От кареглазых медвежат до темных теней детского суицида

Они не переживают экзистенциальных кризисов, не отслеживают нейрохимические механизмы деятельности своей нервной системы и сживаются с пониманием собственной психологической уязвимости. И хотя большинство из них склонно выражать свои негативные переживания через ревущий, как тысяча чертей, бушующий ураган эмоций, в целом они чрезвычайно простые и жизнерадостные существа. Их сознание, считаем мы, взрослые, наполнен лишь силуэтами плюшевых зайцев, деталями заводных гусениц со смешными мохнатыми рожками и пятисантиметровыми истребителями с надписью «та-та-та!» на борту. Возможно, именно из-за наличия такого милого хаоса нам, взрослым, никогда не хочется вспоминать о существовании того страшного явления, за которое в средневековой Европе сначала протягивали по улице лицом вниз, а затем, вбив в грудь осиновый кол, закапывали на перекрестке. Мы говорим о суициде, точнее, об одной из самых трагических его форм — детском самоубийстве, заслышав о котором одни закрывают уши, другие — захлопывают глаза, а третьи опечатывают свои рты надежным сургучом из молчания и забытья. Перед лицом этой беды мы действительно превращаемся в тех обезьян, каждая из которых боится, каждая из которых желает не знать.

Ежегодно в нашей стране не один и не два ребенка от 7 до 14 лет (сегодня мы будем говорить именно об этом возрасте) совершают попытку самоубийства, однако официальная статистика о степени распространенности этого явления предпочитает не знать. Впрочем, даже подкрученный циферблат статистики не так страшен, как осознание того, что перед лицом детского суицида мы, взрослые, практически бессильны: у каждого второго маленького суицидента отсутствует так называемый пресуицидальный синдром — психологический симптомокомплекс, сопутствующий периоду формирования суицидального поведения. Иными словами, решение о смерти рождается в детской голове почти молниеносно, и времени на обдумывание ситуации или сопоставление фактов у его родных уже нет.

Несмотря на существование сегодня множества теорий и научных гипотез о причинах суицидальных актов, ни один психиатр и ни один суицидолог не скажут вам, что именно стоит за этим страшным феноменом и куда уходят его корни. Детей нельзя отнести ни к одному параграфу суицидологии — науки, изучающей теоретический и практический аспекты аутоагрессивной (суицидальной) активности человека, потому что изначально они были и есть источником жизнерадостности и чистоты. Им не присущи те дикие, полные мрака и отчаяния состояния, которые очень часто движут и управляют взрослыми людьми. Никто из них даже не думает порабощать свое сознание той «эстетической аурой самоубийства», о существовании которой уже более десяти лет спорят ученые-суицидологи и которую некоторые из них считают превалирующей в состоянии любого суицидента. Но все же они совершают «это».

Чтобы снять стресс, избавиться от психотравмы, ребенок прибегает к разным, но одинаково страшным средствам: веревке, высоте, отравляющим веществам. Причем, говорят специалисты, уровень предумышленности самоповреждающих действий растет с увеличением возраста ребенка. Уже не одно поколение психиатров знает о том, что любой случай, в котором человек старше 6 лет как бы «провоцирует» свою смерть, — далеко не трагическая случайность. Особенно это характерно для детских отравлений. «Случайные» передозировки крайне редки среди детей, поэтому даже если впоследствии малыш будет утверждать, что просто хотел поиграть в «лекаря-врача» и потому воспользовался содержимым домашней аптечки для собственного лечения, — верить ему нельзя. Потому что, согласно статистике, детские самоубийства очень редко были следствием какой-то захватывающей игры.

Даже если психиатры не находят у маленького суицидента психического расстройства и в его семье «все как всегда» — это не означает, что у него не может быть никаких причин для совершения акта sui caedo.

Горькая статистика

По данным психиатров, среди детей 7 — 14 лет наибольшее число суицидов совершают мальчики, так как их психика в этом возрасте довольно хрупка и сильнее, чем у девочек, подвержена психотравмам. Если говорить о формах суицида, то медикаменты чаще всего избираются девочками, тогда как мальчики предпочитают (если это слово уместно в подобной статье) расставаться с жизнью «посредством веревки».

Множество исследователей считают, что большая часть детей, совершивших суицидальную попытку или суицид, были психически здоровыми и не имели даже эмоциональных нарушений. (Академик Павлов также напрочь отбрасывал мысль о том, что каждый из совершивших суицидальное действие непременно был душевнобольным. Этот поступок он всегда объяснял отсутствием у суицидента так называемого рефлекса цели.)

Также было установлено, что покончившие или пытавшиеся покончить с собой дети имели более высокий коэффициент умственных способностей по сравнению со своими сверстниками. И, что самое главное, 78% суицидентов принадлежали к внешне благополучным семьям со средним и выше среднего достатком. Не знаю, как прокомментировать следующий факт и возможен ли комментарий вообще, но среди беспризорных детей к суициду, несмотря на всю трагичность их существования, прибегает лишь каждый десятый ребенок (что, конечно, тоже немало, однако вполне объяснимо и с социальной, и с психологической стороны).

Однако существующая статистика детских суицидов по каждой из украинских областей, Киеву и по Украине в целом — это лишь «доказанные» цифры. Для выявления реального числа осуществленных детьми суицидальных действий существует ряд следующих «но»: во-первых, самоубийства, особенно детские, из-за отсутствия веских доказательств часто квалифицируются как несчастные случаи; во-вторых, отсутствию этих самых доказательств иногда «помогают» родители, не желающие разглашения подробностей и без того страшной трагедии; в-третьих, при отсутствии осложнений после осуществления попытки самоубийства детский суицид часто нигде не фиксируется.

Именно поэтому сегодняшнее среднеарифметическое число детских смертей превышает семь, а не семнадцать десятков. Год за годом украинские дети продолжают уходить из жизни, и этому, к сожалению, пока никак помешать нельзя.

Суицидогенная семья

Детское самоубийство — всегда трагедия для всех — близких и чужих. Но по родным ушедшего ребенка она бьет так, что многие из них теряют желание жить. Пропасть, разверзшаяся перед ними, поглощает все мысли и чувства. Сравнивая и наблюдая, анализируя и сопоставляя, психологи пришли к выводу, что травма, полученная близкими суицидента, вполне может стать причиной новой трагедии. Поэтому мировая психиатрия уже давно говорит о необходимости оказания психотерапевтической помощи ближайшему окружению суицидента. К большому сожалению, на практике мало кто из врачей уделяет этому вопросу должное внимание. Возможно, именно из-за столь грубой невнимательности и родилось понятие той самой «суицидогенной семьи», которая в истории науки о душе уже давно стала предметом многочисленных исследований.

Говорят, суицид на страницах семейной истории действительно может стать провокативной моделью для последующих «родственных» самоубийств. Почему? Теория врожденной предрасположенности к суициду, которой придерживались многие именитые медики, психиатры, биологи и психологи, не только жива, но и успешно развивается. Ее автор — французский исследователь и социолог Фалрет утверждал, что суицидальная наследственность действительно существует и выражается не только в склонности членов семьи к самоубийству, но и в определенных чертах характера и даже в таких типах реакций, как страстность, чрезмерная раздражительность, нетипичный образ жизни, периодическая мрачность расположения духа, завышенная самооценка, нетерпимость и т. д. Факт биологической основы суицидального поведения можно считать доказанным: ученые пришли к выводу, что в процесс формирования суицидальной активности включены серотонинергическая, донаминергическая, опиатная и нейротрансмитгерная системы и что существенное понижение уровня серотонина в человеческой крови напрямую связано с чувством безнадежности и последующим развитием суицида.

Критическая глубина вопроса

За последние годы общая психиатрия совершила значительный рывок в понимании хрупкости детского мира и разграничила все факторы, влияющие на него. Сегодня едва ли не каждый второй психиатр может дать четкую и исчерпывающую характеристику возрастных особенностей суицидального поведения.

Основной причиной, побуждающей детей к столь страшному шагу, является семья, члены которой не всегда понимают колоссальную важность своей роли или имеют довольно специфическое представление о «правильном» воспитательном процессе. Ниже мы приводим фрагмент из чрезвычайно интересного доклада суицидолога — госпожи Вроно, которая уже более двадцати лет работает в области детско-подростковой суицидологии и которая в мае 1998 года представляла итоги своей работы на десятом Всемирном конгрессе по семейной психотерапии в Дюссельдорфе: «Дети уверены в том, что смерть имеет начало и конец. В их представлении смерть — это или другой вид существования, или длительное отсутствие, или даже тяжелая болезнь. Они убеждены, что, совершив суицидальную попытку, умрут, но умрут «не до конца». При помощи смерти они стремятся избежать невыносимой жизненной ситуации или избавиться от страха приближающегося за проступок наказания. После «окончания смерти» дети надеются начать новую жизнь без конфликтов с теми, кому был адресован их суицид как последний аргумент, как крик о помощи. Чаще всего речь здесь идет о родителях. Совершая попытку суицида, дети надеются на то, что смогут этим поступком вынудить их измениться и что «она», смерть, поможет восстановить мир и понимание в семье, и когда «она» закончится, то можно будет по-настоящему счастливо жить в своей семье. Семилетний мальчик после попытки повешения говорил, что решил умереть из-за того, что мать угрожала ему приютом за плохое поведение. Он исчерпал все аргументы: кричал, плакал, просил — не помогало, после каждого нового проступка она продолжала грозить наказанием. И для того «чтобы она поняла», он решил повеситься. «Буду висеть и смотреть, как она убивается, а потом все у нас будет хорошо». — «Когда потом?» — спросили его. — «Потом, когда смерть пройдет».

Каждый ребенок живет по принципу «здесь и сейчас» и искренне верит в то, что если его наказывают и отвергают сегодня, значит, то же самое будет происходить с ним и завтра, и всегда. Дети очень непосредственны, но мыслят конкретно, поэтому те удивительные «фигуры речи» и крепкие словесные обороты, которые в порыве злости могут слететь с нежных родительских губ, они всегда склонны воспринимать буквально. Одно слово цепляется за другое, второе за третье, третье за предыдущее, и ребенок уже не вспомнит о кареглазых медвежатах, подаренных ему на Рождество. Конечно, редкие родительские выпады не могут стать основой для развития у ребенка суицидального потенциала, но если внутрисемейная ситуация действительно сложна и изобилует подобными вещами, то вполне возможно, что в один прекрасный день дитя не выдержит напряжения и тихо уйдет. И кто-то чужой потом начнет свою привычную работу — будет проводить посмертный анализ обстоятельств, предшествующих и сопутствующих самоубийству: изучать биографию, воспроизводить события последних дней, проводить опрос родственников, анализировать посмертные записки...

По мнению вышеупомянутой госпожи Вроно, ключевой фигурой суицидальных действий ребенка всегда является его мать, которая, внеся элементы дисгармонии в их отношения, может сильно ранить малыша. Отдельные суицидологи убеждены в том, что тема «мать суицидента» не менее глубока и интересна, чем мир или мировосприятие его самого, так как в большинстве случаев именно она выступает первопричиной развития суицидального потенциала.

Госпитализация

Если попытка суицида не удалась и ребенок благополучно избежал физических повреждений, его родители, на свой страх и риск, могут либо обратиться к частному психологу, либо пойти «на сделку с совестью» и госпитализировать ребенка в психиатрическую больницу. По иронии, последнюю выбирают лишь в самом крайнем случае, когда деться уже действительно некуда. Чтобы узнать о дальнейшей судьбе суицидальных детей и особенностях их ведения в психиатрической клинике, «ЗН» обратилось к Ольге Ремовне Гуленко — заведующей 11-м детским отделением Киевской городской клинической психоневрологической больницы №1:

— Для детей нашего контингента (от 3 до 12 лет) суицидальная попытка — явление действительно достаточно редкое. В 2004—2005 годах у нас лежало четверо детей. Одна из них — девочка одиннадцати лет, поступившая к нам вследствие чрезвычайно сложной семейной ситуации: при разводе родителей ее оставили отцу, но ребенок не хотел жить без родной матери. Новая школа и новый коллектив еще больше усугубили ситуацию, и 1 сентября у нее возникло психологическое возбуждение — она страшно металась, пыталась выброситься из окна. Этот случай беспокоил нас плохой перспективой — отец настаивал, чтобы дочь, согласно решению опекунского совета, находилась с ним. Но мы, видя у девочки ярко выраженную депрессивную симптоматику, решили направить в опекунский совет соответствующее письмо. Не знаю, как разрешился этот конфликт, но больше эта девочка к нам не поступала.

Следующий случай также был связан с проблемами в семье: мама рассталась с отцом восьмилетней девочки и вскоре вышла замуж за другого. До появления нового папы малышка спала с мамой. Все это привело к тому, что однажды ночью у ребенка случилось психомоторное возбуждение, девочка бросилась на окно. Слава Богу, ее вовремя остановили. Подобная реакция была спровоцирована трудностями адаптации к новой семейной обстановке, поэтому нам, помимо медикаментозной терапии, пришлось подключать психологов, которые работали и с родителями, и с девочкой.

В третьем случае мальчик захотел проверить, сможет ли он спуститься с девятого этажа при помощи зонтика. Подобный интерес возник у ребенка не вдруг. В младшем возрасте он также любил проделывать подобные эксперименты и прыгал с крыш каких-то низеньких построек, сарайчиков. Его тоже вовремя остановили. Еще один ребенок, имея органическое поражение головного мозга, чрезвычайно заинтересовался вопросами загробной жизни и, к несчастью, оказался очень внушаем: после красочного рассказа сверстников об отделении души от тела согласился на повешение. Этого десятилетнего мальчика успели снять с петли, однако к его проблемам добавилась еще и органическая симптоматика, так как легкую асфиксию он все же успел перенести.

Все эти дети не имели психических заболеваний и были выписаны под наблюдение участкового психиатра.

— Как происходит процесс госпитализации детей и сколько в среднем они пребывают у вас?

— Согласно закону о психиатрической помощи, ребенка можно госпитализировать в том случае, если его родители дают письменное согласие на это. Средний срок пребывания таких детей у нас — полтора месяца, но мы никогда не выписываем их сразу. В большинстве случаев сначала отпускаем в короткий лечебный отпуск: смотрим, как проходит адаптация к семейной обстановке. Если все благополучно — удлиняем его. Перед выпиской ребенка с суицидальными тенденциями мы должны быть уверены в том, что выписываем пациента с явным улучшением и без какой-либо угрозы для его жизни.

Однако есть такие дети, которым психологическая коррекция необходима постоянно. Психиатры по месту жительства есть, а вот с психологами туговато. Сегодня множество детей имеют признаки ярко выраженной агрессии, и с ними должен работать не психиатр, а психолог.

— Ольга Ремовна, а если родители не желают видеть в поступке своего ребенка суицид и отказываются отправлять его на лечение, что тогда?

— Теоретически, если бы родители отказались от госпитализации, но психиатр увидел бы, что угроза для жизни ребенка действительно есть, тогда этот вопрос решался бы уже через соответствующие органы попечительства, которые, согласно закону о психиатрической помощи, имеют полное право определить ребенка на лечение без родительского согласия. Однако во всех известных мне случаях родители шли навстречу врачам.

— Как и чем наша психиатрия лечит сегодня детей, пытавшихся совершить суицидальный акт?

— Все дети, поступавшие к нам с суицидальной попыткой, не нуждались в реанимационных мероприятиях. Поэтому основой их лечения были антидепрессанты, витаминотерапия, психологическая работа, препараты по уменьшению тревог. Иногда приходится прибегать к транквилизаторам, но их использование сводится к минимуму: средний курс рассчитан на десять дней.

— Насколько я знаю, чем младше ребенок, тем сложнее доказать наличие попытки суицида. Если у милиции нет никаких улик, а родители видят только несчастный случай, что тогда?

— Тогда необходима серьезная разъяснительная работа. Именно поэтому сегодня мы стараемся «не закрываться» перед окружающими. Если раньше больница Павлова ассоциировалась со страшным местом, в которое отправляли только тогда, когда уже не было другого выхода, то сейчас контингент наших детей очень поменялся. Лично я стараюсь не делать секретов из того, что происходит в отделении и как оно работает. Конечно, нас продолжают спрашивать о том, проводим ли мы эксперименты на детях, ведь кто-то где-то что-то такое слышал. И когда мне такое говорят, я всегда принимаюсь за разъяснения… Главное — не упустить время, потому что когда оно упущено, разобраться в причинах и следствиях уже крайне трудно.

— Ольга Ремовна, существует ли, на ваш взгляд, необходимость проведения анкетирования среди украинских школьников для выявления предрасположенности к суициду?

— Мне кажется, подобный шаг был бы хорошей профилактикой в вопросе предупреждения детских трагедий, потому что в анкете даже по ответам на непрямые вопросы можно увидеть тенденции развития ребенка и в какой-то мере даже определить его конституционный фон. На мой взгляд, в подобных профилактических мерах была бы заинтересована и наша милиция. Иногда мы, психиатры, не видим у детей никакого негатива, в то время как психологи по рисункам доказывают нам, что какое-то нарушение точно есть. Мы начинаем присматриваться, работать над этим вопросом и вскоре понимаем, что они действительно не ошиблись в своих предположениях.

Причины суицидального поведения очень сложны. Их можно искать в биологических, генетических, социальных и психологических сферах нашей жизни. Исследования, конечно, есть, но единого системного подхода к одной из самых страшных проблем человечества у нас как не было, так до сих пор и нет.

Но что бы ни говорили теоретики, детям с суицидальными наклонностями, так же, как и их близким, необходимо помогать: физически, психологически, социально и, конечно же, информационно. В целях профилактики суицидального поведения необходимо проводить не только закрытые медицинские семинары, но и такие информационно-обучающие мероприятия, которые были бы направлены на распространение знаний об особенностях формирования суицидального поведения, о его протекании у взрослых и детей, о работе различных суицидологических служб и т. д. Пока что украинская психиатрия ничем таким похвастать не может — огромный «табуированный» замок до сих пор висит на ее желтых дверях.