МОИ СПАСИТЕЛИ

Прошлым летом на мое имя пришло письмо из Иерусалима, директор отдела «Праведники мира» (Яд Вашема) д-р Мордахай Палдиель сообщает о присвоении почетного звания Праведников Мира в знак величайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу во время второй мировой войны, Бурик Христине, дочери ее Тамаре (№ 6704 - посмертно) и Стукаленко Константину Ивановичу (№ 6704а).

Сообщалось также, что имена спасителей будут выгравированы на Стене почета в Яд Вашеме.

«Медаль и почетная грамота на имена спасителей (Бурик Христина и дочь Тамара) будут высланы на адрес посольства государства Израиль для вручения ближайшим родственникам. Если таковых не имеется, эти награды будут сохранены в Музее Яд Вашем».

Читателям «ЗН» вряд ли надо объяснять, насколько престижно это звание («Хасидей уммот ха-олан» - Праведники народов мира. Оно присваивается неевреям, спасавшим евреев в годы фашистской оккупации). Хочу только напомнить, что на Стене почета в Яд Вашеме -давно ставшие легендой имена короля Бельгии, Рауля Валленберга, шведа, немца Шиндлера. Остается объяснить, почему сообщение адресовано автору этих строк. «Копии данного письма, - говорится в нем, - будут направлены спасенным людям, которые дали свидетельские показания, и другим заинтересованным лицам».

Спасенный - это я. И лицо заинтересованное - тоже я. Счастлив, что отдано должное людям, которым обязан своим спасением, самой жизнью.

19 июня 1941 года нам, выпускникам Озаринецкой сельской школы, детям села и местечка, торжественно вручили аттестаты зрелости. Затем война. Фронт на Днестре держался почти месяц. Эвакуация если и шла, то в основном из райцентра. Из евреев нашего местечка незадолго до прихода немцев эвакуировались, кроме меня, всего несколько человек. Попал в окружение. Тяжело контуженный, несколько дней приходил в себя на чердаке дома сельского учителя в с.Бужовка (ныне Черкасская область). Затем скитался по оккупированной Украине, по залитым кровью после первых акций местечкам. В конце августа под вечер я подходил к Озаринцам со стороны польского кладбища. И вдруг, словно из-под земли, услышал: «Бузя, Бузя». Так меня, сына «вчителя Хандроса» звали в селе и местечке. Померещилось? Не схожу ли с ума? Но вот раздвинулись кукурузные стебли:

- Та ты не бійся... То я, Тамара Бурик.

До этого мы были едва знакомы. Тамара окончила школу на два года раньше, работала учительницей. От нее я узнал о двух кровавых субботах в местечке («Багато вбитих. Чи живий батько - не знаю!») Сказала, что мне домой идти нельзя («Поживеш у нас»).

Так и оказался я в доме Бурик (мать Христина, старшая сестра Ганна). Меня приняли как родного. Тут я жил, скрываясь, почти месяц. В хате старой Бурички я и впредь находил во время облав приют, пищу, человеческое тепло.

Большое участие во мне принял и старший сын Христины Василь Бурик - отец многочисленного семейства (10 детей). Дочь Василя Галя - Ганна Васильевна Мельниченко (после войны учительствовала, теперь на пенсии), все страшные годы была первой помощницей бабушки Христины, теток. Сторожила у хаты старой Бурички, предупреждала об опасности, приносила продукты.

От Христины Бурик я услышал о новом заведующем Озаринецкой больницей («хороша людина»). Чтобы спасти нашу семью, маленьких братьев, сестричку от немцев, мне пришлось оставить со временем гостеприимный кров Буриков. И вот я встретил его. Навстречу шел человек лет 40-45-ти с докторским саквояжем, с непокрытой головой. Таким и запомнился: доктор Стукаленко и в зной, и в стужу не признавал головных уборов. Короткая «под бобрик» стрижка, усы, выправка, походка - все выдавало в нем кадрового военного.

Он, видно, знал о моей «одиссее» и сразу пригласил к себе. Стукаленко с семьей (жена, сын Сева, невестка) жил при больнице. Забегая вперед, скажу, что в доме Стукаленко, как и в хате Бурик, я всегда чувствовал себя не изгоем, не узником гетто, а человеком. В больнице была даже «моя палата», где меня в дни облав и после моего побега из лагеря «Печора» всегда ожидали заправленная керосином лампа, книга на тумбочке и чистая постель. Зная, что угрожает этой семье за укрывательство, я старался не злоупотреблять представленной мне возможностью.

Как я вскоре узнал,

К.И.Стукаленко действительно много лет прослужил в погранвойсках военфельдшером. В «доктора» его произвели (и по заслугам, он весьма успешно врачевал от всех болезней) мои благодарные земляки.

В 38-м, когда по Могилев-Подольской погранзаставе прокатилась волна арестов, был репрессирован и Константин Иванович, но перед самой войной его освободили. В Озаринцы попал уже в дни войны. Об аресте, заключении, обо всем, что ему и семье пришлось пережить, я узнал от его жены. Сам он не любил об этом распространяться, считая арест «досадным недоразумением».

А теперь, прежде чем я перейду к рассказу о человеческом подвиге доктора Стукаленко в страшную зиму 42-го, приведу одно свидетельство. Вот что рассказывала мне Люба Кац-Лазовер.

- В Озаринцах я пережила в 41-м - мне было тогда шестнадцать лет - две кровавые субботы (19 и 26 июля). Первую устроили немцы, вторую - румыны. Из моих родственников погибло одиннадцать человек. Их не расстреливали. Их резали. Это было на моих глазах, среди белого дня, на базарной площади, в центре местечка. Убили Арку Вайнштока - родного дядю Бориса Хандроса. Дедушке Фуксу - он тоже приходился родственником Хандросам - срезали бороду, выкололи глаза. Румыны-каратели приехали и уехали на лошадях. Помню, как в большой луже они смывали с рук кровь. Из двадцати восьми человек после той бойни еще жил, дышал только мой отец Бенюмин Гейзелевич Кац - 1890 г. рождения. Мы забрали отца домой, и сразу же пришел доктор Стукаленко. Он осмотрел отца и сказал: «Поздно, он весь истек кровью». Отца он не спас, но спас многих других. Никогда не забуду доброту этого человека.

(О «кровавых субботах» Люба Кац - теперь она живет в Бруклине - и мой брат Марк - в 41-м ему было 7 лет, - рассказывают как очевидцы в моем авторском фильме «Історія одного млина»).

Итак, зима 42-го. Фронт за сотни километров. В Озаринецком гетто голод, страшная скученность, вши. Кроме местных узников-евреев, там сотни депортированных из Бессарабии, Буковины. Эпидемия сыпного тифа косила людей, как траву. Сыпняк поразил и нашу семью. Мы сгорали в тифозном бреду. В маленькой комнатушке - моя мама Мина Борисовна 42-х лет, младший брат Бебик 15-ти лет (после освобождения местечка он на второй или третий день ушел добровольцем в армию, был тяжело ранен в голову при форсировании Одера в районе Кюстрина и умер незадолго до конца войны), брат Марк и ныне покойная сестричка трех лет, полугодовалый Гриша-Гершеле и я - главный кормилец семьи. Без пищи, без медицинской помощи мы все были обречены. Как-то придя в сознание, я увидел у моей кровати Любу Кац и попросил передать записку нашему доктору.

Он сразу же явился и в течение трех недель приходил почти ежедневно. Когда темнело, присылал своего сына Севу, невестку-медсестру. Нам делали уколы, отпаивали бесценными по тем временам лекарствами. Приносили хлеб, молоко, сахар, яйца. Рискуя жизнью Константин Иванович и его семья буквально спасли нас от смерти.

(Недавно я гостил в Чернигове у моего друга Якова Ройтберга, товарища по Озаринецкому гетто, ветерана войны, ныне известного у нас, в близком и дальнем зарубежье ученого-математика, профессора, доктора наук, заведующего кафедрой Черниговского педагогического института. Оказалось, что и к нему, умирающему в

42-м от сыпняка, затем - паратифа, приходил Стукаленко. И его спас. Кто знает, кто подсчитает теперь, сколько таких вот «подшефных» на счету нашего доктора?).

Потом было 17 марта 44-го. В этот день отступающие немцы убили несколько евреев-узников гетто. Расстреливали и меня. Чудом выжил. Пуля прошла рядом с сердцем. Константин Иванович и на этот раз, рискуя жизнью, пришел по первому зову. Перевязал раны.

В больнице держать «расстрелянного» было опасно, и ночью меня отнесли в село - в хату Микиты Белоуса. Стукаленко приходил днем и ночью, делал все, чтобы меня спасти. Так было до самого прихода Красной Армии.

После выздоровления я воевал, окончил войну на Эльбе конногвардейцем-разведчиком 6-й гвардейской кавдивизии имени Пархоменко. Демобилизовался, поступил в университет. В последний раз виделся со своим спасителем летом

46-го года. Вскоре он с семьей переехал, как мне говорили, в Черновицкую область. С тех пор, к сожалению, наша связь оборвалась.

Все мои поиски последних лет, увы, оказались безуспешными. Только недавно узнал. В 50-е годы Константина Ивановича видели в г.Окница (Молдова), где он тогда работал в одной из местных больниц. Снова появилась надежда. Может, на эти заметки откликнутся потомки нашего доктора: сын Сева (Всеволод Константинович Стукаленко), невестка, их дети, внуки. Все, кто знал, встречался с этим замечательным человеком.

А Бурики? Надо ли говорить, что в послевоенные годы наше родство, наша дружба еще больше окрепли. В каждый мой приезд домой я спешил к моей второй матери. Вы видите ее, Ганну, у хаты Христины на фотографии 60-х годов. Старая Буричка как мало кто разбиралась в лекарственных травах, полевых цветах. Готовила целебные настои и охотно лечила, пользовала ими всех желающих, сохраняя до последних дней чуть ли не до ста лет, ясный ум, нерастраченную доброту.

Моя названая сестра Тамара ушла из жизни совсем молодой (скоротечная чахотка), еще во времена оккупации в сорок третьем. Остался сын, 1942 года рождения, Володя.

Само его появление на свет - материнский подвиг. Болезнь быстро прогрессировала. Доктор Стукаленко, по моей просьбе, осмотрев Тамару, настойчиво рекомендовал прервать беременность. Только это, по его словам, могло спасти мать. Уже зная о возможных роковых последствиях, Тамара выбрала сына. Владимир Федорович пошел по стопам матери - стал педагогом. Был директором школы. И вот уже девятый год - председатель Субботовского сельсовета.

Мы встретились в августовские дни 96-го, 55 лет спустя после моего первого прихода в дом старой Бурички. Встретились как очень близкие, родные люди. Это он переслал мне недавно чудом сохранившуюся довоенную фотографию матери, моей названой сестры Тамары. Ему, внуку Христины, сыну Тамары, в моем присутствии в Украинском доме были вручены послом Израиля диплом и медаль Праведников мира....

Днями Галя переслала мне первую в своей жизни публикацию в нашей районке «Слово Придністрів'я» «Наш Бузя». Привожу несколько строк из этой столь дорогой моему сердцу заметки: «Бориса Наумовича моя бабуся доглядала мов рідного сина. Називала його - мій Бузя, а мої батьки і тітки Тамара і Ганна звали його - наш Бузя. Називали так, як називали його рідні батьки. Ім'я Бузя лишилося в нашій родині на все життя. Рада, що бабусі Христині і тітці Тамарі присвоєно звання Праведників світу.

...Давно померла бабуся. Вже немає моїх батьків. Я залишилася єдиним свідком того, що пережила наша родина під час фашистської окупації. Та хочу звернути увагу ось на що. Якби люди всіх національностей жили так, як наша родина Буриків жила з родиною Хандросів: у любові, злагоді, добрі, то б ніколи не було ненависті людини до людини. Були б мир на землі, дружба і взаєморозуміння між народами.

Г.Мельниченко-Бурик

с.Озаринці».

Примерно в те же дни из далекого Лос-Анджелеса пришла бандероль с двумя видеокассетами: в четырехчасовом фильме вся сжатая в киномгновение жизнь моя, мое местечко, все, что пришлось пережить в годы войны. И приложенное письмо:

Уважаемый господин Хандрос!

Поделившись с нами своими воспоминаниями о том, что Вам довелось пережить в годы Холокоста, Вы дали поколениям возможность ощутить свою личную связь с историей.

Ваше интервью будет тщательно сохранено как важная часть наиболее полной библиотеки воспоминаний из когда-либо собранных. В далеком будущем люди смогут увидеть лица, услышать голоса, узнать о судьбах. Они смогут слушать и учиться и всегда помнить.

Спасибо за Ваш неоценимый вклад, за Ваше мужество, за Вашу душевную щедрость.

С глубоким уважением,

Стивен Спилберг,

Председатель Фонда