НИКОЛАЙ КОЛЕССА: «САМОЕ ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ — НЕ ОШИБИТЬСЯ В ВЫБОРЕ СУДЬБЫ, ВОВРЕМЯ ПРИСЛУШАТЬСЯ К СЕБЕ...»

Так уж совпало, что, сама того не зная, я напросилась на встречу с одним из самых уважаемых граждан Львова, корифеем украинской музыкальной культуры Николаем Филаретовичем Колессой буквально в канун его дня рождения. 6 декабря 2000 года этому удивительному человеку, немало повидавшему на своем веку, исполнилось 97 лет.

У меня были опасения, что в столь преклонном возрасте Николай Филаретович может отказаться от интервью. И это было бы понятно. Но когда я накануне позвонила и спросила, могу ли встретиться с композитором, женский голос тут же ответил: «Сейчас он подойдет к телефону». И это обнадеживало. Николай Филаретович, выяснив только, из какой газеты корреспондент, согласился на разговор, попросив перед встречей все-таки перезвонить — что-то может помешать, и я зря потеряю время.

Но ничто, к счастью, не помешало. И вот я стою у подъезда старинного четырехэтажного дома по улице Конопницкой. Здесь тихо, уютно, нет большого транспортного потока. В этом доме и в этой квартире на втором этаже (как потом рассказывал Николай Филаретович) он прожил более 50 лет. Дверь тоже открыл сам хозяин. Конечно же, такие квартиры бывают только у людей творческих. Картины, скульптуры и бюсты, фотографии и другие реликвии с памятными и дорогими сердцу надписями, а посередине, ближе к стене, рояль. Все скромно, даже очень. И отношение Николая Филаретовича, учтивейшего человека, располагает к разговору. Он не кичится своей известностью, а с большим желанием и уважением к собеседнику говорит то, что, быть может, рассказывал за свою жизнь сотни раз. Память у него сохранилась для такого возраста отличная: последовательность событий помнит отменно, даже названия улиц, которые при его жизни переименовывались не раз, не говоря уже о том, что было связано с музыкой.

С простых житейских вопросов и начался наш разговор.

— Вам можно только позавидовать, Николай Филаретович, что за плечами такая жизнь...

— Это не так уж и весело...

— Ну, почему? Даже в таком преклонном возрасте вы еще находите силы и желание участвовать в общественной жизни, вас можно видеть в опере, филармонии...

— Да, и сейчас меня тянет к людям, хочу быть ближе к ним. Концерты стараюсь посещать, ведь нужно иметь контакты с нынешним миром, с тем, чем мы живем сегодня. То, что было раньше, уже прошло. Пришли новые поколения. Все меняется. Сейчас жить стало очень интересно. Только нужно, чтобы все изменялось в лучшую сторону, а не в худшую. Это очень важно. Но вот проблема — сам я уже с опаской выхожу из дома. Нужно, чтобы со мной кто-то был рядом. А это не так просто, потому что все мои домашние работают.

— А сердце как?

— Сердце почти в порядке. Удивляюсь, как за столько лет оно себя не выработало. Представьте себе: 97 лет — и практически без отдыха.

— Значит, правильно жили, занимались тем, к чему лежала душа.

— Может, и так. Самое главное — найти себя в этой жизни, свою единственно верную дорогу. Не идти по какой-то другой, чужой, а только по той, которая предназначена тебе судьбой.

— Вы считаете, что нашли свою дорогу?

— Да, уверен, что правильно сделал, когда бросил медицину, ведь вначале я учился на врача. И было это в Кракове. Там впервые в своей жизни я услышал 9-ю симфонию Бетховена, что-то потянуло меня на тот концерт. Первые же аккорды симфонии произвели на меня такое впечатление, что я расплакался.

— Сколько вам лет тогда было?

— Двадцать. И я понял всем своим существом: мое предназначение — музыка. Вообще, это было рискованное решение, ведь в то время никто у нас в Восточной Галичине не жил, собственно, только за счет музыки. Была основная профессия и была музыка — как увлечение. В то время только один известный мне во Львове человек считал музыку своей профессией. Это был музыкант, композитор, директор Высшего музыкального института им. Лысенко Василий Барвинский. Но ему было легче, он имел постоянную должность.

— И вы бросили медицину?

— Да. И уговорил отца, чтобы он отправил меня «в науку» за границу. Я хотел учиться в Праге, ведь там у Витезслава Новака, признанного ученика знаменитого чешского композитора Дворжака, учился Барвинский. А я мечтал быть таким, как Барвинский. Во времена, о которых идет речь, наш композитор был на вершине расцвета своего таланта, творческих возможностей. Что бы он ни написал, уже через несколько дней исполнял в концертах. Он как-то даже не играл, не ударял по клавишам фортепиано, а гладил их, ласкал.

— А вы лично были в то время знакомы с Барвинским?

— Был. Еще юношей я занимался в Высшем музыкальном институте им. Лысенко по классу фортепиано и как-то написал свое первое музыкальное произведение — маленькое трио для фортепиано, скрипки и виолончели. Решил показать свою работу Барвинскому. Отец меня ругал: что ты с такой глупостью идешь к такому великому мастеру? Но я пошел. Барвинский просмотрел мою работу и, утвердительно покачав головой, одобрил. Но тогда я еще не был уверен, что именно музыка — смысл моей жизни. К тому же, родители хотели видеть меня врачом.

— Вам повезло, что в 20 лет поняли свою ошибку, когда начинать все сначала было в самый раз...

— Я поехал в Прагу и учился у Новака. Четыре года изучал музыковедение, композицию, дирижирование и другие предметы. Закончил консерваторию и поступил еще на три года в Школу высшего мастерства. Я очень благодарен отцу за понимание и поддержку.

— После окончания учебы вы вернулись во Львов?

— Да, конечно.

— Как профессионала-музыканта встретил родной город?

— Нелегко было. В то время в музыкальном институте уже работали известные музыканты, композиторы, теоретики. На работу я сразу попасть не смог, но получил дельный совет: ходи в институт каждый день, чтобы тебя постоянно там видели. И это несмотря на то, что мой отец входил в правление института. В конце концов мне повезло: в это время в институте решили открыть школу дирижирования, а ведь я по образованию был еще и дирижером. Так что получил возможность стать первым преподавателем в этой школе и учить студентов дирижированию. Вначале у меня было всего пять учеников, поэтому преподавал также сольфеджио, руководил школьным хором...

— И писали свои произведения...

— Мало тогда писал, был занят. Кроме Львова, работал в наших филиалах в Стрыю (Львовщина) и Перемышле (ныне — территория Польши). Эти филиалы в районах активно организовывал композитор Станислав Людкевич, который в то время вернулся из российского плена, куда он попал в результате призыва в армию, и стал инспектором Высшего музыкального института им. Лысенко, хотя раньше, в 1903 году, именно он был директором института. В отсутствие Людкевича институт возглавил Барвинский, и Людкевич со всей своей энергией взялся за организацию филиалов и общества им. Лысенко, и института. Два года я ездил в Стрый и год — в Перемышль. А семья оставалась во Львове.

— Николай Филаретович, с кем вы сейчас живете? Я знаю, что ваша жена умерла.

— Я живу здесь с семьей моего внука Яремы. До недавнего времени жил с младшей дочерью и ее семьей. Мой внук, сын средней дочери, тоже дирижер, мой ученик.

— Сколько же у вас детей и внуков?

— У меня три дочери. Старшая, Ксения, доцент консерватории, пианистка. Средняя, Харитина, после окончания музыкальной школы-интерната им. С.Крушельницкой (там учились все мои дочери) поступила в Московскую консерваторию, виолончелистка, была ученицей самого Растроповича. А потом вернулась во Львов, преподает в консерватории (сейчас это Государственная музыкальная академия), профессор, зав. кафедрой струнных инструментов. И не бывает дня, чтобы она не принесла мне горячий обед. Живет далековато, нагрузки на работе огромные, а тут еще и я... Младшая дочь, Соломия, преподает в школе-интернате им. Крушельницкой, скрипачка. Когда дочери были не замужем, они организовали инструментальное трио и достаточно успешно выступали. А потом появились семьи, пошли дети...

— И все-таки главное дело их жизни — тоже музыка. Значит, именно ваш выбор в свое время был не случаен. А кто была ваша жена?

— Она была дочкой сельского священника, родом с Подолья. Закончила Львовский университет, была магистром филологии. Кроме того, училась по классу фортепиано в институте им. Лысенко у самого Барвинского. К сожалению, умерла Надия десять лет назад. Я вдовец и очень бедствую без жены. В этой квартире мы праздновали нашу золотую свадьбу... Но живу с детьми и внуками. У меня восемь внуков и два правнука, скоро будет третий. Многие из них тоже выбрали дорогу музыки. Так, Галина, дочь средней дочери Харитины — известная альтистка, училась в Москве у Башмета. Сейчас живет и работает в Нью-Йорке, Ярема, я уже говорил, — дирижер и преподаватель Львовской академии музыки. Дети младшей дочери — Соломия и Павло — тоже музыканты. Анна закончила консерваторию по классу хорового дирижирования, пока без работы, Павло — виолончелист, работает в оркестре Львовского оперного театра. Сыновья старшей дочери — художники. Мой внук Олесь — будущий врач.

— Говорят, в жизни не бывает случайностей. И то, что вы родились именно в семье Филарета Колессы, и то, что связали свою жизнь с музыкой. Расскажите, пожалуйста, подробнее о родителях. Каким было воспитание в семье, отношение друг к другу?

— Мой отец был музыкантом от природы, но самой музыке не обучался. Он был учителем гимназии, или гимназийным профессором, как тогда говорили. Преподавал латынь, греческий, украинскую литературу и другие филологические науки. Музыка была его увлечением. Во время учебы в Стрыйской гимназии, еще совсем мальчиком, он начал самостоятельно музицировать, беря пример с Остапа Нижанкивского, который тоже учился в этой гимназии, но был на несколько лет старше моего отца и имел на него огромное влияние. Остап Нижанкивский уже тогда был большим энтузиастом музыки. Мой отец так проникся этим порывом, что тоже начал собирать народные песни, записывать и обрабатывать их, а параллельно занимался музыкой, самостоятельно изучая гармонию и другие науки. Но после окончания гимназии он поступил на теологию, намеревался стать священником. Учился в Вене вместе с Богданом Лепким, вечерами без разрешения, но с огромным нетерпением бежали на концерты музыки. В результате после первого года обучения отец, как и Богдан Липкий, оставил теологические студии и поступил во Львовский университет. Закончил его и получил должность преподавателя в одном из уездных центров Львовщины — Самборе, где я и родился. Потом преподавал в Стрые, а затем его перевели во Львов. Мне тогда было пять лет. И тут, во Львове, отец уже работал как ученый-этнограф, как музыкант — собиратель и хранитель украинского народного музыкального творчества.

— А мама?

— Мама не имела такого образования, но была очень музыкальна. Хорошо пела. Я до сих пор помню ее колыбельные песни. У меня было еще две сестры — Дария и Соня. Год назад умерла старшая из них, Дарка, ей исполнилось 93 года. А Соня умерла во время Второй мировой войны от тифа в Средней Азии, в Ташкенте, куда эвакуировалась вместе с хором «Трембита». Но помню из детства, как мы всей семьей любили петь, у нас был свой маленький семейный хор. Мама очень красиво вела партию альта, мои сестры — сопрано, я — тенора, а мой отец — баса. Позже сестры тоже немного учились музыке... Помню, у отца был веночек украинских народных песен, который назывался «Улица», очень известное произведение, составленное из песен, записанных в селе Ходовичи на Стрыйщине, где он рос и воспитывался. Мой дед был священником в этом селе. Очень музыкальные и талантливые жили там люди. Какие тексты к песням слагали, какую поэтичную музыку. Мы очень любили петь эти песни. Так вот, почему отец назвал свой сборник «Улица»? Раньше в селах вечерами молодежь собиралась «на посиделки». Парни все вместе шли с одного конца села, а девушки — с другого. И в центре где-то сходились «улицей», а потом уже пели и гуляли вместе. Вот вам и «Улица».

— А вообще, какая атмосфера царила в вашей семье?

— Любились, ругались, бились (образно говоря), но было хорошо. У нас была очень интересная семья. У моего деда по отцу было пятеро детей: трое сыновей и две дочери. Дед хотел, чтобы все его сыновья получили высшее образование. Но материально было очень сложно это осуществить, поэтому старший брат моего отца Иван стал военным врачом, был на государственном довольствии. Средний, Александр, стал известным ученым, филологом, а потом — депутатом Австрийского парламента (Западная Украина в свое время была и польской, и австрийской). Позже он так и остался жить в Австрии. А его дочь, Любовь Колесса, стала пианисткой с мировым именем. Тоже жила в Вене, во Львов приезжала только на гастроли. Ну а мой отец, Филарет Колесса, был известным ученым и летописцем музыкального народного творчества, действительным членом Академии наук Украины.

— Сколько произведений вы написали в своей жизни?

— Трудно сказать. Много. Некоторые я написал, когда был еще учеником Новака в Праге. К своему выпуску в консерватории (в качестве дипломной работы) создал «Украинскую сюиту» для симфонического оркестра. Эта сюита мне так удалась, что на выпускном вечере ее исполнял оркестр Чешской филармонии. И представьте себе, на этот концерт пришел известный русский композитор Глазунов, который проездом был в Праге, направляясь на лечение в Карловы Вары. Преподаватели после концерта сказали: «Знаете, Глазунову понравилась ваша сюита, проведайте его». И я пошел к Глазунову. Дважды встречался с композитором. И у меня от Глазунова с тех лет осталась память...

Мы прерываем беседу, и Николай Филаретович подводит меня к одному из уголков своей квартиры. Я читаю дарственную надпись, хранящуюся под стеклом: «Талантливому, многообещающему молодому композитору Николаю Колессе от преданного ему Александра Глазунова. 29 июня 1928 года. Прага». Уже позже, в 1940 году, на концерте Колессы в Москве побывал и русский композитор Мясковский…

«Документальных» воспоминаний здесь очень много. Вот на рояле стоит маленький бюст самого Новака, а вот выразительная фотография Людкевича в 95-летнем возрасте (никогда не скажешь, что ему столько лет!), сделанная на концерте, где исполнялся его «Кавказ», а симфоническим оркестром дирижировал Николай Колесса. Колесса «руководил» оркестром, когда впервые прозвучали и «Каменяры» Людкевича, другие его произведения. Конечно, они были знакомы, общались, хоть возрастная разница была большой. А вот фотография Модеста Менцинского во время исполнения оперы «Паяцы». На ней дарственная надпись: «Микольцевi на милий спомин. Модест». Оказывается, Менцинский — ближайший родственник Николая Колессы, его дядя по линии отца. Вот рисунки известного львовского художника Олексы Новакивского. Мое внимание привлек небольшой рисунок, выполненный карандашом. Трое музыкантов на мельнице сидят и, довольные жизнью, играют. Оказалось, что автор рисунка — сам Николай Филаретович. С улыбкой он признается: если бы не стал музыкантом, наверное, был бы художником. Во всяком случае последние признавали в нем такие способности.

Но он стал музыкантом, и не простым, а выдающимся — объединив в себе дар пианиста, дирижера, композитора.

— Я уже даже академиком стал, — опять же с улыбкой говорит мой собеседник. — Академия искусств Украины избрала меня действительным членом по специальности «музыкальное искусство». Никогда об этом и не мечтал. Просто хотел быть музыкантом, а вот как получилось. У меня всегда было много учеников по дирижированию, и очень талантливых.

Позже в семейном альбоме среди множества фотографий благодарных учеников я увижу фотографию нашего современника — выдающегося украинского дирижера Стефана Турчака — он тоже был учеником Колессы. Опять же на одной из фотографий мне показалось, что я увидела непревзойденную Соломию Крушельницкую. И Николай Филаретович подтвердил: они вместе работали во Львовской консерватории в последние годы жизни Крушельницкой.

— Я спиной чувствовал, когда в зале на концерте присутствовала Соломия. Была огромная ответственность выступать перед ней, — говорит Николай Филаретович.

— А Ивана Франко вы знали, встречали во Львове?

— Он был у нас дважды дома. Как-то отец показал мне его на улице. А однажды Франко сам предложил: «Я вам напою несколько народных песен, которые знаю от мамы». И вот писатель пришел к нам домой. Принес кулек вишен и отдал их мне. Отец повел его в свой кабинет, посадил за стол, и Франко запел. А мы, дети, сидели под дверью и слушали, как Франко поет. Ему тогда было где-то лет 59, выглядел больным, пальцы на руках у него были покручены. Пел обычно, как поют в селах. А вообще, со многими интересными людьми свела меня судьба, и за это я ей бесконечно благодарен.

Быть может, не исполнилась еще одна моя заветная мечта — я очень хотел написать настоящую оперу, например, о нашем народном герое Олексе Довбуше. Чувствовал, что смогу, что есть во мне такой дар. Но не нашел настоящего либретто. А так — писал музыку, дирижировал прекрасными оркестрами, которые исполняли произведения всемирно известных композиторов. На жизнь не жалуюсь...

— Вы что-то пишете сейчас?

— Нет, глаза уже не те. Плохо вижу, да и руки не слушаются. Но еще импровизирую на рояле. Иногда по ночам меня просто преследуют мелодии: одна, вторая, третья... А записать уже не могу.

В свои 97 лет Николай Филаретович Колесса преподает еще и в консерватории, учит будущих дирижеров оперно-симфонических оркестров. Правда, в этом году работает на полставки (внук-дирижер помогает), но еще в прошлом самостоятельно ходил на занятия, имел своего выпускника. Теперь за Николаем Филаретовичем раз в неделю приезжает машина, и он едет, чтобы передать своему следующему ученику то, чем наградила его судьба и что он приобрел за свою долгую и прекрасную жизнь. А еще вместе с музыковедом Наталией Самотос работает композитор над книгой своих воспоминаний. «Может, что-то из этого выйдет», — скромно замечает он.

...Говорят, актеры, музыканты, представители других творческих профессий, полностью отдающие себя своему любимому делу и глубоко проникающие в его суть, создают не только прекрасные произведения, но и генерируют огромную внутреннюю положительную энергию, которая нередко продлевает и их физическую жизнь. В связи с этим можно вспомнить львовских композиторов Людкевича, прожившего 103 года, Кос-Анатольского, доживших до столетнего порога... Так что многая и благая вам лета, многоуважаемый Николай Филаретович!

Р. S. Ко дню своего 97-летия, за большие заслуги в развитии музыкального искусства и культуры и за высокий профессионализм указом Президента Украины профессор Львовской музыкальной академии им. Н. Лысенко Николай Филаретович Колесса был награжден орденом «За заслуги» I степени.