно дурацкие мысли, вроде «выключен ли свет в ванной? А что это там движется на дороге?!»

А потом все переживания уходят в никуда — ты на месте. Ты занят своим делом, у тебя есть то, что ты должен выполнить, — и вернуться. Все переживания потом. Или уже прошли, а сейчас некогда — есть работа. Она тяжелая и очень опасная. И все так относительно. Вроде бы тихо, но где-то стреляют. Кто-то погиб, а где-то недалеко в каком-нибудь доме смотрят ТВ. Это было страшно — смотреть новости и узнавать своих близких в списках потерь.

Обстрел территорий продолжался. Практически все леса на севере страны, в том числе посаженные 50 и более лет назад, выгорели — когда ракеты попадали не в дома, они все равно приносили огонь и смерть. Погибали зеленые легкие севера страны, выращенные первыми поселенцами. Выгорело, по данным земельного фонда Израиля («Керен Каемет»), более 12 тысяч дунамов лесных посадок и около 750 тысяч деревьев.

Засечь и уничтожить все установки для пуска ракет было практически невозможно. Для этого пришлось бы превратить в лунный пейзаж весь Южный Ливан. Потери среди солдат объясняются одной страшной истиной. В условиях укрепрайона, в который был превращен весь юг страны, умоется кровью любая армия — будь то РККА при прорыве линии Маннергейма зимой 1939—1940 гг. или вермахт под Курском летом 1943-го. Чем дольше все это тянулось, тем больше израильтян понимали, что ни за месяц, ни за два это не кончится.

Но самое страшное, что запомнилось в Израиле, — это не вой сирен, не раненые в хайфской больнице Рамбам, не пожары в Хайфе на Адаре (тихий район в нижнем городе), не лагерь беженцев на пляже и даже не осколки ракет и шарики в запекшейся крови.

Самое страшное — это понимание того, что все происходящее — пролог. И перемирие — только перемирие, а не мир.

Мне многие задавали один и тот же вопрос: «Когда же Запад поймет, что он делает?!».

Беда в том, что западный мир не поймет ничего. И даже когда исламисты будут гадить на улицах западноевропейских городов — тоже. Они уже там — Европа, по сути, давно стала мусульманской вотчиной. Я помню Марсель во Франции еще десять лет назад и сейчас. Уже не раз выходили патрули исламистов на улицы того же Антверпена в Бельгии. Когда я спросил полицейских: «Что происходит?», то внятного ответа не получил.

Сегодня западный мир столкнулся с самой агрессивной за последние века волной насилия. Вспомните школьную классику, рассказ учительницы об истории средних веков: «Если в книгах то, что в Коране, — они не нужны, если не то — они тем более не нужны!». В качестве свежего примера воздействия на мировую культуру радикальных исламистов можно привести разрушение талибами статуй Будды в Афганистане.

Поэтому сегодня речь идет о большой войне. О той, которую многие упорно не хотят видеть. Но она от этого не становится дальше. О ней, о новой большой войне во славу Аллаха сегодня говорят официальные вожди Ирана. О ней твердит объявивший о победе лидер «Хезболлы» Насралла. Об этой войне кричат на митингах исламские радикалы. В своих обращениях к пастве муллы называют эту войну всеобщей. И поэтому сотни сожженных машин в предместьях Парижа и взрывы в Мадриде, Лондоне, Москве, Египте — звенья одной цепи.

Единой цепи, на которой подвешен весь наш хрупкий мир.

И часы уже бьют…